Джон Катценбах - Аналитик
— С добрым утром, святой отец, — весело сказала она. — Чем могу вам помочь?
— С добрым утром, — ответил Рики, поправляя заимствованный в университетской костюмерной священнический воротничок, и с улыбкой добавил: — Жарковатый нынче денек для тех, кто носит одеяние слуг Божьих.
Регистраторша рассмеялась.
— Я пришел навестить вашего пациента. Его фамилия Тайсон.
— Он ваш родственник, святой отец?
— Нет, но его дочь просила меня повидаться с ним.
Ответ оказался, по-видимому, вполне удовлетворительным. Девушка просмотрела в компьютере. Когда на экране появилось нужное имя, она сказала:
— Боюсь, мистер Тайсон в отделении для безнадежных.
— Что ж, быть может, я принесу ему некоторое утешение в его последние дни.
Регистраторша кивнула и указала на план госпиталя.
— Вам вон туда, — сказала она.
Черный костюм Рики и воротничок священника сработали безупречно. Никто не спрашивал у него удостоверений, никому, похоже, и в голову не приходило, что ему здесь не место. Когда он вошел в отделение для безнадежных, дежурная сестра, взглянув на него, сказала:
— А, святой отец, мне уже звонили, сообщили, что вы идете. Мистер Тайсон в трехсотой палате.
— Благодарю вас. Вы не могли бы сказать мне, чем он болен?
Сестра вручила Рики медицинскую карту. Рак легких.
Кэлвин Тайсон был истощен. На шее у него висела кислородная маска, которую он время от времени подносил к лицу. Костлявые голые ноги торчали из койки, точно сучья, отломанные бурей от дерева. Мужчина, лежавший на соседней койке, мало чем от него отличался, оба сипели, словно исполняя предсмертный дуэт. Когда Рики вошел в палату, Тайсон обернулся к нему, чуть приподняв голову.
— Оставьте меня в покое, — сказал он. — Не нужна мне ваша религия.
— Да я и не собираюсь к вам с ней приставать, — ответил Рики.
Он помолчал, обернулся, проверяя, плотно ли прикрыта дверь палаты. Потом подошел к изножью кровати, на которой лежал сосед Тайсона, оглядел его и указал на висящие рядом с койкой наушники:
— Вы не могли бы надеть их, чтобы я переговорил с вашим соседом приватным образом?
Больной пожал плечами и нацепил наушники.
— Хорошо, — сказал Рики, подошел к Тайсону поближе и склонился над ним: — Знаете, кто меня прислал?
— Понятия не имею, — прокаркал Тайсон. — На свете не осталось ни одного человека, которому было бы до меня дело.
— Вот тут вы ошибаетесь, — сказал Рики. — Ваша дочь…
— Моя дочь умерла. Никчемная дрянь. Всегда такая была.
— Вам не кажется, что, возможно, в этом есть и ваша вина?
Кэлвин Тайсон покачал головой:
— Вы ничего не знаете. Никто ничего не знает. Это уже история. Древняя история.
Рики вгляделся в глаза умирающего. В них проступило ожесточение.
— Ваша дочь, Клэр, оставила троих детей…
— Шлюха она была, сбежала с тем мальчишкой. А потом в Нью-Йорк подалась. Вот это ее и убило. А я тут ни при чем.
— Когда она умерла, — продолжал Рики, — власти связались с вами. Вы были ее ближайшим живым родственником. Кто-то позвонил вам из Нью-Йорка — узнать, не возьмете ли вы детей к себе.
— А на что мне сдались эти ублюдки?
Рики не отрывал от Кэлвина Тайсона взгляда.
— Вы подписали документы, позволяющие отдать их на усыновление, верно?
— Да. А вам-то какое до этого дело?
— Мне нужно найти их.
— Зачем?
Рики огляделся вокруг, обвел рукой больничную палату:
— Вам известно, кто лишил вас дома и выбросил на улицу, чтобы вы умирали здесь в одиночестве?
Тайсон покачал головой:
— Кто-то перекупил у ипотечной компании мою закладную. Я и поделать ничего не успел. Вдруг — бах! И я на улице.
Глаза старика внезапно наполнились слезами.
Трогательно, подумал Рики, но тут же подавил в себе зарождающуюся жалость. Кэлвин Тайсон получил гораздо меньше, чем заслуживал.
— Я оказался на улице. Заболел. Меня избили. Теперь вот помираю.
— Вас до этого довел ребенок вашей дочери.
Глаза Кэлвина Тайсона расширились.
— Он выкупил закладную. Он выселил вас из дома за то, что вы отвернулись от него и его матери. Скорее всего, он же и устроил ваше избиение.
Старик всхлипнул:
— Все плохое, что со мной случилось…
Рики докончил за него:
— Исходит от одного человека. Его я и пытаюсь найти. И потому спрашиваю вас снова: вы подписали документы, позволяющие отдать детей на усыновление, так?
Тайсон кивнул.
— И кроме того, получили какие-то деньги?
Старик снова кивнул:
— Пару тысяч.
— Как звали людей, которые их усыновили?
— У меня есть документ.
— Где он?
— В ящике, в шкафу, — Тайсон указал на ободранный металлический шкафчик.
Рики открыл дверцу шкафчика, внутри висела на крючках изношенная одежда. На полу стоял дешевый переносной сейф со сломанным замком. Рики открыл сейф и, покопавшись в старых документах, отыскал несколько свернутых в трубочку листков, скрепленных круглой резинкой. Увидев печать штата Нью-Йорк, он сунул документы в карман.
— Вам они не нужны, — сказал он старику.
— И что вы будете делать? — спросил Тайсон.
— Отыщу этих детей.
— Зачем они вам?
— Затем, что один из них убил и меня тоже, — ответил, направляясь к двери, Рики.
Уже под вечер Рики постучался в дверь опрятного домика на две спальни, стоявшего на тихой, усаженной пальмами улочке. Он так и не снял священнического облачения, которое придавало ему больше уверенности в себе. Внутри дома раздались шаркающие шаги, потом дверь чуть приотворилась, и в образовавшуюся щель выглянула пожилая женщина.
— Да? — спросила она.
— Здравствуйте, — жизнерадостно произнес Рики. — Думаю, вы могли бы мне помочь. Я пытаюсь выяснить местонахождение Дэниэла Коллинза.
Женщина ахнула и прикрыла ладонью рот.
— Для нас он погиб, — сказала женщина.
— Простите, — удивился Рики, — я не понимаю, что вы имеете в виду.
— Святой отец, зачем вы разыскиваете моего сына?
Рики вытащил из кармана поддельное письмо из ракового центра, понимая, что женщина не станет читать его настолько внимательно, чтобы у нее возникли какие-то вопросы.
— Понимаете, миссис… Коллинз, правильно? Одни мои прихожане пытаются найти кого-то, кто мог бы стать донором для пересадки костного мозга их младшей дочери, которая состоит с вами в отдаленном родстве. Я мог бы попросить сделать анализ крови и вас, однако подозреваю, что в вашем возрасте сдавать костный мозг уже поздно. Вам ведь больше шестидесяти, правильно? — О костном мозге Рики ничего толком не знал и потому не имел понятия, в каком возрасте он утрачивает свои ценные качества. — Не могли бы мы с вами присесть?
Женщина неохотно кивнула и открыла перед ним дверь. Рики вошел в дом, показавшийся ему таким же хрупким, как и жившая здесь старуха. Дом заполняли всякого рода фарфоровые фигурки и безделушки. Диван, на который присел Рики, скрипнул.
— Ваш сын — с ним как-то можно связаться? Понимаете, возможно, он подходит…
— Он умер, — холодно сообщила женщина. — Умер для всех. А теперь умер и для меня. Мертв и бесполезен, ничего я от него не получала, кроме страдания, святой отец. Извините.
— Но как же он…
— Пока еще нет. Но достаточно скоро.
Женщина нагнулась и взяла с полки под журнальным столиком альбом для вырезок. Открыв альбом, она пролистала несколько страниц и протянула его Рики.
На открытой странице была наклеена статья из «Трибьюн», издаваемой в Тампе. Заголовок гласил: «В связи с убийством в баре арестован мужчина». На соседней странице — еще один заголовок: «Штат требует смертного приговора по делу о кровавой стычке в баре». Рики просмотрел газетные вырезки. Дэниэл Коллинз был в бессознательном состоянии схвачен на месте преступления, рядом с его рукой валялся окровавленный нож, жертва лежала в нескольких шагах от него. Убитый был выпотрошен с особой жестокостью.
Когда Рики поднял взгляд от альбома, женщина покачивала головой:
— Мой прелестный мальчик. Сначала его отняла та сучка, а теперь он ожидает конца в камере смертников.
— Дата уже названа? — спросил Рики.
— Нет. Его адвокат говорит, что направит апелляцию. Я в этом плохо разбираюсь. Я знаю только одно — мальчик твердит, что не делал этого.
— Он заявил, что невиновен?
— Ну да. Уверяет, что вообще никакой драки не помнит. Говорит, что, когда полицейские стали тыкать в него дубинками, он очнулся весь в крови, а рядом нож. Но я думаю, провалы в памяти не помогут ему оправдаться.
Она поднялась, и Рики с нею.
— У меня от разговоров об этом сердце стынет, святой отец. И нет мне никакого утешения.
— Я полагаю, дочь моя, вам следует открыть сердце всему доброму, что вы помните.
