Барбара Абель - Невинность палачей
На некотором расстоянии от них Леа Фронсак неподвижно лежит на боку. Взгляд ее остановился на настенных часах, чьи стрелки неустанно перемещаются, безразличные к ее страданиям. Даже если предположить, что Эмиль не замечал ее отсутствия, пока шел мультик, то теперь он уже полчаса как должен был закончиться. Тридцать долгих минут, на протяжении которых страх проникает в ее мысли, эмоции и тело. Румяное личико сына, мокрое от слез, вздрагивающие плечики, испуганные глазенки – эта картинка стоит у нее перед глазами, и она слышит отдающие эхом в пустой квартире рыдания, эти мольбы о помощи, на которые некому ответить. Молодая мать с трудом переводит дыхание – до такой степени тревога ее снедает, сжимает грудь, камнем давит на сердце. Убийственно жестокие слова Алин Верду бесконечно прокручиваются в голове. Эти слова она твердит себе опять и опять, и они разбиваются о стены памяти, как сбивчивая молитва, чье эхо жутким смехом уносится в бесконечность. Слова, которые вот-вот сведут ее с ума.
«Да, я тоже мать. И я бы никогда не оставила своего трехлетнего сына одного дома. Даже на пять минут».
От этого обвинения внутри у нее все сжимается, к горлу подкатывает обжигающая тошнота. Такое впечатление, что внутренности хотят заполнить собой трахею и выплеснуться наружу.
Сейчас, когда ничего не происходит и время разворачивается во всей своей неподвижной истоме, а вместе с ним – невозможность вернуться домой, Леа вольна сколько угодно представлять себе, что произойдет дальше. Узнав, какую драму пришлось пережить сыну по ее вине, Фред в ту же секунду расскажет об этом своему адвокату, а тот, в свою очередь, будет из кожи вон лезть, лишь бы доказать, что она не способна должным образом позаботиться о ребенке. Она представляет, какими аргументами будут они размахивать перед носом судьи по семейным делам: что она, Леа, неуравновешенная, безответственная… Фред потребует единоличной опеки над Эмилем, а ей предоставят право изредка его навещать. Он станет швырять ей в лицо эти жалкие крохи близости с собственным ребенком – когда и сколько захочет. Мальчика ей будут отдавать раз в две недели, на выходные, и то вряд ли позволят оставаться с ним наедине…
Четыре дня в месяц.
Иными словами – ничего.
Этого не хватит, чтобы возникли взаимоотношения, которые имели бы какое-то значение для такого маленького ребенка, как Эмиль.
Слишком мало, чтобы удовлетворить избыточное чувство, которое она к нему испытывает, и получить ответную любовь, без которой не представляет своей жизни.
Леа успела испытать разрушительное действие горя, которое каждый день, когда она не сможет прикоснуться к Эмилю, погладить, вдохнуть его запах, обнять, поцеловать, будет приходить и пожирать ее постепенно, а вскоре и вовсе затушит последнюю искру жизни.
А после – ломка, пустота, тишина. Небытие, и оно будет сопровождать ее днем и ночью – это невыносимое отсутствие, это ненавистное чувство, что она навсегда лишилась чего-то очень важного. Неизбывные сожаления поселятся в каждой мысли. Невосполнимая лакуна, которая поглотит разум. Нехватка нежности и счастья, о которой она всегда будет с болью вспоминать. Леа это чувствует, она это знает, и ей этого не пережить.
Однажды – и может, даже скоро – Фред снова женится. Другая женщина займет пустующее место в сердце ее ребенка. Женщина, которую он скоро назовет «мама».
Мысли заразные, неудобоваримые, наводящие тошноту… Леа закрывает глаза и пытается обуздать позывы к рвоте, которые бушуют в животе, в груди, в горле. От омерзения кишки выворачивает наизнанку, оно вырывается наружу иканием, и она сопротивляется, как может, этому натиску отвращения, терзающему ее изнутри. Липкая лента преграждает доступ кислороду, который мог бы нейтрализовать тошноту, становящуюся все более мучительной, – настоящей бурей внутри нее, подавить обратное движение пищи, забродившей от напряжения и тревоги, которую организм пытается исторгнуть. Она икает, кашляет и сплевывает, но клейкая лента удерживает во рту патогенные выделения ее тела, сражающегося из последних сил, лишь бы не допустить их возвращения в исходную точку…
Борьба ужесточается с каждой секундой. Под воздействием противоречивых сил, воюющих внутри организма, сердце начинает биться быстрее. Она уже не может вдохнуть достаточно воздуха и скоро начинает задыхаться.
Все так же лежа на боку, Леа скрючивается, пытается поймать воздух ртом, уравновесить дыхание и сердцебиение, но остановить рвоту уже не в ее силах. Внутри все скручивается, в груди сжимается, стискивает горло, а потом вдруг – расслабление, и желчь с непереваренными остатками пищи выталкивает наружу.
Будучи не в состоянии отрыгнуть рвотные массы, которые уже упираются в скотч, Леа бьется, старается вдохнуть воздух, паникует, чувствуя, что через ноздри не поступает столько кислорода, сколько ей нужно, потому что они забиты мокротой, слизью и всем тем, что пытается сейчас найти себе выход. Каждый вдох неотвратимо забивает трахею.
И вот по прошествии нескольких бесконечных секунд борьбы с собственным телом и попыток извергнуть своих потерпевших аварию демонов Леа Фронсак, двадцатисемилетняя мама маленького Эмиля, медленно умирает от удушения рвотными массами.
Жермен Дэтти
Такого поворота не ждал никто. Если б она могла, Жермен Дэтти с удовольствием постояла бы с полминутки, наслаждаясь зрелищем: удивленной миной матери и откровенно ошарашенной – ее великовозрастного простофили сыночка.
Не замедляя шага, старая гарпия на полную использует эффект неожиданности и уже думает о счастливом избавлении, радуется возможности свободно двигаться, пребывать в том же состоянии, что и до приезда в чертов магазин. Жаль, что пришлось оставить там домашнюю помощницу и инвалидную коляску, – две утраты, последовавшие друг за другом, – но Жермен Дэтти утешается тем, что коляску, конечно же, можно будет забрать, когда заваруха уляжется. Что касается домашней помощницы… Что ж, всегда можно нанять новую.
Но праздновать победу она не спешит. Нужно поскорее добрести до оживленной улицы, оставив преследователей с носом, а там уж подумать о возвращении домой.
До тротуара, проходящего вдоль паркинга, остается не больше метра, когда она слышит за спиной тревожный возглас докторши. Проклятье, они увидели! Тяжело дыша, старуха прибавляет темп, а сзади уже доносится топот бегущего подростка. К несчастью, она давно не ходила на своих ногах по улице, довольствуясь немногочисленными экзерсисами в ограниченном пространстве квартиры. Неровностей асфальта в ее случае вполне достаточно, чтобы упасть. Давно не тренированные ноги то и дело грозят подкоситься, но сдаваться Жермен Дэтти не намерена: так просто они ее не поймают!
Добравшись наконец до тротуара, она бормочет под нос ругательство. Прохожих в этом спальном квартале мало, как и машин на ближайшем проспекте. Она поворачивает голову налево, потом направо и видит, как кто-то сворачивает на эту улицу и направляется прямиком к ней. Желая использовать свой шанс на полную, она делает маленькие шажки навстречу, но Тео уже близко. Несколько секунд, и он ее настигает.
– Ба, ну ты даешь! А говорила, не можешь ходить!
– Это доказательство, что чудеса бывают! – отвечает старуха, не останавливаясь.
Подросток берет Жермен Дэтти под руку, словно хочет ее поддержать. Она вырывает руку, возражает, потом испускает такой крик, будто ее режут, в надежде привлечь внимание пешехода, который идет им навстречу.
– На помощь! Помогите! Меня хотят похитить! Позовите полицию! Помогите!
Нимало не смутившись, Тео обнимает ее за плечи, вынуждая уменьшить прыть.
– Не трогайте меня! – раздражается старуха и пытается освободиться. – Я вас не знаю! На помощь! Полиция! Помогите мне!
Прохожий приближается, и вот, когда между ними остается не больше пары метров, Жермен Дэтти с ужасом понимает, что это – мальчик, которому самое большее лет восемь. Мальчик останавливается и с сомнением и любопытством созерцает странную парочку.
– Малыш! – вопит Жермен Дэтти, вцепившись в него мертвой хваткой. – Беги за полицией! Или к маме, и скажи, что заложники в ма…
– Бабушка, ну как тебе не стыдно! – перебивает ее Тео еще более громким голосом. – И не надо кричать. Разве ты не видишь, что ты его напугала? – И успокаивающе улыбается мальчику: – Ты не должен волноваться. Это моя бабушка. Она понемногу выживает из ума и не всегда понимает, что говорит…
Визг шин не дает ему закончить. Со вздохом облегчения Тео видит, как машина матери срывается с места на паркинге и через секунду останавливается рядом с ними. Алин выскакивает из салона и принимается распекать старую гарпию.
– Мама! – недовольным тоном восклицает она. – Ты становишься невыносимой! Мы уже десять минут тебя ищем! Прошу, садись в машину и поедем домой.
– Малыш, ты их не слушай! Они – вруны! Вруны и убийцы! Там, в магазине, остались заложники! И трупы! Скорее беги за полицейскими!
