Хулия Наварро - Тайна Святой Плащаницы
— Ну, прошло столько лет…
— Да, прошло много лет с тех пор, как ты, Мэри, перестала приезжать в Италию так часто, как следовало бы. Лиза, насколько я помню? Вы живете в Риме, так ведь?
— Да, мы живем в Риме, и я не уверена, что смогла бы жить в каком-нибудь другом месте.
— Сейчас у Лизы в Риме живет Джина: она докторант в университете. Кроме того, Лиза добилась, чтобы ее включили в состав группы, которая занимается раскопками Геркуланума.
— А-а, теперь я припомнил, что вы, Лиза, — археолог.
— Да, и Джина унаследовала от своей тети страсть к археологии.
— Я не знаю занятия более увлекательного, чем исследовать прошлое. Да и вы, Умберто, насколько я помню, тоже неравнодушны к археологии.
— Именно так. Мне иногда удается убежать от дел и поработать на каких-нибудь раскопках.
— Фонд Умберто финансирует раскопки.
Джеймс Стюарт подошел к Д'Алакве и увел его к другой группе людей — к большому сожалению Лизы, которой хотелось поговорить с этим человеком, имя которого фигурировало в докладе Марко Валони. Когда она расскажет об этом разговоре Джону, тот не поверит. Да и сам Марко удивился бы, если бы узнал об этом. Она мысленно засмеялась, подумав, что правильно сделала, когда согласилась на приглашение Джеймса приехать на день рождения ее сестры. Затем ей пришла в голову мысль, что, когда Мэри будет в Риме, можно будет устроить ужин и пригласить на него и Д'Алакву, и Марко. Правда, Д'Алаква может рассердиться, и тогда Мэри, чего доброго, еще обидится на нее. Они обсудят эту идею с племянницей, и вдвоем составят список приглашенных.
17
Юный слуга в отчаянии рыдал: лицо Марция было окровавлено. Второй слуга побежал в дом Хосара, чтобы рассказать ему о трагедии, происшедшей в доме царского архитектора.
Хосар и Фаддей не удивились, выслушав рассказ слуги. — Мы услышали громкий ужасный крик и, когда вошли в комнату Марция, увидели, что он в одной руке держит язык, а в другой — отточенный кинжал, которым он отрезал себе язык. Он потерял сознание, и мы не знали, что делать. Перед этим он говорил нам, что этой ночью кое-что произойдет, и предупреждал, чтобы мы не пугались того, что увидим. Но, боже мой, он ведь отрезал себе язык! Зачем? Зачем?!
Хосар и Фаддей попытались успокоить юношу, видя, как он напуган. Затем они поспешно направились в дом Марция. Придя, они увидели, что их друг лежит без сознания, вся его постель залита кровью, а второй слуга забился в угол и сидит там, плача и причитая. Черты его лица были искажены страхом.
— Успокойтесь! — приказал Хосар. — Сейчас придет врач и приведет Марция в чувство. Однако этой ночью, друзья мои, вы должны быть мужественными. Не поддавайтесь ни страху, ни жалости. В противном случае жизнь Марция будет в опасности.
Слуги постепенно успокоились. Вскоре появился врач, попросил их выйти из комнаты и остался там со своим помощником. Вскоре вышли и они.
— Все в порядке. Теперь ему нужен покой. Я хочу, чтобы он несколько дней побыл в полузабытьи, поэтому вы в воду, которую он будет пить, добавляйте вот эти капли. Они ослабят боль, и он будет спокойно спать, пока не зарубцуется рана.
— У нас к тебе просьба, — сказал Фаддей, обращаясь к врачу. — Нам тоже нужно вырезать языки.
Врач — такой же христианин, как и они, — озабоченно посмотрел на них.
— Господь наш Иисус не одобрил бы нанесение человеком себе увечий.
— Нам необходимо вырезать языки, — объяснил Хосар, — потому что это единственный способ не заговорить, когда Маану попытается заставить нас открыть одну тайну. Он будет пытать нас, чтобы узнать, где находится Священное Полотно, в которое заворачивали тело Иисуса. Мы этого не знаем, но можем сболтнуть лишнее и тем самым подвергнем опасности человека, который это знает. Мы не хотим спасаться бегством, нам необходимо остаться вместе с нашими братьями. Ты ведь понимаешь, что на всех христиан обрушится гнев Маану.
— Пожалуйста, помоги нам, — настаивал Фаддей. — Мы не такие мужественные, как Марций, который сумел сам себе отрезать язык отточенным кинжалом.
— То, о чем вы меня просите, идет вразрез с Законами Божьими. Моя задача — лечить людей, и я не могу увечить человека.
— Тогда мы сделаем это сами, — сказал Хосар.
Решительный тон Хосара убедил врача.
Сначала они пошли в дом Фаддея, и там врач смешал с водой содержимое небольшой бутылочки. Когда Фаддей, выпив этой жидкости, погрузился в сон, врач попросил Хосара, чтобы тот вышел из комнаты и отправился в свой дом, куда и он, врач, скоро придет.
Вернувшись домой, Хосар с нетерпением ждал прихода врача. Тот вошел в его дом, сокрушенно качая головой.
— Ложись в постель и выпей вот это, — сказал врач Хосару. — Ты уснешь. Когда проснешься, у тебя уже не будет языка. И да простит меня Бог.
— Он тебя уже простил.
* * *Царица тщательно расправила свое одеяние. Весть о смерти Абгара долетела уже до самых дальних уголков дворца, и царица ожидала, что с минуты на минуту ее сын Маану появится в царских покоях.
Слуги с помощью врачей подготовили тело Абгара для того, чтобы выставить его перед народом. Царь незадолго до смерти попросил, чтобы люди помолились о его душе, прежде чем его тело положат в царский мавзолей.
Царица не знала, позволит ли Маану похоронить Абгара в соответствии с Законом Иисусовым, однако была намерена вступить в последнюю схватку за человека, которого любила всю жизнь.
В течение тех нескольких часов, которые она провела наедине с мертвым Абгаром, царица искала в глубине своего сердца причины ненависти к ней со стороны ее сына. Она нашла ответ. Впрочем, она всегда об этом знала, хотя до этого раннего утра ни разу так и не задумывалась над тем, что ожесточило ее сына.
Она не была хорошей матерью. Нет, не была. Ее любовь к Абгару была всепоглощающей, и в ее сердце не оставалось больше места ни для кого, даже для ее детей. Они всегда были для нее на втором месте, после ее супруга. Кроме Маану она родила еще четверых детей: трех девочек и одного мальчика, который умер вскоре после рождения. Дочери ее мало интересовали. Они были молчаливыми девочками, их рано выдали замуж, чтобы укрепить союзы с другими царствами. Она и не почувствовала их отсутствия — такой беззаветной была ее любовь к царю.
Поэтому она переживала сильную душевную боль, когда Абгар полюбил Анию, танцовщицу, впоследствии заразившую царя смертельной болезнью. Но с губ царицы не слетело ни одного упрека, который мог бы омрачить ее отношения с царем.
У нее не было времени и на Маану — так сильно она была поглощена своей любовью к Абгару, так безмерно они были заняты друг другом.
Она знала, что сегодня умрет, потому что была уверена, что Маану не простит ей то, какой она сделала его жизнь. Она чувствовала, что совершила предательство по отношению к сыну, лишив его материнской ласки и заботы. Какой же она была эгоисткой! Простит ли ее Иисус?
Громкий и злорадный голос Маану ворвался в царские покои еще раньше, чем он сам.
— Я хочу увидеть моего отца!
— Он умер.
Маану вызывающе посмотрел на нее.
— Стало быть, теперь я царь Эдессы.
— Да, ты царь, и все тебя признают таковым.
— Марвуз! Уведи царицу.
— Нет, сын, пока еще нет. Моя жизнь в твоих руках, но сначала мы похороним Абгара — так, как надлежит хоронить царя. Позволь мне выполнить его последние распоряжения, которые подтвердит царский писец.
Тиций с опаской подошел поближе, держа в руках свиток пергамента.
— Царь мой, Абгар продиктовал мне свою последнюю волю.
Марвуз что-то прошептал Маану. Тот окинул взглядом помещение и понял, что начальник царской стражи был прав: кроме слуг здесь находились писцы, врачи, стражники и придворные, и все они выжидали, наблюдая за происходящим. Маану не мог позволить себе вызвать у них неприязнь какими-либо непродуманными действиями, иначе он мог бы отпугнуть их и, вместо того чтобы помогать ему, они начали бы плести против него заговоры. Он осознал, что на этот раз царица оказалась в выигрышном положении. Маану с удовольствием убил бы ее тут же, своими руками, однако ему придется подождать, более того, он должен организовать своему отцу похороны, подобающие царю.
— Читай, Тиций, — приказал Маану.
Писец — медленно и робко — огласил последние наказы Абгара. Маану лишь сглатывал слюну, покраснев от гнева.
Абгар наказывал провести христианское богослужение, и весь царский двор должен был прийти на него помолиться за душу царя. На этом богослужении должны были присутствовать Маану и царица. На три дня и три ночи тело Абгара следовало поместить в первый христианский храм, построенный по воле Хосара. По истечении этих трех суток процессия во главе с Маану и царицей должна была перенести тело царя в царский мавзолей.
Тиций закашлялся и посмотрел сначала на царицу, а затем на Маану. Из складок своей одежды он достал новый пергамент.
