Яна Левская - За тёмными окнами
Лиам не нашёлся, что сказать на неожиданное признание, а чудная студентка уже выпорхнула из квартиры, бросив через плечо:
– Спокойной ночи.
– За-хо-дите ещё, – пробормотал он, глядя на опустевшую лестницу.
Внизу захлопнулась шоколадная дверь, и Хедегор, вздохнув, запер свою.
Только вернувшись в спальню, он задумался, зачем она вообще приходила. Сказать «спасибо»? В полночь?
«Видно, ей не терпелось, а ты такую возможность прогадил», – захихикало над ухом.
Лиам упал на кровать лицом вниз и постарался не обращать внимания на присутствие Второго. Тот молчал, но едва различимый белый шум в затылке означал, что Лиам не один.
«Захотел свои старые таблетки, чтобы заткнуть меня? Какая жалость. Наш новый, такой правильный, доктор тебе их не выпишет. То ли дело Ольсен. Этот готов был затравить тебя до комы, только бы подольше сохранилась видимость успешной терапии без рецидивов. Каков добрячок!»
Хедегор перевернулся на спину, стараясь избавиться от любых мыслей сразу в зародыше, но голос не унимался:
«Таких добрячков об стену башкой надо, лучше всего – превентивно. А то так всю жизнь и проходишь с синей мордой, если будешь пропускать их удары».
В правом плече заныло, пальцы сжались на чьей-то шее. На периферии слуха зародились звуки: удар – крик, удар – хруст, удар – влажный чмок о деревянную панель. Нитка розовой слюны, протянувшаяся от перекошенного рта до блестящего то ли тёмным лаком, то ли красной влагой дерева. Горячий шёпот в ухо: «Откуда часы, падла?» – «Дед подарил». Удар – хруст. Жалкое нытьё, враньё, сопли: «Сем-м-мейные». Удар. Вой далёких сирен, суматоха, подкатывающая ближе, ближе. Времени нет. «З-задуш-шу».
Звонок врывается в тишину, режет тонкую плёнку спокойствия:
«Спускайся, Лиам. Почему не приехал? Мне пришлось нанимать такси».
«Этот колотил тебя, как грушу. А ты даже не понимал, что тебя валяют по полу и пинают ногами. Наоборот – ты просил ещё: табле-е-еточки. И даже платил деньги. Таков твой фетиш? – платить за унижение?
Юбка задрана до пояса, маленькие груди вздрагивают с каждым толчком, лицо отвёрнуто, длинные чёрные волосы елозят по подушке, перевязанные сползшей резинкой с блестящими подвесками в виде сердечек. Маленькие сердечки дёргаются, но не звенят. Они едва слышно перестукиваются – пластмассовые. Продолжать нет ни сил, ни желания.
«Иди».
«Ты уже? Всё было хорошо?»
Без идиотских вопросов, ответы на которые никого не интересуют, квест не считается пройденным.
«Всего доброго. Деньги на столе».
«Тебя попользовали за твои же. А ты и рад. Нет? – Не рад? Ну, что сказать? Реанимация сдохшей радости в перечень услуг не входила. Се ля ви… Да тебя умудряются иметь, даже когда деньги получаешь ты!»
«Лиам, о чём ты думал? Мы носимся с тобой по стольким докторам, покупаем лекарства, выбиваем обследования вне очереди, дрожим над каждой минутой твоей жизни, а ты… Ты ведёшь себя безрассудно!»
«Безрассудно. Пф-ф! Каждый раз, когда ты можешь повести себя, как мужик, ты расстилаешься тряпкой, предлагая вытирать об себя ноги. Каждый раз, когда перед тобой появляется Возможность, ты мямлишь, что это не для тебя. Уж куда тебе – больному, «уродливому» да ещё и тронутому – зажать в своём коридоре девчонку, которая – сама! – к тебе пришла и чуть только в рот не заглядывала. Нет, ты будешь днями мусолить воспоминания о том, как один ублюдок засосал её прямо посреди улицы, наплевав на всех и всё – чего тебе, поиметому своей семьёй, своим доктором и даже случайными шлюхами, делать непозволительно».
Чьи-то твёрдые пальцы сжались на шее – и в лицо ударила стена. Удар – вскрик. Удар – хруст. Удар…
Лиам, не разбирая дороги, помчался в ванную. В голове бурлил тёмно-вишнёвый кисель из лиц и голосов, всё смешалось, сдвинулось, завертелось. В ушах шумело, и Второй рычал, кроя матом весь белый свет.
Хедегор распахнул дверь и споткнулся на пороге – кафель пола был утоплен в густой жиже, похожей на кровь. Тряхнув головой, он посмотрел снова. Так и есть – всё чисто. Но едва он склонился над раковиной, чтобы умыться, наткнулся взглядом на выдранный с мясом клок волос, перевязанный резинкой с сердечками. Хедегора затрясло. Игры воображения переходили все границы.
– Миленько смотрится, – усмехнулся Второй уже из нового зеркала.
– Да отвали же ты наконец!
Лиам шагнул в душ и, дёрнув ручку смесителя до предела на синий, обрушил на себя ледяной поток.
Багровый туман перед глазами начал рассеиваться. Из-за шума воды не стало слышно шума в голове. Только в теле поднимался жар, будто бы в противовес сковывающему мышцы холоду. И снова пластинка закрутилась. Покатились по мостовой апельсины, и белобрысый ублюдок стиснул протестующую Кьёр, отобрав у неё дыхание навязанным поцелуем.
Бить. Бить его до крика, до крови, до хруста!
За Фрэю, за украденные вместе с часами канаты от корабля, за всё запретное для самого Лиама, закрытое под замок его же руками. За недоступные губы, которых так хочется коснуться, раздвинуть своими, нежно оттянуть нижнюю, прикусить верхнюю, провести языком между и ощутить ласковые ладони на своей груди, плечах, руках, осязать горячее тело, которое прижмётся тесно, отчаянно: забери меня!
«Когда она могла увидеть кровь? Ведь у неё стрельба из лука по вторникам. До семи, как минимум. А ты разбил лицо в шесть», – вкрадчиво шепнул Второй, врываясь в милосердную невесомость.
Шквал ледяных струй обрушился на плечи, в один миг выстудив всё нутро. Тёплые губы во власти губ Хедегора, руки на его руках, бёдра, касавшиеся его бёдер – исчезли.
«Отвечу, – продолжил ненавистный голос. – Она пришла чуть раньше восьми, как и должна была. И пряталась за дверью, наблюдая за нами. Она видела. Она поняла».
– Что поняла? – выдавил Лиам, стуча зубами.
«Всё. Всё, чего ты сам пока не понял!» – Второй зашёлся смехом и продолжал хохотать, пока Хедегор злой и замёрзший стаскивал мокрую одежду, а потом стоял под горячей водой, чтобы согреться, шипя от обжигающего до боли потока. Двойник умолк только когда Лиам вернулся в спальню и зарылся под одеяло, накрыв голову подушкой.
* * *Закрыв дверь, Фрэя привалилась к ней спиной и сползла на пол. От кофе ей всегда сносило крышу, и третья чашка за вечер точно была лишней. Инге ушла, а её слова о несправедливом отношении к соседу пустили корни, расцвели, разбередили совесть, и, сама не поняв, как, Фрэя оказалась у него на пороге, тыча пальцем в звонок.
Увидев Лиама и вообразив их обоих со стороны, она едва удержалась от неуместного смеха: двое помятых, онемевших от вида друг друга с синяками на пол-лица. Неожиданный жест – нежное прикосновение к её щеке – вызвал такой всплеск адреналина, что в сочетании с выпитым кофе, он напрочь снёс всю защиту Фрэи, выстроенную из сомнений, подозрений и высосанных из пальца выводов. Когда Лиам пошёл за мазью, Кьёр буквально потянуло следом – до того захотелось снова зайти в этот коридор, вдохнуть уже ставший привычным запах дерева и травяного чая, к которому теперь примешивался едва заметный горьковатый аромат парфюма. В завершение, как будто мало было того, что она сама прописала себя в гости, язык развязался, и попёрли признания с откровениями. «У тебя слишком интересно, чтобы удержаться…» – Оправдание Года! Молодец. Используй снова при случае.
Злясь на себя и сгорая от стыда, Фрэя спрятала лицо в коленях. Как будто этот страусиный приём мог сгладить или отменить высказанные на эмоциях глупости.
Просидев так несколько минут и немного успокоившись, Кьёр встала и побрела в ванную. Из зеркала на хозяйку посмотрело хмурое отражение с подбитым глазом и прокушенной губой. Когда Нильс ударил – зубы так и клацнули. Стоило подумать о Соммере, как в желудке зашевелился холодный ком. Что если он снова заявится, когда его выпустят через несколько дней? Теперь он знает, где Фрэя живёт. Ничего не мешает ему подкараулить её на подступах к дому, где Лиам при всём желании не услышит, не увидит и не придёт на помощь.
– С чего ты вообще взяла, что он снова бросится тебя спасать? – спросила Кьёр, глядя на себя, кривящую губы в зеркале. – С гемофилией, рискуя здоровьем если не жизнью, побежит вырывать тебя из лап этого или какого другого ублюдка?
«Ну ты и дрянь. Даже не думай.»
Снова втянуть Хедегора в похожую историю было бы верхом свинства. Гораздо честнее – позаботиться о себе самой. Перцовый баллончик в карман, да ещё, может быть, кастет для верности.
– Против одного козла сработало, сгодится и для другого, – пробормотала Фрэя, вспоминая шестого отчима, любившего распускать руки. После драки, выкатившейся на террасу, под взгляды соседей, когда малолетняя, но вконец отчаявшаяся Кьёр колотила домашнего тирана, а он пытался отодрать её от себя, действуя без особой деликатности, ювенальная служба аннулировала удочерение Фрэи. Пятнадцатилетняя дурёха, она тогда повредила себе руку, на которую надела вентиль-ромашку от пожарного крана вместо кастета – больше поранилась сама, чем достала обидчика. Но оно того стоило.
