Михаил Зайцев - Час ворона
Следующие минуты жизни я помню плохо, как черно-белые предутренние сны, они остались в памяти на грани восприятия. Вроде бы и помню все, что было в общих чертах, но детально восстановить не смогу. Меня, Толика и Леху погнали вниз, через ту же дверь, откуда я пришел. Наручники не сняли, и пластырь по-прежнему закрывал рот. Я спотыкался на деревянных ступеньках и лихорадочно соображал, что делать. Драться с элитарным китайским бойцом все равно что с Каспаровым играть в шахматы. Вопрос лишь в том, на сколько ходов хватит моих силушек, прежде чем будет объявлен неизбежный мат. Так, быть может, воспользоваться моментом и попытаться бежать? Вопрос – куда? Если бы я увидел рядом окно, я бы пренепременно начал лягаться и попытался сигануть, пусть даже и с третьего этажа. Но окон рядом не было. А где-то в глубине дома отчетливо слышался собачий лай. Лаяла Альфа или, быть может, другая собака крупных размеров, и ствол плюющегося кислотой автомата упирался в затылок. Я представил, как, не оборачиваясь, бью автоматчика у себя за спиной каблуком в пах, он успевает выстрелить, и серная кислота разъедает кожу на затылке. Автоматчик, идущий далеко впереди, разворачивается в мою сторону, давит на спуск, и кислота разъедает глаза... Я представил эту картину настолько живо, что меня передернуло. Однако совершенно неожиданно в мозгу родилась мысль, поразившая до глубины души, будто это и не моя мысль вовсе, а кого-то другого, до поры дремавшего в нашем с ним общем теле: «Ну и что? Пальнут в лицо кислотой, прикроешь один глаз обеими руками так, чтобы гарантированно сохранить хотя бы одно око, и убьешь стрелка, а там видно будет... Правда, одним глазом, но видно». Что-то во мне перегорало, что-то отдаленно знакомое, но до конца неизведанное, рождалось внутри меня. Я чуть было не бросился на охрану, однако вовремя понял, что руки скованы за спиной и глаза прикрыть нечем... Я испугался, что начал сходить с ума, но довольно быстро сообразил – нет, я не схожу с ума, просто я начинаю мыслить по-другому, новыми категориями, с иными, не как у нормальных людей, оценками основополагающих понятий Жизни и Смерти...
Лестница кончилась. Нас троих провели через гараж в освещенный тусклой лампочкой подвальный коридор с одинокой железной дверью в конце, в тупичке. Открыли дверь, резанув по ушам надрывным скрежетом, втолкнули в тесную квадратную комнатушку сплошь из бетона. Каменный мешок.
– Митрохин! – позвал один из мужиков-конвоиров. – Лови пиджак толстого и ключи от их браслеток.
Лешка не поймал. Пиджак Толика и пара ключиков упали на бетонный пол. Скрипучая дверь закрылась, и я утонул в кромешной, непроглядной тьме, но не надолго. Под потолком вспыхнула ослепительно яркая лампочка. Я зажмурился.
– Стас! – Леха потрепал меня по плечу. – Погоди чуточку. Я сейчас Толику помогу и тобой займусь.
Леха встал на колени, отыскал на полу ключики от наручников, кинул в угол дорогой пиджак Анатолия и занялся замком на его браслетах.
Толик, похоже, впал в ступор. Как вошел и встал, так и стоял глыбой. Лешка повозился с замком, чертыхаясь, наручники упали с глухим стуком, и Толик ожил. Сорвал с себя галстук, рванул рубаху на животе, застонал. Пока Лешка помогал Толику отдирать пластырь от губ, я тупо разглядывал огромный живот Анатолия Ивановича. Кислотные шарики оставили на коже ужасающе уродливые кляксы-отметины. Раны кровоточили и напоминали открытые язвы. Меня едва не вырвало. Пластырь помешал.
– Толя, приляг вон туда на пиджак, а я Стаса освобожу.
Лешка помог Толику улечься на спину и исчез у меня за спиной. Я попытался закрепостить руки, чтобы ему было проще попасть ключом в дырочку замка. Леха, чертыхаясь, искал ключиком скважину, а я слушал, как стонет Толик, как он бормочет что-то про то, какой он дурак, купился, приехал в санаторий один, шофера отпустил на субботу, дурак.
Замок наручников открылся. Я с наслаждением вытянул руки вперед, повел плечами, согнул локти. Ощущать возможность свободно двигать затекшими руками оказалось настолько приятно, что, клянусь, я забыл про пластырь на лице.
– Стас, прижми рукой волосы, а не то я начну разматывать пластырь и клочья повыдираю... – Лешка дернул за конец липкой ленты на затылке, и я схватился ладошкой за свалявшиеся волосы, сморщившись, как от зубной боли. Особенно неприятно пластырь отдирался от кожи на щеках. Слава богу, процедура разматывания закончилась быстро, я обрел возможность дышать ртом и говорить.
– Леха, ты здесь со вчерашнего вечера?
– С ночи. Повязали в двадцать три часа с копейками...
– Не знаешь, куда Захара повели?
– Знаю. На допрос.
– На допрос?
– Угу. Давай сядем, Стас, я устал.
Митрохин присел на корточки, облокотившись на бетонную стенку, вытащил из заднего кармашка паршивеньких джинсиков носовой платок и занялся протиранием стекол своих очков.
Я не мог сидеть. Мне требовалось движение. Камера... Да, именно «камера» – так про себя я обозвал комнату, где нас заперли. Камера имела площадь не более шести квадратных метров. Три мелких шага от двери до стенки, и три – обратно. Я ходил по камере взад-вперед и вдруг вспомнил, что зеки про товарищей по камере, которые так же, как я, ходят-мечутся в застенках, говорят – «он тусуется». Ха! И здесь я тусуюсь, тусовщик хренов. Всю жизнь тусуюсь. Сначала с единоборцами в спортзалах, потом с киношниками, с педрилами и шлюхами в ночных клубах, с заказчиками рекламы и безголосыми попсовиками-музыкантами, а теперь вот тусуюсь в частной тюряге, ха!
– Стас, ты чего смеешься? – Леха, подслеповато щурясь, озабоченно посмотрел на меня снизу вверх. – С тобой все в порядке?
– Ха!.. Ага! Со мной полный порядок! Мне только что отсрочил смертную казнь судья-шизофреник! Я в порядке! В полном! Все – о'кей!
– Не мельтеши, Стас. Толику вон хуже, чем тебе, боль приходится терпеть, а он не истерит, держит себя в руках.
– Толик уже закатил истерику... Прости, Толя, не хотел тебя обидеть.
– Ничего... проехали... – простонал Толик. – Ты прав, я сорвался... дурак!
– Ты не дурак, Толя! Дурак взял нас в плен! Шизик, блин, маньяк! У-у-у! Как я его ненавижу!!!
– Стас, успокойся, пожалуйста. – Леха надел очки, вытер платком вспотевшее лицо. – Он не шизик, он притворяется, чтоб казаться страшным, а охрана и Любка эта ему подыгрывают. На самом деле у них все скрупулезно продумано, все схвачено.
– А я думаю иначе! Блин! Какой бред, ребята, какой бред!
– Возьми себя в руки, Стас, соберись... – продолжил увещевать Леха, но я его перебил:
– Я собран, Леха! Я, как никогда, собран! Я просто злюсь, понял?! Мохаммед Али перед боями специально себя заводил, а мне не нужно заводиться, я сейчас и так заведен дальше некуда!
– Перед боями?.. – Лешка грустно улыбнулся. – Надеешься урыть китайца? Серьезно?
– Я что? Похож на сумасшедшего?
– Если откровенно, то похож.
– Иди ты, знаешь, куда?! Линять нужно, ребята! Не знаю, как, не знаю, куда, но нужно хотя бы попробовать сдернуть отсюда! А то, честное слово, как козлы на скотобойне...
Я захлебнулся словами. Слишком многое хотелось сказать, и все равно я бы не смог передать ту холодную, бешеную ярость, которая охватила меня внезапно. Нечто похожее, но менее острое я пережил черт-те сколько лет назад, когда пришел на тренировку в «свой зал», а там тренируется секция карате, куча учеников и четыре черных пояса.
– Куда линять, проблем нет, – спокойно отреагировал на мой призыв восстать Леха. – Помнишь Витьку Верховского? Ну, того, который «Длинным кулаком» занимался, моего одноклассника. Я вас знакомил, и к нему на тренировки мы заходили размяться. Вспомнил?
Я порылся в памяти:
– Горбоносый такой, да?
– Да. Шнобель у Витьки – будь здоров. – Леха чуть посветлел лицом, вспоминая о друге. – Витек в девяносто третьем в ментуру подался. Сейчас капитан уже. Работает в нашем районе, рядом со школой, где вместе учились. Ты там был. В той школе. На Витькиной тренировке по «Длинному кулаку».
– А мне-то что до твоего Витьки, Леха?
– Если прийти к Витьке и рассказать обо всем, он поверит.
– Любой мент поверит! – Толик, лежа на пиджаке, приподнялся, посмотрел на свой живот. – Сволочи! Прямо как в гестапо...
– Лешка прав, Толик! – Мне надоело тусоваться по камере. Я остановился и стал разминать все еще затекшие запястья. – Забыл сегодняшних омоновцев? Забыл, как Серегу замели в ночлежке? Кто его мог, бомжару, повязать? Только гнилые мусора, никто другой! Единственное, чего я не понял, Леха, какая разница, поверит твой Витек в шизика-гестаповца или нет? Чтоб Верховскому наябедничать, нужно сначала сдернуть отсюда, поговорим лучше о побеге!
– Убежать не проблема, – вздохнул Леха. – Когда меня вчера ночью сюда привезли, у них дверь гаража заклинило. Вывели, протащили через двор, там у них прямо под окном стог стоит. Под тем окном, мимо которого водят на допросы.
– Лех, я никак не врубаюсь, что за допросы?
