Джон Гришем - Дело о пеликанах
— «Конкорд»?
— Нет, «Юнайтед». Основываясь на времени и расположении камер, они могут определить вход-выход и рейсы.
— А Интерпол вступил в контакт с ЦРУ?
— Да. Они разговаривали с Гмински где-то в час дня сегодня.
На лице Коула не отразилось ничего.
— Насколько они уверены?
— На восемьдесят процентов. Он мастер маскировки и несколько необычно для него путешествовать таким образом. Поэтому есть повод для сомнений. Мы получили фотографии и краткий отчет для доклада Президенту. Честно говоря, я изучил снимки и не могу ничего сказать. Но Интерпол знает его.
— Он ведь годами не фотографировался добровольно, не так ли?
— Насколько известно, нет. По слухам, он делает операцию и обретает новое лицо каждые два или три года.
Коул секунду поразмышлял.
— Ладно. Что, если это Хамел, и что, если он замешан в убийствах? Что это значит?
— Это значит, что мы никогда не найдем его. По меньшей мере девять стран, включая Израиль, сейчас активно ищут его. Это значит, кто-то заплатил ему уйму денег, чтобы использовать его таланты здесь. Мы постоянно твердим, что убийца или убийцы были профессионалами и они скрылись до того, как остыли тела.
— Поэтому это значит так мало.
— Можно сказать так.
— Отлично. Что еще у вас?
Льюис взглянул на Эрика Иста.
— Ну, еще у нас обычный дневной отчет.
— Они довольно сухие, как и этот, последний.
— Да. У нас триста восемьдесят агентов, которые работают по двенадцать часов в день. Вчера они опросили сто шестьдесят человек в тридцати штатах. Мы…
Коул поднял руку.
— Достаточно. Я прочитаю ответ. По-видимому, безопаснее сказать, что нет ничего нового.
— Может быть, лишь небольшой новый штрих. Льюис посмотрел на Эрика Иста, который держал копию дела.
— Что это? — спросил Коул.
Ист чувствовал себя неловко. Дело перемещалось наверх весь день, пока наконец-то Войлс не прочитал его и не воспринял с одобрением. Он рассматривал его как выстрел на большое расстояние, который не заслуживает серьезного внимания. Но в деле упоминался Президент, и ему нравилась идея заставить попотеть и Коула, и его босса. Он дал указание Льюису и Исту доставить дело Коулу и рассматривать его как важное предположение, к которому Бюро относится серьезно. Первый раз за неделю Войлс улыбался, когда говорил об этих идиотах в Овальном кабинете, читающих дело и ищущих укрытия.
— Разыграйте все как следует, — сказал Войлс. — Скажите им, что мы собираемся бросить на это двадцать агентов.
— Это версия, которая возникла за последние двадцать четыре часа, и директор Войлс чрезвычайно заинтригован ею. Он опасается, что она может повредить Президенту.
У Коула было каменное лицо, ни один мускул не дрогнул на нем.
— Как это?
Ист положил дело на стол.
— Все здесь, в этом отчете.
Коул взглянул на него, затем изучающе — на Иста.
— Хорошо. Я прочитаю его позже. Это все?
Льюис встал и застегнул пиджак.
— Да, мы уходим.
Коул проводил их до двери.
Не было фанфар, когда самолет номер 1 Военно-Воздушных Сил приземлился в Эндрю. Шел одиннадцатый час. Королева была в отъезде в связи со сбором денег, и никто из друзей или семьи не встречал Президента, когда тот вышел из самолета и направился к лимузину. Там его ждал Коул. Президент опустился на сиденье.
— Я не ожидал увидеть вас, — сказал он.
— Извините. Нам нужно поговорить.
Машина набрала скорость и помчалась к Белому дому.
— Уже поздно, к тому же я устал.
— Каковы последствия урагана?
— Впечатляют. Ураган унес миллион хижин и картонных хибар, и теперь нам придется изыскать пару миллиардов на постройку новых домов и электростанций. Им нужен хороший ураган каждые пять лет.
— У меня уже подготовлено заявление в связи с ураганом.
— Отлично. Что особенно важного?
Коул протянул копию документа, известного теперь под названием «Дело о пеликанах».
— Не хочу читать, — сказал Президент. — Просто расскажите, что там.
— Войлс и его пестрая команда вышли на подозреваемого, о котором до сих пор даже не упоминалось. Самого неприметного, не похожего на других подозреваемого. Излишне усердная студентка юридической школы в Тьюлане состряпала это чертово дело, и оно как-то попало к Войлсу, который прочитал его и оценил по достоинству. Помните, они потеряли надежду установить подозреваемых. Предположение настолько искусственно, настолько не правдоподобно, что, по существу, не внушает мне абсолютно никакого беспокойства. Но меня беспокоит Войлс. Он решил, что должен заниматься своим делом со всем энтузиазмом, и пресса следит за каждым его движением. Может иметь место утечка информации.
— Мы не можем контролировать проводимое им расследование.
— Мы можем управлять им. Гмински ожидает в Белом доме и…
— Гмински!
— Успокойтесь, шеф. Я лично передал ему копию этого дела три часа назад и заставил его поклясться хранить все в секрете. Он может быть некомпетентным, но умеет хранить тайну. Я доверяю ему намного больше, чем Войлсу.
— Я не доверяю никому из них.
Коулу нравилось слышать такое. Он хотел, чтобы Президент не доверял никому, кроме него.
— Думаю, вы должны попросить ЦРУ немедленно заняться этим. Мне бы хотелось знать все, прежде чем Войлс начнет копать. Никто ничего не найдет, но, если мы будем знать больше Войлса, мы сможем убедить его отцепиться. Это имеет смысл, шеф.
Президент был расстроен.
— Это наше внутреннее дело. ЦРУ нет смысла шпионить вокруг. И, возможно, это незаконно.
— Это незаконно, технически. Но Гмински сделает это для нас. И он сможет выполнить все быстро, секретно и более тщательно, чем ФБР.
— Это незаконно.
— Такое, шеф, делалось много раз раньше.
Президент следил за движением на дороге. Его глаза припухли и покраснели, но не от усталости. Он проспал три часа в самолете. Но весь день он провел перед камерами, стараясь выглядеть печальным и озабоченным, и было трудно сразу освободиться от этого.
Он взял дело и швырнул на пустое сиденье рядом.
— Это кто-то, кого мы знаем?
— Да.
Глава 14
По природе своей ночной город, Новый Орлеан просыпается медленно. Довольно долго после рассвета он остается тихим, а затем стряхивает утреннюю дымку и осторожно втягивается в новый день. В нем нет утренней спешки, за исключением трасс, соединяющих и окраины, и улицы даунтауна. Так бывает во всех городах. Но во Французском квартале, душе Нового-Орлеана, запах виски прошедшей ночи и пряных, жареных по-креольски креветок с рисом, копченой красной рыбы висит над почти пустыми улицам до тех пор, пока не покажется солнце. Через час или два он сменяется ароматом пирожков с начинкой и кофе Французского рынка, и в этот момент на тротуарах как бы неохотно начинают появляться признаки жизни.
Дарби съежилась, сидя в кресле на маленьком балконе, потягивая кофе и ожидая восхода солнца. Каллахан находился в нескольких футах от нее, по другую сторону открытых балконных дверей, все еще завернутый в простыни и равнодушный к окружающему миру. Потянуло свежим ветерком, но к обеду, знала Дарби, влажность снова вернется. Она поплотнее подтянула его халат к шее и вдохнула роскошный запах его одеколона. Она подумала об отце и его мешковатых хлопковых рубашках, которые он позволял ей носить, когда она была тинэйджером. Она, бывало, плотно закатывала рукава до локтей и оставляла рубашку навыпуск, а потом прогуливалась с друзьями по тенистым аллеям, преисполненная уверенности, что никого не оставит равнодушным. Отец был ее другом. К окончанию школы она перепробовала весь его гардероб, и сейчас вещи снова висели на плечиках, аккуратно выстиранные и выглаженные. Она все еще могла почувствовать запах одеколона «Грей Фленнея», которым он освежал лицо каждое утро.
Останься он жив, был бы старше Томаса Каллахана на четыре года. Ее мать снова вышла замуж и переехала в Бойз. Брат Дарби жил в Германии. Они редко встречались втроем. Ее отец был связующим звеном в семье, и его смерть разбросала их.
В авиакатастрофе погибло двадцать человек, и еще до того, как были закончены приготовления к похоронам, начали звонить адвокаты. Это была ее первая встреча с реальным миром, и она оказалась не из приятных. Гершель, их семейный адвокат, принадлежал к сословию юристов, ничего не понимающих в судебных процессах. Проныра, из тех, которые делают деньги на несчастных случаях, он появился у них дома сразу вслед за ее братом и убедил семью возбудить дело. Два года семья вынуждена была терпеть, как он неумело врал, изворачивался и портил дело. За неделю до процесса они согласились на компенсацию в полмиллиона, за вычетом доли Гершеля, и Дарби получила свои сто тысяч.
