Уоррен Мерфи - Сатанинский взгляд
Больше всего старушку интересовало, сможет ли Уилфред запустить ракету, если об этом его попросит мамочка.
– Для того, чтобы запустить ракету, мама, требуются двое.
– Я могу поговорить с этим вторым.
– Я все равно не имею доступа к ключу. Я сейчас нахожусь в охранении и не связан с запуском.
– Что такое? Почему вдруг ты не можешь запустить одну маленькую ракету? Так вот как ты отвечаешь на просьбу матери?
– Пойми, даже если бы у меня был доступ к ключу, я все равно не смог бы запустить ракету. Во-первых, как я уже сказал, для этого требуются два человека, а во-вторых, этого нельзя сделать без соответствующего приказа, пока на установку не поступит серия электронных команд.
– Погоди минуту. Зачем так тараторить? Я не подозревала, что все это настолько сложно, – сказала мать Уилфреда, доставая из кармана записную книжку и карандаш. – Ну ладно, продиктуй мне все с самого начала.
– Мама, спрячь скорее записную книжку и карандаш. Что, если кто-нибудь увидит, как я рассказываю тебе о структуре САК, а ты делаешь записи? Кстати, зачем тебе все это?
– Затем, что я не могу понять, почему вполне здравомыслящий американский мальчик, запускающий ракеты по приказу какой-то машины, не может сделать это ради родной матери. Вот зачем. Можно подумать, что я прошу тебя о чем-то особенном. Речь идет всего лишь об одной крохотной ракете. Сколько их тут у вас? Наверное, сотни?
– Мама, пойми наконец, из-за этого может начаться война.
– Ничего подобного, не морочь мне голову, – сказала мать с несвойственной ей интонацией и печально покачала головой. – В России уважают силу. Надо отбить у них охоту оскорблять ни в чем не повинных людей.
– Я не уверен, что наши ракеты нацелены на Россию. Они с таким же успехом могут быть нацелены на Восточную Европу или на Азию.
– Ты хочешь сказать, что, запуская ракету, вы даже не знаете, куда она полетит?
– И слава Богу! Лучше не знать, кого убиваешь. Ведь кто-то из нас может прочитать книги о какой-то стране, проникнуться к ней симпатией и в последний момент отказаться выполнить приказ.
– Значит, я зря приехала в эту вашу Омаху?
– Ну что ты, мамочка! Я ужасно рад, что ты приехала. Ведь мы не виделись с Рождества. Рассказывай скорее, как там Кэти, Билл и Джо?
– Нормально. У них все хорошо. Они передавали тебе привет. Ну, пока. Почему ты не доел свою булочку?
– Я не люблю сладкого, мама. Так же, как и ты.
И мать Уилфреда вышла из кафе, даже не поцеловав сына на прощание. Разумеется, он признался местной полиции в том, что выпустил на свободу человека, который расспрашивал о ракетах, то есть свою мать. Как ни странно, полицейские отреагировали на это так:
– Спасибо. Мы перед вами в долгу и никогда не забудем, что вы для нас сделали.
Весна в Омахе была такой же безликой, как и сибирская весна. Просто холод сменился теплом, вот и все.
Василий Рабинович стоял на углу, держа в руке сладкую булочку, – совсем один перед лицом грозного врага, каковым была его бывшая родина.
Итак, ядерный удар исключался. Вообще говоря, он ничего не имел против России. Ему всего лишь хотелось, чтобы его оставили в покое. Чтобы никто к нему не цеплялся, не задавал лишних вопросов. Он думал, что найдет все это в Америке. Здесь действительно никто к нему не цеплялся, но лишь до поры до времени. Пока на него не напали хулиганы.
И тогда он окружил себя уголовниками и даже, если верить газетам, стал во главе целого мафиозного клана. Он стал крупной фигурой криминального мира. Однако небольшой отряд русских диверсантов наглядно показал, чего стоят его крутые ребята. На поверку они оказались не круче киселя.
Они позорно разбежались кто куда, а Василия, связанного, растерянного и испуганного, долго тащили куда-то, пока его не спас единственный добрый человек, которого он встретил в этой стране. Он был явно расположен к Василию, причем без всяких усилий с его стороны, но куда-то исчез.
Василием овладел страх. Он знал людей, стоящих у кормила власти в Советском Союзе. По-хорошему с ними невозможно договориться. Они воспринимают миролюбие как слабость. Сколько раз он слышал, как в ответ на какую-нибудь мирную инициативу генералы презрительно фыркали, считая это проявлением слабости. Впрочем, если какая-нибудь страна начинала вооружаться, она сразу же попадала в разряд агрессивных.
– Почему, – спросил однажды Василий маршала, приехавшего в городок парапсихологов для лечения мигрени, – выступая с мирной инициативой, мы не становимся слабыми? Я никогда не мог этого понять.
– Потому что, выступая с мирной инициативой, мы хотим, чтобы разоружались другие. Это сделает нас более сильными. Иначе нас уничтожат.
– А если мы будем сильнее?
– Тогда мы уничтожим их, – радостно ответил маршал.
– Если мы их уничтожим, то откуда будем получать добротные заграничные товары?
– Я военный, а не политик, – заявил маршал.
– Вы в самом деле хотите поджаривать хлеб в тостере, сделанном в СССР?
– Не приставайте ко мне с вопросами, касающимися политики.
– Вы когда-нибудь слышали о русском сорте виски?
– Вы ведете себя как провокационный элемент! – одернул Рабиновича маршал.
Этот случай лишь в очередной раз подтвердил то, что Рабинович и без того уже знал. Русские понимают только один язык – язык силы. Убивайте, и они будут поступать с вами как честные, порядочные люди. Но стоит вам дать слабину, как они тут же перестанут с вами даже разговаривать.
Василий Рабинович понял, что если ему удастся нанести ракетный удар по России, он сможет обрести союзников в лице своих новых американских товарищей еще до того, как осядет радиоактивный пепел. Лишь тогда, когда он докажет всем, какую колоссальную угрозу собой представляет, у него появится слабая надежда, что его наконец оставят в покое.
Такова уж сущность коммунистической России. Именно она, а не страны Запада, подписала договор о ненападении с нацистской Германией. Именно она, а не страны Запада, договорилась с нацистами о разделе Польши. Именно она, а не страны Запада, спокойно дожидалась, пока нацисты разрушат Европу, поставляя им всевозможное сырье, в том числе и для сооружения газовых печей.
В конечном итоге Гитлер напал на Россию, и тогда была запущена пропагандистская машина. Теперь уже Россия объединилась с Западом против фашизма, а после окончания войны, когда Запад распустил свои армии, Россия сохранила весь свой военный потенциал и отгородилась от бывших союзников железным занавесом.
Если бы Запад не начал перевооружаться, сейчас над Вашингтоном, наверное, реял бы красный флаг.
Таков несомненный урок истории, и Василий Рабинович понимал, что, хочет он того или нет, ему придется заняться военными вопросами.
После убийства в Нью-Йорке он переборол в себе отвращение к пролитой крови. Первоначальное чувство стыда сменилось гордостью. Если он смог расправиться с главарями банд, он сможет без труда расправиться и с русскими. Возможно, ему удастся их перехитрить, хотя Запад всегда их недооценивал, не зная, насколько они изворотливы и коварны.
Для него это будет настоящим испытанием на прочность. Правда, стоя на улице и дожевывая сладкую булочку, Рабинович вспомнил, что пока еще не имеет в своем распоряжении ни одной ракеты. Сложность состояла в том, что придется начинать с нуля.
Свет погас, и началась стрельба. Стрелявшие видели лишь вспышки палящего оружия и метили в них. Но их выстрелы тоже давали вспышки и служили мишенями для противника. Помещение наполнилось стонами и проклятиями умирающих, а когда свет вспыхнул снова, пол был скользким от крови – настолько скользким, что Анна Чутесова предпочла направить в помещение, где только что стреляли, молоденького лейтенанта, который должен был выяснить, все ли стрелявшие мертвы.
Тот вернулся, весь испачканный кровью: он трижды поскальзывался.
– Кровь хуже масла, – проворчал он. – Ноги так и разъезжаются.
– Они мертвы? – спросила Анна.
– Не все. Кое-кто еще умирает.
– Отлично, – сказала Анна солдату.
Все произошло так, как она и предполагала. Однако она не стала говорить об этом лейтенанту. По коридорам и лестницам бежали военные, пытаясь понять, откуда только что доносились звуки перестрелки.
«Мужчины! – с презрением подумала Анна Чутесова. – До чего же они глупы! Ну что они носятся как угорелые? Словно так они быстрее поймут, что к чему. Большинство из них ведать не ведают, где шла стрельба. Но все равно бегут. Они бегут, потому что однажды какой-то дурак внушил им, что чем быстрее бежишь, тем дальше будешь».
Анна Чутесова никогда не спешила и тем не менее за свою недолгую жизнь успела гораздо больше, чем любой мужчина ее возраста.
Ей было двадцать шесть лет, но, несмотря на свою молодость, она имела куда большее влияние, чем кто-либо еще, на всем пространстве от Берлинской стены до Владивостока.
И добилась она этого не только благодаря своей привлекательной внешности. Мягкие золотистые волосы обрамляли прелестный овал лица, а от ее белозубой улыбки многие мужчины просто-таки разевали рот.
