Дэн Уэллс - Мистер Монстр
— Алло. Это горячая линия «Насилие в семье»? Меня зовут Эйприл, я живу в Клейтоне…
Пауза.
— Да, округ Клейтон.
Пауза.
— Я знаю, что у вас нет здесь офиса, — я вам звоню по междугородней…
Пауза.
— Я уже говорила с полицией, и они не… да, я подожду.
Я поднялся, собираясь выйти. Мне нужен был жучок — самый маленький, вроде божьей коровки. В одной из трещин тротуара обычно кишела целая куча муравьев, и я, если бы захотел, мог разом прихлопнуть всех, кто окажется под подошвой, но это бы мне не помогло. Топнуть ногой — нет, это что-то мгновенное, не приносящее удовольствия. Мне нужен был жучок, чтобы с ним повозиться, посмотреть, что произойдет, если я буду отрывать ему лапки одну за другой. Мне хотелось знать, что именно я мучаю его, по собственной воле, не случайно. Я отпер дверь и пошел по коридору, надеясь, что мама меня не остановит.
Мне не хватило трех шагов до двери, когда раздался стук.
Мама оторвалась от телефонной книги — вид у нее был изможденный, глаза красные. Она уставилась на дверь пустым недоумевающим взглядом, словно не понимая, что происходит. Стук повторился.
— Выясни, кто там! — рявкнула мама.
Я открыл дверь и ощутил холод в желудке. Передо мной стояла Лорен, с синяком под глазом и дорожками высохших слез на щеках. Она посмотрела на меня с жалкой улыбкой и притронулась к моему лицу там, где прошелся кулаком Роб Андерс.
— Мы близнецы, — тихо произнесла она и погладила мою щеку чуть ниже тонкой корочки, оставшейся на коже после удара.
— Умоляю, признайся, что ты наконец взялась за ум, — сказала мама, вставая. — Хочешь, побудь пока у нас…
— Нет, мать, я пришла попросить, чтобы ты прекратила. Я пыталась связаться с тобой по телефону, но это невозможно — ты как будто приклеилась к нему. Перестань звонить в полицию!
— Но ты должна заявить о случившемся!
— Ничего я не должна! Слушай, я просто испугалась в тот день и не отдавала себе отчета, что делаю, а теперь отдаю. Да, ты не понимаешь, но…
— Думаешь, я не понимаю? — спросила мама, наступая на Лорен. — Ты знаешь, что мы пережили! Ты знаешь, что вытворял со мной твой отец!
— Прекрати впутывать отца! Он совершенно ни при чем, хотя бы потому, что Курт — не отец, а я — не ты. Курт по-настоящему любит меня, мы обо всем поговорили и знаем, что это больше не повторится. И…
— Не будь идиоткой, Лорен! Да как ты можешь…
— Я пришла не для того, чтобы ругаться!
— Конечно, у тебя есть с кем заняться этим дома!
Я развернулся, собираясь уйти к себе, но мама схватила меня за руку:
— Нет уж, не убегай, это и тебя касается. Скажи ей, что она должна заявить в полицию.
— Оставь Джона… — начала Лорен.
— Скажи ей! — крикнула мама.
Я не знал, что делать, а потому беспомощно хлопал глазами и старался думать о чем-нибудь успокаивающем: озере Фрик-Лейк зимой, безлюдном и тихом, нашей улице ночью, когда жизнь на ней замирает, мертвом теле на столе в морге, абсолютно неподвижном и безмолвном.
— Ты не можешь так жить, — заявила мама Лорен и перевела взгляд на меня. — Скажи ей, что она не может так жить.
— Я не хочу ввязываться.
— Ах, ты не хочешь ввязываться! — закричала мама. — Ты всегда на все реагируешь как бешеный, а тут вообще никакого отклика?
— Я не хочу ввязываться, — повторил я.
— Ты уже ввязался! Неужели я осталась единственным здравомыслящим человеком? Неужели я одна во всем мире считаю, что избиение моей дочери — это нечто из ряда вон выходящее? Что нельзя закрывать на это глаза? Я хочу сказать… Лорен, детка… неужели ты себя совсем не любишь?
— Не знаю, зачем я пришла, — вздохнула Лорен, поворачиваясь к двери. — Это все равно что говорить с самой враждебной на свете кирпичной стеной.
— Ты пришла, потому что я могу тебе помочь! — резко бросила мама, выходя за ней на площадку. — Я пережила это и знаю, что ты чувствуешь.
— Если ты разрушила собственные отношения, это еще не значит, что я позволю тебе разрушить мои, — ответила Лорен.
Голос ее прозвучал издалека, она уже успела спуститься до середины лестницы.
Мама рассмеялась сухим скрипучим смехом, который не знал, перейти ему в крик или в плач, а потому остановился посредине.
— Думаешь, я разрушила мои отношения? Думаешь, синяки у меня на лице, сломанная нога и развод — это моя вина? — Голос ее задребезжал сильнее, с ноткой отчаяния. — Думаешь, этот синяк — твоя вина? Ты поэтому подняла шум?
Дверь внизу открылась, но вместо быстрых удаляющихся шагов Лорен я услышал голос Брук.
— Мм, здравствуйте, — сказала она живо. — Вы, наверное, Лорен?
— Да, — медленно проговорила Лорен.
Она явно не узнала Брук.
— Ты к Джону?
— Привет, Брук, — отозвалась мама с верхней площадки, поспешно отирая слезы. — Поднимайся, детка.
— Я не хочу мешать.
— Нет-нет, все в порядке, — ответила мама, жестом зазывая ее в гостиную. — Все в порядке, заходи.
— Что у вас с глазом? — спросила Брук.
— То же, что у Джона, — ушла от вопроса Лорен. — Это у нас семейное.
Мама смерила ее сердитым взглядом:
— Надеюсь, ничего страшного.
— Я как раз собиралась уходить. Пока, Джон.
Я молчал, пока не услышал, как взвизгнули дверные петли.
— Пока, Лорен!
Заскрипели ступеньки, и мама отошла в сторону, пропуская Брук. Она выглядела как обычно, по-летнему ярко, и я ссутулился, сообразив, что на мне черная мятая пижама. Я так и не удосужился одеться.
— Привет, Джон, — сказала она, и в ее глазах вспыхнули искорки.
Она рассмеялась.
— Ух ты, хотела бы и я не вылезать из пижамы.
— Да, — ответил я.
Мама за спиной Брук сердито смотрела в сторону лестницы. Ее явно тянуло броситься на улицу за Лорен и там продолжить схватку.
— Нет! — воскликнула Брук, вдруг смутившись. — Я не думала… я не смеюсь над тобой. Черт!
Она зажмурилась. Последовала неловкая пауза, и Брук снова улыбнулась:
— Сумасшедший выдался вечер тогда?
— Да.
На улице хлопнула дверца автомобиля Лорен, а секунду спустя раздался рев двигателя.
— Ну так я… мм… это глупо, но… я написала тебе стихотворение.
Я уставился на нее:
— Стихотворение?
— Я знаю, это не модно, но мне мама посоветовала. Я имею в виду, посоветовала написать стихотворение, но все слова мои. Не хочу, чтобы ты решил, будто я… — Она смущенно закатила глаза и озорно улыбнулась. — Я все окончательно испортила?
Мама молча плакала у нее за спиной.
Я подождал еще секунду.
— Так ты его принесла?
— Ой, — спохватилась Брук. — Извини. Я нервничаю. Да, вот оно.
Она протянула мне листок бумаги.
— Это короткое стихотворение. Так что не воображай себе целую поэму, это даже не сонет, а так… ну, в общем, вот.
Она улыбалась, глядя на меня.
— Я хотела продекламировать его, но после этого мне пришлось бы забраться в норку и помереть там от смущения, так что читай сам.
Я посмотрел на бумагу. Четыре строчки, выведенные аккуратным, немного вычурным почерком, который свидетельствовал, что Брук сначала написала стих, а потом перенесла на чистовик, чтобы он выглядел красиво.
Мы пошли на праздник костра в вечер ветреный и темный,
Мы думали повеселиться, но ужас нас ждал неуемный.
Но я по-прежнему хочу встретить тебя на свидании,
Приходи за мной завтра, а пока — до свидания.
Она хотела снова встретиться со мной. После всего, что случилось, после всех ужасов, что я натворил за прошедшую неделю, она звала меня на свидание. А я не знал, могу ли доверять себе.
— Я понимаю, стихотворение дурацкое, — сказала она, не поднимая глаз. — Но я подумала, это было бы здорово, потому что наше свидание так и не закончилось… Ну, то есть оно толком и не началось, по правде говоря, и вообще…
Я больше не рисковал полагаться на то, что сброшу напряжение в морге. И пожар не помог, наоборот, я разволновался еще сильнее. Возможно, Брук — лучший способ забыть обо всем и почувствовать себя нормальным.
Она поджала губы и покраснела. Я вдруг сообразил, что до сих пор молчу.
— Да, — быстро ответил я. — Это было бы здорово.
Ее лицо мгновенно просветлело.
— Так что, завтра вечером?
— Да, — согласилась она. — Часов в пять?
— Отлично.
Я помолчал немного.
— А чем бы ты хотела заняться?
— Я сама обо всем позабочусь. Предоставь только самого себя и машину.
Она рассмеялась.
— Договорились. Я заеду за тобой в пять.
— Класс! — сказала она. — Здо́рово!
Она развернулась, улыбнулась маме, и ее каблучки радостно застучали по ступенькам.
— До завтра!
— Ну и дела, — проговорила мама, входя с площадки в дом и закрывая дверь. — Единственный член семьи, у которого есть нормальные отношения, — социопат.
