Леонид Бершидский - Дьявольские трели, или Испытание Страдивари
Дом Ивановых он нашел легко: в паре километров от Дмитровского шоссе, в низинке, метрах в пятидесяти от берега водохранилища. Нарядный, недавно побеленный двухэтажный домик с зеленой крышей в окружении яблонь и слив. Никакого огорода, ровно подстриженная лужайка, — здесь явно живут люди, с презрением относящиеся к советской традиции. Вместо забора — фигурная решетка, как в каком-нибудь графском парке, хотя участок маленький, может быть, даже стандартные шесть соток. У ворот Штарк жмет на кнопку звонка — тут все устроено как в городе.
Женщина, которая через минуту выходит к воротам, едва выглядит на сорок лет. На ней короткий топ, вытертые джинсовые шорты и вьетнамки. Пепельные волосы собраны в длинный хвост, огромные голубые глаза — вокруг них почти нет морщинок — смотрят вопросительно.
— Вы к кому?
— Я… наверное, к вам. Наталья Федоровна — это вы?
— Да. Чем я могу вам помочь?
— Можно я войду? У меня к вам разговор. Насчет вашего сына Роберта.
— Я бы не хотела о нем разговаривать с незнакомыми людьми. — Иванова по-прежнему разглядывает его сквозь чугунные узоры, не делая никакого движения, чтобы открыть калитку.
— Если позволите, я объясню, почему пытаюсь к вам вторгнуться, — чуть покраснев, настаивает Иван. — Может быть, вы не знаете, что нашлась его скрипка.
И Штарк вытаскивает из портфеля присланные Молинари фотографии: он распечатал их заново и старался на этот раз не помять. Наталья Федоровна несколько секунд разглядывает картинки, не меняя позы, и наконец распахивает калитку, которая вообще-то была заперта только на легкодоступный снаружи засов: условность, а не настоящая преграда для чужаков.
Войдя в дом за хозяйкой, Штарк оказывается в прохладном полумраке: окна занавешены, свет не горит. Весь первый этаж — одна большая комната, на манер студии с кухонькой в углу. Посередине большой стол, будто бы для семейных трапез. Штарк слышит тихую музыку, оглядывается по сторонам в поисках ее источника. А, вон: на старинном проигрывателе крутится виниловая пластинка! Иван не уверен, но, кажется, это один из «Бранденбургских концертов» Баха.
На второй этаж ведет винтовая лестница. Подойдя к ней, хозяйка задирает голову и зовет:
— Денис! Спускайся, к нам пришли!
Сверху доносится шарканье, потом лестница скрипит под тяжелыми шагами. Наконец появляются осторожно ступающие ноги в шерстяных брюках и домашних тапочках, а за ними — и весь грузный, седой старик в кардигане. А ведь середина июня на дворе!
— Молодой человек говорит, что Бобочкина скрипка нашлась, — объясняет Наталья Федоровна присутствие незнакомца.
— Наташа, я же просил тебя больше не пускать этих ходоков, — ворчит Иванов-старший, не глядя на Штарка. — Молодой человек, если вы с вопросами о Роберте, оставьте нас в покое. Не лезьте не в свое дело.
— Денис, он говорит, скрипка нашлась, — повторяет Наталья Федоровна чуть громче. Муж выглядит старше ее лет на тридцать.
— Ты же понимаешь, что это значит, если так. — Старик обращается к ней, будто никого больше в комнате нет.
— Что ты имеешь в виду?
— Если скрипка нашлась, а он нет, значит…
— Ничего не значит! Денис, давай выслушаем молодого человека! Ну почему ты все время ждешь худшего? Как вас, кстати, зовут?
— Иван. Иван Штарк. Давайте я попробую вам рассказать все по порядку. И я не из ходоков, кем бы они ни были.
Старик наконец удостаивает его взглядом слезящихся, неопределенного цвета глазок, окруженных темными складками, из-за которых он напоминает енота.
— Ходоки до сих пор только спрашивали. Если вам есть что рассказать, валяйте. А мы послушаем.
— Я присяду?
— Садитесь, — кивает старик на ближайший стул без всяких извинений за невежливость.
Хозяева садятся рядом напротив него. Штарк раскладывает на столе фотографии скрипки. По мере того как он коротко излагает события апрельского вечера, когда «Сибелиус-квартет» играл в Малом зале, рядом появляются стоп-кадры из «Реставрации»: Боб на сцене; Боб направляется обратно к столику; компания на заднем плане аплодирует; Чернецов наливает Бобу стакан; Анечка Ли вытирает глаза тыльной стороной узкой ладони. К концу рассказа пластинка с «Бранденбургским концертом» остановилась, и никто ее не перевернул. У Натальи Федоровны покраснели веки, и она явно сдерживает слезы. А Денис Леонидович застывает, словно и теплая одежда не может остановить его превращение в глыбу льда. Ивану пора решить, выкладывать ли фотографии с камеры у Анечкиного подъезда. Колеблется он недолго: после такого холодного приема Штарк не видит причины жалеть хозяев.
— Ну, вот что случилось, — заключает он, разложив и эти распечатки. — С тех пор Роберта не могут найти. Вы ведь тоже ищете его?
— Мы… — Наталья Федоровна сдерживает всхлип. — Нет, мы не ищем. Вы не знаете Бобочку. Он всегда был очень нелюдимый. Если на него давить, он убегает и прячется. Он очень… хрупкий, ему надо давать… пространство.
— Хватит, Наташа, — раздраженно останавливает ее муж. — Мы в последние годы не вмешивались в жизнь Роберта. Он взрослый человек, серьезный музыкант. Если он решил уехать и какое-то время избегать людей, это его решение, которое надо уважать. Но то, что вы рассказали, меняет дело. У нас был человек из «Госпромбанка». Пытался узнать, куда Роберт мог уехать. Но мы ему сказали, что это не наше дело и тем более не его. А теперь выясняется, что Роберт насолил большому банкиру. Погодите, но если они ему… отомстили, почему его ищут?
— Я многого не понимаю в этой истории, поэтому надеюсь на вашу помощь, — отвечает Штарк, стараясь излучать спокойную надежность. Кажется, Ивановы уже не настроены против него, но баланс в любой момент может измениться. — Во-первых, я хотел вас попросить хорошенько рассмотреть фотографии из клуба. Возможно, вы узнаете на них кого-то. Во-вторых, если я правильно понял, вот эта скрипка — семейная реликвия, верно? Хочу немного расспросить вас о ней, если вы не против.
— Сначала — Иван, правильно, так вас зовут? — сначала, Иван, расскажите, зачем лично вы ищете Роберта. Что вы станете делать, когда найдете? — Денис Леонидович все же не до конца преодолел недоверие к незваному гостю.
— Покажу ему фотографии инструмента, и мы с партнером будем стараться вернуть ему скрипку, если она украдена. — Теперь Иван совершенно четко осознает свою настоящую задачу в этом деле.
Иванов-старший поджимает губы. А его жена собирает со стола фотографии из «Реставрации» и вглядывается в них.
— Эта скрипка действительно давно в нашей семье, — прерывает молчание Денис Леонидович. — На ней играл мой отец, он был известным скрипачом. А до него — его дед.
— Вы ведь тоже музыкант? — спрашивает Штарк. Это догадка: просто обычно такие династии не прерываются.
— Я музыковед, теоретик. Исполнительское мастерство у нас передается через поколение. Если очередной Иванов рождается хорошим скрипачом, на его детях природа обязательно отдыхает. Мой дед был не музыкантом, а военным, погиб при прорыве Ленинградской блокады. Мы ведь родом из Петербурга. В Москву переехал отец, когда его пригласили в Большой театр.
Свою фамилию старик произносит с ударением на втором слоге, как у автора «Явления Христа народу». Интересно, думает Штарк, на самом деле так правильно или это тщеславная попытка нарисовать себе благородную родословную? В фамилии Боба все делают обычное ударение. Может, он просто, в отличие от отца, стесняется интересничать, поправляя всех и каждого?
— Вы знаете, что эта скрипка числится украденной в Петербурге в 1869 году? — спрашивает Иван.
— Впервые слышу от вас. Впрочем, вы ведь сказали, что эту скрипку кто-то в Нью-Йорке приписал Страдивари. Может, какую-то скрипку Страдивари и украли. А наш инструмент, хоть и хорош, но таким происхождением похвастаться не может. Сам Амиранов — знаете, кто это такой? — ну вот, Амиранов смотрел наш инструмент и сказал, что это французская мануфактура. Может быть, копия какой-нибудь старой кремонской скрипки, — возможно, даже той самой, которую украли. Но никакой это, конечно, не «страдивари».
— Почему вы так уверены?
— Ну, во-первых, я доверяю мнению Амиранова. В России точно нет более сведущего человека, и в мире таких вряд ли много. А во-вторых, у нас в семье известна история этого инструмента, и ни о какой краже речи не идет. Мой прадед получил ее в пожизненное пользование как талантливый студент Петербургской консерватории. Ну а потом случилась революция, и скрипка так и осталась у него. Тогда очень многие инструменты реквизировали для государственной коллекции, но Григорий Иванов, наш предок, уже некоторое время как перестал выступать, ему было в семнадцатом году шестьдесят семь, — и его как-то упустили из виду. Да и не был он особо знаменитым солистом — играл в основном в квартетах, насколько мне известно. Как теперь сказали бы, летал ниже радара. Чекистского, по крайней мере.
