Олег Егоров - Вепрь
Голос у меня красивый. В школе по пению была твердая пятерка. Бубен в моих руках гудел, не умолкая.
И тут он показался на дальнем краю болота.
Увлеченный исполнением песни, я не заметил, как рассвело, потому вначале принял действительное за желаемое.
В одном из старых словарей — а Настина библиотека имела достаточный запас полезных справочников — я прочел статью под заглавием "Дикая охота". Там, в частности, упоминался и миф об охоте короля Артура на ужасного вепря Турх Труйта, свирепствовавшего в Ирландии и Уэльсе. Как сообщал справочник, он все время уходил от погони, "оставляя за собой мертвецов и разрушения". Представить его себе я не мог. Теперь — представлял.
"Труйт" отделился от темного леса, словно уголек от прогоревшего бревна, и стал отчетливо виден на белом фоне. Испугавшись, что он вдруг исчезнет или, потеряв ко мне интерес, так и останется торчать в последнем ряду, недосягаемый для выстрела, я отбил правую ладонь о рабочую поверхность магического инструмента и орал, уже путая все слова, но стараясь из последних сил поддержать хотя бы мотив. Страхи мои оказались напрасны. Вепрь медленно двинулся через болото. То есть сначала медленно, а затем — набирая скорость. Вспарывая широкой грудью девственную равнину, он мчался прямо на вышку. И тут я понял, что вепрь не свернет. Бубен сыграл свою роль. Бубен выбил из меня последние сомнения в иррациональной природе вещей. "Тын-бура" нагонял своего Сакана. Дремавший в бубне сотни лет голос хозяина звал его.
Бросив под ноги бесполезный уже колдовской инструмент, я снова схватился за бинокль. Цейсовские стекла позволили мне как следует рассмотреть мощный загривок. Голова зверя была опущена столь низко, что, казалось, он шел по следу. Не представляю, какие он использовал гормональные стимуляторы, но масса его была действительно фантастической.
— Одним патроном, — заряжая ружье, процедил я сквозь зубы.
Я опустился на колени, положив ствол ружья на ограждение платформы. Вепрь уже был в сотне метров, и дистанция между нами сокращалась с каждой секундой. Я слегка тронул пальцем спусковой крючок. После долгого пребывания на холоде я не чувствовал даже легкого озноба. Я вообще ничего не чувствовал. Пустое сердце билось ровно, хотя на карту было поставлено нечто большее, чем моя честь. Все мое воображаемое будущее зависело от этого выстрела. Тем более странным казалось мне впоследствии мое спокойствие. Впоследствии, но — не тогда.
Тогда оставались только мы двое: черный убийца и я, далеко не снайпер. Я понимал одно: он должен притормозить. Стрельба по летящему снаряду хотя бы и такого исключительного калибра была совершенно бессмысленна. Догадывался ли об этом зверь — Бог весть. Вероятно, да, ибо он не остановился. Страшной силы удар потряс вышку до основания. Левая ее передняя опора толщиной с телеграфный столб треснула и подломилась. Но еще раньше я успел подхватить ружье и прыгнуть через ограждение площадки. Дальнейший путь я проделал по воздуху, после чего угодил в сугроб за спиной разъяренного людоеда. Накренившаяся вышка мгновение простояла и с треском рухнула. Вепрь между тем, подчиняясь вполне земному и доказанному закону инерции, промчался вперед еще метров десять, прежде чем смог развернуться для повторной атаки. Наступил, как говорят в таких случаях, момент истины. С тяжелым сопением вепрь замер, вынюхивая или высматривая единственным оком кратчайшую до меня прямую. Но я уже поднял ружье. Между нами было примерно такое расстояние, на каком я уже сумел некоторое время назад поразить банку из-под частика, а заодно и воображение Анастасии Андреевны, моего тренера.
— Кто бы ты ни был! — прошептал я, мягко, как учили, утопив спусковой крючок.
Целился я, слегка откинувшись назад, и отдача свалила меня в сугроб, тогда как мой враг даже не дрогнул. Не знаю, сколько времени я пролежал на спине, пока набирался сил и мужества взглянуть на последствия этого безумного поединка. Но сколько бы я ни лежал, время больше не имело значения.
Вепрь замер как вкопанный. Оказалось, заряд крупной дроби угодил ему точно в рыло, и одна из дробин вышибла его последний глаз. Понял я это, лишь когда подкрался к нему вплотную, приняв все меры предосторожности, а именно — выставив перед собой порожнюю "вертикалку". Перезарядить ее я, конечно, не догадался. Морда секача кровоточила. Капли крови падали часто, словно вода из плохо завернутого крана.
Нет, он не стал вертеться вокруг оси, ослепленный болью, ужасом, непониманием произошедшего и вообще ослепленный в буквальном смысле. Он не помчался сломя голову куда глаза не глядят. Он замер на месте, словно огромное безобразное чучело в палеонтологическом музее. Он замер, как античный герой, пораженный взглядом Горгоны. Из упрямства он замер или был куда умнее, чем я себе представлял? "Как человек, — сказала Настя, — и человек, знающий себе цену". Скорее, вепрь понял, что проиграл. Что это — конец. Нечего больше суетиться. Он часто видел смерть на своем пути, он сам был смертью и потому, наверное, знал, что неизбежность следует принимать с достоинством. С гордо опущенной головой.
Я повесил ружье на плечо и побрел к развалинам вышки. Основание ее осталось почти не разрушенным. Прикладом я сбил висячий замок с петель на двери зернохранилища и нашарил в углу канистру. Бензин Гаврила Степанович держал в закромах на всякий случай. Вдруг партийные вельможи захотят на лоне природы развести костер, а дрова окажутся сырыми? Жалости я не испытывал. Я перелил содержимое канистры в мятое ведро, подошел к недвижному вепрю и окатил его бензином.
Спички у меня оказались Балабановской фабрики. "Берегите лес от пожара!" — такое напоминание было отпечатано на грязной этикетке. Детали отчего-то запоминаются лучше всего. Сложив ладони корабликом, я прикурил сигарету. Вепрь даже головы не повернул в мою сторону. Ко всему безучастный, он был похож на деревянного носорога, снятого с детской карусели.
— Ну что? — Я глубоко затянулся. — Будем подавать признаки жизни?
Откуда-то из самой его утробы со свистом вырвалось дыхание. Как будто он долго сдерживал его и теперь задышал часто и тяжело.
— Перед гибелью не надышишься, гад! — Я чиркнул сразу двумя спичками.
Его седая жесткая щетина вспыхнула, как факел. Запах паленого мяса ударил мне в ноздри, и я отвернулся. Вепрь-убийца, полтора века державший в страхе всю округу, так и не сойдя с места, выгорел почти до костей. Останки его дымились на почерневшем от сажи снегу.
"Пылающий кабан, — подумал я без особых эмоций. — Сальвадор Дали курит". Я не был садистом и не стал им. Просто я был опустошен. Просто я хотел быть уверен, что больше вепрь не вернется — ни зрячий, ни слепой.
Вытянув из ножен самурайский меч, я занес его над холкой испепеленного врага. Обугленное мясо осыпалось от сильного удара, и череп вепря скатился к моим калошам. Ритуалы иногда имеют свой скрытый смысл. Ритуалы надо соблюдать.
— Патроны остались? — таким вопросом встретил меня по возвращении Тимоха Ребров.
Он хозяйничал у нас на кухне, как на своей собственной. Точнее, уже закончил хозяйничать: картофельные очистки, завалившие обеденный стол, опрокинутая солонка, пустая бутыль из-под самогона и грязные следы от сапог на ковровой дорожке позволяли сделать вывод, что в доме Тимоха был один.
Бросив под вешалку мешок из-под зерна с черепом вепря внутри, я стал разоружаться.
— Ятаган тебе на что? — Тимоха, неравнодушный к оружию вообще, а к холодному в частности, сразу схватил японский меч за длинную ручку, вытянул его на треть из ножен и порезал палец.
— Бинт есть в аптечке? — Сунув палец в рот, он распахнул уцелевшей рукой буфетную дверцу.
Я сходил в гостиную за ватой. Наша с Настей постель оказалась аккуратно заправленной. Зеркало было убрано траурным платком.
— У меня патроны "пятерка", все отстрелял, — оказывая себе медицинскую помощь, поделился Тимофей. — На салют опаздываю. Нынче татарина с воинскими почестями хороним. Из нарезного жирно будет.
Я бросил ему на колени патронташ и стал умываться. Умывался я долго и тщательно.
— Рожа-то чего сажей испачкана? — Вытаскивая патроны, Тимоха упорно пытался втянуть меня в диалог.
— Картофель ел в мундире. — Вытерев лицо полотенцем, я сообразил, что молча от него не отделаться.
— Картошку чистить надо, — сделал мне замечание танкист. — Вечно вы, городские, с кожурой все рубаете. А еще мандарины вам привозят. Вы же тупые, как моя Гусеница. Ей говоришь: "Стоять!" — а она, зараза, копытами сучит. Хорошо, что не кованная.
Тимоха тут же начал расстегивать портки. Видимо, намереваясь ознакомить меня со своей производственной травмой.
— У нас во дворе все удобства, — заметил я устало.
— Кого? — не понял Тимоха. — Удобство нашел. На брюхе сплю вторую ночь.
