Том Смит - Ферма
— Ты имеешь какое-то отношение к смерти Фреи?
Но мать лишь покачала головой.
— Задай вопрос иначе. Это я убила Фрею? Задай его! — Она принялась повторять снова и снова: — Это я убила Фрею? Это я убила Фрею? Это я убила Фрею?
Она наседала на меня, ударяя костяшками пальцев по столу всякий раз, когда произносила имя подруги. Я растерялся и больше не мог этого выносить. Прежде чем она вновь стукнула по столу, я перехватил ее кулак, причем рука моя заныла от усилия, и спросил:
— Это ты убила ее?
Нет, не я.
В любой школе, в любом уголке мира можно найти несчастного ребенка, о котором ходят злобные сплетни, причем по большей части насквозь лживые. Хотя это не имеет никакого значения, потому что если ты живешь в общине, которая поверила этой лжи и повторяет ее, то ложь становится правдой — и для тебя, и для всех остальных. От нее не убежишь, потому что она — вопрос не улик или доказательств, а неприязни и ненависти, а ненависть не нуждается в доказательствах. И скрыться можно лишь в собственном внутреннем мире, поселиться и жить среди своих фантазий и мыслей, но навсегда туда убежать невозможно. От внешнего мира нельзя отгородиться надолго. Когда он начинает вторгаться к тебе, надо бежать по-настоящему — и ты собираешь вещи и бежишь.
Сейчас, оглядываясь назад, я вижу, что Фрее приходилось нелегко. Мать ее умерла, и жизнь перевернулась с ног на голову. Предав меня, она вступила в связь с молодым человеком, наемным работником на одной из крупных ферм. Поговаривали, что она беременна. Некоторое время она не ходила в школу. Запахло скандалом. Не спрашивай, правда ли это. Я не знаю. Меня не интересовало, что говорят о ней люди. Узнав о смерти Фреи, я оплакивала ее так, как никто. Я оплакивала ее, несмотря на то что она предала меня и повернулась ко мне спиной. Я готова расплакаться и сегодня, потому что до сих пор люблю ее.
Теперь, узнав правду о событиях лета 1963 года, ты должен признать, что они не имеют ничего общего с теми преступлениями, что были совершены летом года нынешнего. Между ними нет никакой связи. Мы говорим о разных людях, оказавшихся в разных местах в разное время.
***
Постоянное и загадочное упоминание неких «преступлений» начинало изрядно меня раздражать. Осмелев, я задал матери прямой вопрос:
— Миа мертва?
Мать была поражена в самое сердце. До сих пор она выдавала мне информацию в том порядке, в каком считала нужным. Я же сидел и покорно внимал ей. Но теперь все изменилось: прежде чем мы пойдем дальше, я хотел получить краткое резюме того, о чем мы будем говорить. Я слишком долго позволял ей вилять и избегать прямых ответов. Мать тут же парировала:
— К чему ты это спросил?
— Не знаю, мам. Ты все время говоришь о преступлении, о заговоре молчания, но не желаешь объяснить, что имеешь в виду.
— Одна лишь хронология позволяет сохранить здравомыслие.
Она произнесла эти слова с таким видом, словно изрекала общепринятые прописные истины.
— И что это должно означать?
— Когда ты перепрыгиваешь с одного на другое, люди начинают сомневаться в твоем здравомыслии. То же самое случилось со мной! Самый безопасный путь — начать с начала и дойти до конца. Следовать цепи событий. Так что хронология в этом вопросе — залог всего.
Мать говорила о здравомыслии так, словно имела в виду старомодный полицейский тест на опьянение, когда водителя, подозреваемого в злоупотреблении спиртным, просят пройти несколько шагов по прямой.
— Я все понимаю, мам. Ты можешь рассказывать мне о случившемся так, как считаешь нужным. Но сначала я должен знать, о чем мы говорим. Поясни это мне одним предложением. И я буду готов выслушать все подробности.
— Ты мне не поверишь.
Моя прямота несла в себе определенный риск. Я не был уверен, что мать не попытается уйти, если я буду слишком уж сильно давить на нее. Испытывая некоторое внутреннее беспокойство, я заявил:
— Если ты скажешь мне об этом прямо сейчас, я обещаю не спешить с выводами до тех пор, пока не выслушаю всю историю целиком.
Для меня очевидно, что ты по-прежнему не веришь в то, что на самом деле случилось в Швеции, хотя я с самого начала заявила, что речь идет о преступлении, у которого есть своя жертва. И даже не одна. Тебе нужны дополнительные сведения? Пожалуйста. Да, Миа мертва. Молодая девушка, которую я успела полюбить, умерла. Она погибла.
А теперь спроси себя вот о чем. Разве раньше я верила в какие-либо нелепые и дикие теории? Разве выискивала конспирологические заговоры в каждом выпуске новостей? Или облыжно обвиняла кого-либо в совершении преступления? Все, у меня осталось совсем мало времени. Я сегодня еще должна обратиться в полицию. Но если я приду в полицейский участок одна, то офицеры в первую очередь свяжутся с Крисом, а он расскажет им сказку о моей болезни, причем подробно и занимательно. Почти наверняка эти самые офицеры полиции окажутся мужчинами — такими же, как Крис. И они поверят ему. Я уже видела, как это бывает. Мне нужен союзник, предпочтительно член семьи, который будет находиться рядом и встанет на мою сторону, поддержит меня. У меня нет никого, кто подходил бы для этого лучше тебя. Мне очень жаль, что на тебя свалилась такая ответственность.
Ты задал мне прямой вопрос. Я ответила на него. Теперь моя очередь прямо спросить тебя кое о чем. Не слишком ли многого я прошу? Потому что если ты лишь тянешь время до прибытия отца, если ты, не слыша ни единого моего слова, избрал эту тактику, чтобы заставить меня говорить и задержать здесь до тех пор, пока вы вдвоем не отвезете меня в сумасшедший дом, то позволь предупредить тебя: я сочту это предательством столь подлым, что дальнейшие отношения между нами станут невозможными. Ты перестанешь быть моим сыном.
***
Собственно, мать с самого начала намекала, что если я ей не поверю, то наши отношения пострадают непоправимо. Она предпочитала видеть ситуацию в черно-белом цвете. Чтобы остаться ее сыном, я должен безоговорочно поверить ей. Не будь нынешнее положение дел столь экстраординарным, такая угроза могла бы показаться преувеличенной. Вот только до сих пор мать не заговаривала об этом вслух. И теперь, когда эти слова прозвучали, то оказались вполне реальными и осязаемыми. Подобный вариант развития событий — то, что мать перестанет любить меня, — мне и в голову не приходил. Я вдруг подумал, как она совсем еще ребенком сбежала с фермы, не оставив родителям даже письма, не позвонив и исчезнув без следа. Она одним махом оборвала все связи. Если она проделывала это раньше, то может сделать и теперь. Однако сейчас она противоречила себе — ведь еще совсем недавно она требовала, чтобы мои чувства к ней не влияли на мою беспристрастность. Значит, на чашу весов легли и наши взаимоотношения. Я не мог обещать ей, что поверю безоговорочно, только ради того, чтобы успокоить.
— Ты сама просила меня сохранять объективность. — Я быстро добавил: — Я могу повторить обещание, которое уже дал тебе: я постараюсь не судить предвзято. Сейчас, сидя здесь, перед тобой, я не знаю, где правда, а где вымысел. Зато я уверен в одном: мам, что бы ни случилось в течение следующих нескольких часов, что бы ты мне ни сказала, я навсегда останусь твоим сыном. И я всегда буду любить тебя.
Маска враждебности на лице матери растаяла. Не знаю, что было тому причиной — то ли ее тронула моя декларация вечной любви, то ли она сообразила, что допустила тактическую ошибку. В голосе ее прозвучало явное недовольство собой, когда она повторила мои слова:
— Я прошу тебя отнестись к моим словам непредвзято, только и всего.
Не совсем, мысленно поправил я ее, когда она вновь сосредоточилась на своем дневнике.
Мы с тобой уже говорили о предыдущей владелице, престарелой Цецилии, и ее загадочном решении продать свою ферму именно нам. Но это еще не все. Она оставила здесь лодку, привязанную к деревянному понтону, дорогую гребную лодку с электромотором. Оба — почти новые. Спроси себя, зачем хрупкой и слабой Цецилии понадобилось тратить столько денег на лодку, если она собиралась продать ферму и переселиться в город?
Есть много вещей, в которых я не разбираюсь совершенно. Например, вплоть до последнего приезда в Швецию мне и в голову не приходило интересоваться моторными лодками. Но как только я поняла, что лодка имеет для меня жизненно важное значение, то моментально взялась за самообразование. Для меня стало откровением, что корпус лодки приобретается отдельно от мотора, который представляет собой дополнительные — и немаленькие — затраты. Более того, так называемый троллинговый электромотор компании «Е-Траст», который купила Цецилия, очень дорог. Он стоит около трех сотен евро. В ходе своих поисков я установила, что можно было купить куда более дешевый двигатель, причем вполне сопоставимый по характеристикам. И следующий вопрос заключается вот в чем: почему она оставила нам именно этот электромотор?
