Анна Старобинец - Убежище 3/9 (сборник)
– Хотите, я вас всех сфотографирую?
Они непонимающе глядят то на меня, то на черный предмет в моих руках.
– Ж-ж-ж! – говорит кривой большеротый мальчик и запрокидывает голову. – Хыа-а-а!
Я подношу фотоаппарат к лицу, заслоняюсь от них. Смотрю в объектив. Несколько уродцев испуганно пятятся от меня – боятся моей странной штуки. Остальные с интересом ждут.
«Фотоохота», – вертится у меня почему-то в голове. Что это? Откуда это? Фотоохота… Вспомнила – из мультфильма про Простоквашино…
– Сейчас вылетит птичка! – сообщаю я им и чувствую себя полной дурой.
– Пщищька… – мечтательно повторяет за мной гномик.
Комната недостаточно освещена, и я снимаю со вспышкой. Мне не приходит в голову, что вспышка может кого-то напугать.
Но они – они вдруг пугаются ослепительно яркого света, и жмурятся, и визжат, и убегают, уползают от меня.
Они смотрят на нянечку Клавдию Михайловну и кричат:
– Мама!
Они облепляют ее со всех сторон.
– Мама, мама, мама…
– Простите, я не подумала… – говорю я директору.
Он отмахивается:
– Ничего страшного. Они через минуту забудут.
– А почему они называют ее мамой? – спрашиваю я.
– Да они кого только так не называют! Видимо, это такое слово… подсознательное. Вряд ли они понимают его настоящий смысл… – директор устало трет лоб рукой. – В любом случае мы их этому никогда специально не учили.Мы идем дальше. Прогуливаемся…
– Это Аня и Яна. Вы, возможно, читали… Их сейчас временно поместили к нам. А скоро им будут делать операцию…
Ой, нет. Не хочу, нет, не хочу это видеть так близко. В газете, на фотографии – пожалуйста. Но в одном метре от себя – нет.
Двухголовое, двурукое, четвероногое чудовище стоит передо мной. На нем просторная футболка с мультяшным розовым львенком и надписью The Lion King и старушечья клетчатая юбка. Одна голова неохотно улыбается директору, другая серьезно и равнодушно разглядывает меня. Оно понимает, что не нравится мне. Оно чувствует мой страх.
Я не хочу смотреть на него… на них… на него – и все же, помимо своей воли, прилепляюсь к нему взглядом. Рассматриваю то место, на стыке, откуда его, вероятно, начнут… распиливать, когда станут делить – когда будут пытаться разделить – на Аню и Яну.
Директор торопливо уводит меня:
– Они не любят, когда их так пристально рассматривают.
Оно не любит…
– А это наша Катенька. Привет, Катенька!
Бритая наголо Катенька в смирительной рубашке с разноцветными мишками и собачками сидит на резиновом матрасе, раскачивается из стороны в сторону и мычит на одной ноте – тихо и назойливо. На нас она никак не реагирует. Ее черные – с огромными зрачками – глаза смотрят в переносицу.
– Катенька – это наше чудо…
– Почему «чудо»? – удивляюсь я.
– У нее в голове вместо серого вещества вода. Практически только вода. По всем законам биологии жить она не может. Однако же… Ей уже скоро пятнадцать. Уже совсем взрослая девочка, да, Катенька?
– Ыу, ыу, ыу, ыу, ыу, ыу, ыу, ыу…
Да что же это такое? Пятнадцать? На вид ей не больше семи…
– Эти дети… Они что, не взрослеют?
Директор снисходительно улыбается: как будто я брякнула какую-то глупость – дурацкую, но вполне простительную.
– Можно и так сказать, – отвечает он. – Не взрослеют. У них, как правило, не работает та область мозга, которая отвечает за рост.
– А как же… – кажется, сейчас я скажу еще одну глупость, – а когда они стареют, они тоже остаются такими?
У него на губах снова появляется та ухмылочка. Циничная и какая-то…
– Они не стареют, – весело говорит он. – Не успевают.
Я, наконец, выхожу из ада. Здесь, снаружи, пустынно и очень шумно. Мрачный сентябрьский дождь исступленно стегает прозрачными своими хлыстиками все без разбору: серое двухэтажное здание интерната, серые стволы деревьев, серые высотки, серое шоссе, призывно лоснящееся вдалеке, серую землю.
По щиколотку утопая в грязи, я иду к шоссе. Зонта у меня нет. Зачем я туда иду? Ждать под таким ливнем автобуса практически невозможно…
Но возвращаться туда, в интернат, – невозможно совсем.
К тому времени, как я добираюсь до остановки, дождь немного стихает. Теперь он моросит нудно, настырно и безнадежно. Теперь он – как ноющая боль в животе, про которую думаешь, что она не кончится никогда.XIV. Детеныш
– Петр Алексеич!
– М-да?
– Петр Алексеич, а можно, я его буду Ваней называть, новенького мальчика?
– Зачем?
– Ну, я знаю, конечно, что это не его имя… Но очень уж он на внучка моего похож – а того Ваней зовут… Можно?
– Да зовите как хотите. Ему это, я думаю, решительно все равно.
– Спасибо, Петр Алексеич.
– Ну, здравствуй, Ванюша!
XV. Детеныш
Костяная вернулась в дом. Из заготовленного еще накануне теста стала лепить пирожки для Мальчика.
– Интересно, какие он больше любит? – прошамкала она себе под нос. – С повидлом или с мясом? Наверное, с мясом… Мясцо-то, оно вкуснее…
Она потянулась к миске с фаршем, ткнулась длинным носом в желтовато-красное, ароматное.
– Свеженькое еще…
Разложив пирожки на противне и засунув их в печь, Костяная уселась рядом с Мальчиком.
Она смотрела на него долго, не отрываясь.
От этого взгляда – и, может быть, еще от запаха горячего масла, мяса и сдобы – Мальчик проснулся.
– Ну, здравствуй, Ванюша.
Мальчик посмотрел на старуху, на мутно-белую кость, торчавшую у нее из-под юбки, и беззвучно заплакал. Не сон. Значит, все это вовсе не сон.
– Я… где я? – пропищал он сквозь слезы.
– В нашем лесу, Ванюша, – ответила Костяная. – Пирожок хочешь?
– Я не Ванюша!
– Ну, давай я буду называть тебя Сынок, – сказала старуха. – Или Детеныш. Или, может быть, все-таки Ваня? Ванюша, а? Как тебе больше нравится? А ты зови меня мамой.
– Вы не моя мама.
– Да так ли уж это важно? – ласково прошамкала Костяная. – Здесь все дети называют меня мамой.
– Вы мне не мама! Не мама! – закричал Мальчик. – Где моя мама? Когда она меня заберет? Я хочу к маме!
– Твоя мама отдала тебя нам, – сказала старуха. – Она не собирается тебя забирать. Да ты не плачь, не плачь, сынок. Вот, хочешь пирожок? Вкусный. Только что испекла. Не плачь. Тебе будет здесь хорошо. Мы научим тебя жить по нашим законам. По нормальным, не по людским. Мы научим тебя всяким фокусам и чудесам, детеныш. Не плачь. Здесь очень интересно. И весело. Я познакомлю тебя с нашими детьми. Я все тебе здесь покажу. Не плачь…Костяная открыла скрипучую дверь и вывела Мальчика на порог.
– До обеда, если хочешь, погуляй, – сказала она. – Но только смотри, не уходи далеко. Потом, как пообедаем, я тебе сама все покажу. Да, и, пожалуйста, аккуратнее! Не споткнись, не сломай себе чего-нибудь. Ты нам нужен целеньким… Здоровеньким… А то туман здесь бывает знаешь какой – сам черт ногу сломит! Что поделаешь… Такой климат… Такая местность… Эх, такая жисть…
Заборматывая последние слова, Костяная удалилась обратно в дом.
Мальчик отошел на несколько шагов от избушки и действительно сразу оказался в сером, холодном облаке тумана. Огляделся по сторонам – почти ничего не видно.
Осторожно, маленькими шажками, вытянув перед собой руку, он пошел вперед. Вскоре рука прикоснулась к чему-то твердому, шершавому. Забор. Мальчик подошел поближе и пригляделся. Забор этот был сделан из непонятного материала. Совершенно точно – не из дерева. Из каких-то странных грязно-белых палочек, склеенных между собой. Палочки были разной длины и толщины – от совсем коротеньких и тоненьких, размером с детский пальчик, до больших, странно изогнутых, как ноги в коленках, как ноги в коленках, как… кости!
Мальчик пронзительно, по-девчоночьи взвизгнул. Кости. Человеческие кости. Забор из человеческих костей.
Суетливо спотыкаясь, он пошел вдоль забора. Где-то здесь должен быть выход. Должно быть что-нибудь вроде калитки… вот. Вот она.
Туман тем временем стал еще гуще. Мальчик вслепую нащупал что-то – не то ручку, не то дверной засов – и дернул. Закрыто. Дернул еще раз, содрогнувшись от смутного омерзения – ручка была обтянута сверху чем-то холодным, гладким и… мягким, что ли. Какой-то кожей необычной выделки… Дверь по-прежнему не открывалась, но, как показалось Мальчику, все же немножко поддалась.
Он обхватил ручку плотнее (указательным пальцем нащупал на ее кожаной поверхности какой-то выпуклый, твердый кружочек – кнопка? Нет, не кнопка… А рядом еще один кружочек, поменьше, и еще…) и стал трясти и дергать изо всех сил.
Что-то хрустнуло – и калитка с визгом и стоном распахнулась, а холодный гладкий предмет остался у мальчика в руке. Довольно тяжелый предмет. Машинально он поднес его к глазам, чтобы получше рассмотреть.
Это был отломанный кусок человеческой ноги – колено и все, что ниже. Зеленоватая безволосая кожа. Черные, короткие – почти круглые – ногти. Это было здесь вместо засова…
Мальчик молча выронил обкромсанную конечность на землю и с полминуты простоял над ней, совершенно неподвижно, молча.
