Борис Шпилев - Бандитский век короток
Метнувшись через комнату, кавказец отбросил в сторону пластиковую занавеску, отделявшую душевую комнату от жилого помещения, и, зацепившись на секунду взглядом за обнаженную девичью фигурку, съежившуюся в углу, подмигнул ей.
Так, что захрустели мышцы, ухватился за край огромной ванны и выдрал ее из опор, перевернул кверху дном.
— Быстро полезай внутрь, — негромко скомандовал он Ольге, с трудом приподнимая один край чугунной махины. И после того как девушка ящеркой скользнула внутрь, нырнул вслед за ней, ободрав себе обе руки.
Между кафельным полом и краем ванны оставался зазор, сантиметров в пять шириной. Прижавшись к мокрому полу щекой, Али ясно видел входную дверь и лежащие возле неё баллоны. Плечом он чувствовал, как прижимается к нему дрожащим, влажным и обнаженным телом Ольга, чувствовал через тонкую ткань ее майки напрягшиеся соски.
Азарт, предвкушение боя и раньше вызывали у дагестанца почти чувственное удовольствие. Сейчас же, ощущая за спиной присутствие девушки, которая будила в нем никогда ранее не испытанные, такие новые и незнакомые чувства, Али задрожал, как тонко натянутая струна, но не от страха, а от переполнявшего его возбуждения.
— Спаси меня, пожалуйста, — обожгла жарким шепотом щеку дагестанца Ольга.
Али с трудом сглотнул подкативший к горлу комок и кивнул. Словно в ответ на его кивок, за дверью завопили:
— Пять минут истекли. Выходите.
В ответ Али громко и грязно выругался, выстрелив в направлении голоса, целя повыше баллонов. В темном коридоре заорали, заулюлюкали и надсадно, с треском ударили в дверь чем-то тяжелым. И еще раз. И еще. Дверь поддалась с жалобным скрипом, провисла на одной петле. В ярко освещенную комнату, спотыкаясь о лежащие тела милиционеров и воинственно вопя, вломились двое бандитов, замешкались на пороге, а из коридора всё напирали.
— Заткни уши и открой рот пошире, — сказал шёпотом Али и, тщательно прицелившись в щель между полом и ванной, аккуратно выстрелил в вентиль ближайшего к нему газового баллона. У него ещё хватило времени на то, чтобы бросить пистолет, и, обернувшись к Ольге, прижать ее к полу, прикрыв своим телом…
Александр Фокин по кличке Лом что есть силы пнул сорванную с петель дверь и ворвался в забаррикадированную комнату. Это именно ему задела плечо пуля, наугад посланная из комнаты.
И теперь Лом горел справедливой жаждой мести.
— Выходи, суки! Всех положу! — заорал он, размахивая пистолетом, ни на секунду не забывая, что Крот приказал доставить пленников живыми и невредимыми. Лом был очень исполнительным бандюком. Но сейчас его переполняло негодование. Ну ладно, живыми — это пусть, это — хер с ними, но невредимыми… Лом витиевато матюкнулся, сжав зубы, и в эту минуту его внимание привлекла огромная перевёрнутая ванна за сорванной клеёнчатой занавеской.
«Ха! Спрятались называется, чудики!» — подумал Фокин. Бестолковость защитников комнаты развеселила его и несколько уменьшила бушевавший в груди гнев.
— Ну, чё, вылезайте, козлы! Приехали! — крикнул Лом, переступил через труп Ивана Крутова и тут же споткнулся о лежащий у самого порога большой, ободранный газовый баллон…
И как-то сразу поплохело на душе у бандита Александра Фокина по кличке Лом. Странно и нехорошо переплелись мысли в его старательной, но недалекой голове. И присутствовали в этих мыслях баллон этот самый и перевернутая чугунная ванна. И уже почти он понял… и уже открыл рот, чтобы во всю мочь крикнуть: «АТАС!» Но в эту секунду гулко бухнуло, сверкнуло из-под ванны, мир на мгновение стал ослепительно белым и прекрасным. В открытый рот Лома ворвалось бешеное, ликующе ревущее пламя, затолкало обратно в глотку слабый крик и сожрало его внутренности, съело глаза, брызнувшие сочными виноградинами.
Кап… Упала во тьме капля. Кап… Летела, летела и больно, и прохладно разбилась о чей-то обожжённый лоб. Потекла струйкой в чье-то разбитое ухо. И был ещё испуганный женский шёпот, повторявший имя. Знакомое.
— Али… Али… — шептала она.
«Али… Али…» — ревел и гудел отовсюду колокол.
Он схватился руками за уши, чтобы не слышать, за глаза, чтобы не видеть ослепительную тьму, и вспомнил, что у него есть и руки, и уши, и глаза. И понял, что Али — это он. Вспомнив, закричал: «Оля!» — сел рывком, вытирая залитые кровью глаза.
Она сидела на корточках рядом, в одних испачканных копотью трусиках и вытирала его лицо мокрым от воды и крови полотенцем. Увидев, что он пришёл в себя, Ольга перестала всхлипывать и зарыдала в голос.
— Ты чего ревёшь? — спросил Али, с трудом слыша сам себя. Уши и голова его были словно набиты ватой.
— Я думала, ты уме-ер! — совсем зашлась в плаче Ольга. Али изумленно посмотрел на нее, вытер повисшую под её курносым носиком прозрачную каплю и с натугой заворочал головой, оглядывая царивший в комнате хаос из-под гордо возвышавшейся, треснувшей в двух местах, но всё же уцелевшей ванны.
Больше никого и ничего не уцелело. Пол и стены покрывали потеки крови и копоть, на полу валялись осколки, обломки и ошметки человеческих тел. Потолочные перекрытия лопнули, провисли, но каким-то чудом ещё держались.
— Ни фига себе, — пробормотал Али, поднимаясь на ноги. Девушка поддержала его, и они стояли, покачиваясь, прижавшись друг к другу. — Нам нужно уходить, — с трудом проговорил Али. — Скоро всё рухнет…
Зазвонил телефон. Бодро, заливисто и неуместно, как смеющийся на похоронах дурак. Определив направление звука, Али откинул обугленную полу кожанки, надетой на то, что еще недавно было высоким, худым парнем, и с удивлением увидел выпавшие на окровавленный пол детские белые кроссовки.
Обгорелый и треснувший, но всё ещё работающий телефон нахально заорал снова, и дагестанец снял его с пояса трупа.
— Лом! Это ты, Лом?! — надрывался далёкий голос. — Вы всё закончили? Вас уже три часа нет! Веселенькое дело. Чего так долго копаетесь?!
— Ага, весёленькое, — устало произнес в трубку Али. — Приезжай, обхохочешься! И, нажав кнопку «END», набрал номер Магомедова.
* * *Сильно пахло гарью, смрадно и тяжело разило свежей кровью, и витал над всем этим слабый, но явственно ощутимый запашок безысходности.
Виктор Михеевич Рулев уже час сидел на перевернутой, треснувшей ванне. Сначала, с изумлением оглядывая картину разгрома, царившую в его подземном убежище, он еще пытался найти какое-то объяснение происшедшему. Но маленькие белые Надины кроссовки, лежащие около одного из обугленных трупов, превратили мозги майора в желе. Он плакал, раскачиваясь из стороны в сторону, прижимая к груди дочкину обувку, и шептал, размазывая слёзы по грязным от копоти щекам:
— Зачем, Боров? Зачем? Я же согласился…
Постепенно майор успокоился, судорожно сплетенные в тугой комок нервы расслабились, и, хотя сознание все время пробуксовывало и соскальзывало на белые кроссовочки с отклеившейся подметкой, он снова обрел способность соображать.
Хмура был бандитом. И следовал он своей бандитской, извращенной, но действенной логике. Зачем меняться, если можно взять все? Взять все и убрать всех: Грома, потому что он смертельно опасен, Ольгу, потому что она сестра того, кто смертельно опасен, а заодно и чурбана этого непонятного, проблемного. Нет человека — нет проблемы. И его, Рулева, хотел убрать Хмура. Послать, к примеру, старому поганому пердуну, менту, дочкины окровавленные кроссовочки… и всё.
«ЦУГЦВАНГ… ЦУГЦВАНГ…» — звенело и гудело в голове майора. Сильно сжав виски руками, Виктор Михеевич вспомнил, что так называется положение в шахматной партии, когда каждый из имеющихся в распоряжении игроков ход ферзя ведет к неизбежному мату.
Хмура учел все, кроме одного: загнанный в угол, доведенный до отчаяния король мог сыграть не по правилам. Прыгнуть через несколько клеток сразу, вырваться из смертельного кольца и атаковать, атаковать…
— Зря ты это, Андрей Николаевич… ох, зря, — процедил сквозь зубы майор.
* * *Был вечер и снег. Снег падал и падал, укрывая гнойные язвы города, тихо баюкая его боль. Скрип, скрип — пел под ногами.
Снег, снег запорошит девичий смех,
И ресницы усталых век смежит сном
Белоснежный снег…
Давно, тысячу лет назад, когда Гром был молод, он писал стихи. Потом перестал. Приблизительно тогда же, когда перестал чувствовать запах первых одуванчиков по весне.
Стоя на заснеженной обочине, Гром поднял вверх руку с зажатым в ней стольником.
Редкие машины, слепо таращась фарами сквозь снежную пелену, медленно ползли по давно не чищенному шоссе. Водители злобно, зыркали из-за заметенных стекол на радужную бумажку в руке Алексея и спешили проехать мимо. Они боялись. За окнами их авто с гудящей печкой и так уютно бормочущим приемником притаился безумный призрак, город-мертвец, в котором частных извозчиков убивали не реже, а даже, пожалуй, и чаще, чем остальных жителей.
