Александр Бородыня - Крепы
— Зато Институт вина есть! — весело перебил его голос невидимого Геннадия Виссарионовича. — И заводик винный при институте, на самоокупаемости! — К этому веселому голосу Алан, оказывается, успел уже попривыкнуть. — Мне теперь хорошо, — пояснил не отгулявший декретного отпуска мертвец. — Это только живых задерживают, а я теперь могу хоть трезвый, хоть пьяный за рулем!
Кириллов чрезвычайно веселил Арину. Он всю дорогу рассказывал анекдоты. Он знал их тысячи, и они сыпались из него, звонкие, как медные монетки из автомата. Он опять был трезв: в костюме, при галстуке, в черных, до блеска начищенных ботинках. Первым выскочив из остановившейся машины, призрак обежал ее сзади и, галантно распахнув дверцу, предложил даме руку.
Огромное кубическое здание стационара, загородившее полнеба, производило впечатление цельнолитой конструкции. Бетонное, серое, оно сильно отличалось от других построек, и плюс ко всему было в нем что-то пугающее. Вверх, в яркую пустоту поднимались угрюмые четырнадцать этажей. Везде на окнах плотные белые шторы, а вокруг — звенящая тишина.
Через чахлый, геометрически правильный парк шли молча (как-то сразу их осталось только трое) и, оказавшись в вестибюле у непрозрачных стеклянных дверей, остановились.
— Здесь все стерильно! — предупредил Петр Сергеевич. — Порядок общий: сначала душ, потом дезинфекция! Вам выдадут специальную одежду: шапочки, халаты, бахилы на ноги, марлевые повязки. Прошу не срывать их, даже если очень захочется.
С головы до ног закутанный в белое человек пропустил их внутрь, проводил в душевую по длинному коридору, выкрашенному светло-голубой краской. Алан Маркович обратил внимание на то, что в стационаре по-настоящему тихо. Ни гудения, как в школьных коридорах, ни отдаленных гудков несуществующих машин — ничего, никаких галлюцинаций.
В душевой было шесть открытых кабинок, и Алан Маркович мог видеть, как напротив него моется призрак. Геннадий Виссарионович громко пофыркивал, и было видно даже его стеклянистое тело в огибающих струях воды. Главврач стоял в кабинке рядом, и его видно не было, зато слева от Геннадия Виссарионовича в кафельном отсеке текла вода. Струя ничего не огибала, но она слегка окрашивалась в голубоватый, как и стены, цвет. Там мылся старый призрак.
Алан Маркович отвернулся и, желая разрушить тягостное молчание, спросил:
— Ну ладно, предположим, насчет покойников я вам поверю. — Он не мог отвести глаз от голубой струйки, когда цвет ее стал постепенно меняться. — Но кто же такие эти крепы? Быть может, теперь, в столь солидной компании, я буду удостоен ответа? Геннадий Виссарионович, если я верно понял, вас вчера эти самые крепы укокошили?
— А как же, как же! Они, родимые, они!.. — Голос неприятно отражался от мокрых кафельных стен и множился. — Кто такие, хотите уяснить?..
Похлопывая себя ладонями по белым бокам, из своей кабинки вышел Петр Сергеевич. Голубая струйка окончательно превратилась в розовую и на глазах иссякла.
VI
Рассказывал он долго, громко и с удовольствием; рассказывал, когда они уже вышли из душевой и шли по коридору, рассказывал в палате.
Из его объяснений выходило, что человек после смерти не исчезает, а продолжает функционировать — только он становится невидимым и неощутимым.
— … Это нормальный человек, а с крепами — сложнее. Или проще, если хотите, — говорил Геннадий Виссарионович. — В городе очень мало животных…
— Я слышала, они как матрешки! — перебила Арина. — Вкладываются один в другого и становятся очень умными — наверное, умнее людей!
— Вот-вот, объединяются! Очень умные! А теперь представьте себе, что объединяются люди: несколько человек умирают, а потом появляются в одном лице, — это лицо мы и называем крепом.
— Значит, они все-таки люди? — спросила Арина.
— Не совсем. — Геннадий Виссарионович тяжело и как-то неприятно вздохнул. — Видите ли, они объединяются не сами по себе, а выбирают предмет, скажем так, базу для воплощения. Основой для крепа может стать кукла из музея, робот, а иногда и просто костюм… В полосочку! Крепов очень мало, но, в отличие от меня или, скажем, от Михаила Михайловича, они и осязаемы и видимы, они имеют вес в килограммах, они пахнут, и они чертовски живучи.
— А чего же они хотят от нас? — спросила Арина.
— В том-то все и дело, что никто не знает, чего они хотят. Нам порой бывает очень трудно их понять. С человеческой точки зрения крепы совершенно алогичны, но какая-то своя логика у них, несомненно, есть. Вот, например, уже существующий креп способен присоединить к себе любого умирающего человека и таким образом обогатиться, но делают они это почему-то крайне редко. Я сказал, они видимы, но это тоже неверно: они могут быть видимыми, а могут и не быть, они могут пахнуть, а могут и не пахнуть.
— Соединение живого разума с неживым, — сказал Алан. — Кибернетика давно над этим бьется.
— А в природе оно уже существует! — подытожил главврач. — И ведь что интересно; еще при жизни человек подсознательно тяготеет к тому механизму или предмету, с которым объединится потом. Иногда это бывает даже трогательно.
Арину удивляло, что она опять не видит людей; в белых коридорах стационара было тихо и пусто, — но Михаил Михайлович успокоил ее:
— В стационар вход неживым людям строжайше воспрещен. Для нас с Геннадием Виссарионовичем в данном случае сделано исключение.
Арина хотела спросить, почему так, но они уже вошли в палату.
Это была обычная одноместная палата: тумбочка, кровать, мягкий стул. Укрытый по грудь голубой простыней, на кровати лежал молодой человек лет двадцати восьми — тридцати, не больше. Лицо его потемнело, вероятно, от длительной боли. Бесцветные губы сжаты. Глаза напряженно зажмурены, так что даже не дрожат ресницы.
— Ему осталось жить около пяти минут, — объяснил Петр Сергеевич. — Я специально привел вас в эту палату, чтобы вы увидели, как это происходит. В особенности чтобы это увидели вы, Алан Маркович. Прошу вас, смотрите внимательно.
— А зачем вам такая стерильность? — все-таки спросила Арина.
— К сожалению, не все возвращаются, — вздохнул Петр Сергеевич. — Иногда умирает человек — и ничего после него не остается: дернутся стрелочки на приборах — и один остывающий труп. Мы теряем каждого пятого жителя нашего города — пятую часть нашего прошлого. Здесь, в стационаре, при соблюдении некоторых условий процент потери несколько ниже.
— Крепы? — шепотом спросила Арина.
— Не только. Возможно, происходит полное разрушение личности. Мы провели специальное исследование и установили, что далеко не все жители нашего города, умершие за пятьсот лет, теперь с нами. Так что утверждение, будто все прошлое с нами, не выдерживает критики. Какой-то части прошлого мы лишены. Есть варианты: либо его вовсе не было, либо этим людям в другом месте, в каком-то ином пространстве лучше, чем дома.
Умирающий на постели вздрогнул.
— А может быть, его можно спасти? — еще тише спросила Арина. — Может быть, ему можно чем-нибудь помочь?
— Нет, в данном случае медицина бессильна. Рак, метастазы…
«Еще немного, и я поверю любому бреду, — думал Алан. — Все недостаточно научно, но почему бы этому не быть на самом деле?»
Больной на кровати мучительно умирал. Его впалые темные щеки и лоб покрылись испариной. В последнюю минуту он попытался ухватиться рукой за край постели. Рука была тощей и черной. Из полуоткрытых губ вырвался последний стон. Тело приподнялось в напряжении, сильно качнулось и упало на подушки. Голова медленно повернулась набок и замерла.
— Он умер?
— Да, но сейчас должен вернуться.
— Ему было больно?
— Нет, скорее страшно. Раковым больным перед смертью мы делаем укол морфия.
— А когда это произойдет?
— Трудно сказать. Обычно латентный период продолжается не более четырех минут. Прошу вас, не стойте так близко к нему, лучше отойдите к двери. Это небезопасно. Бывали случаи, когда живые теряли свою отражающую способность и вес, отдавая их свежеумершим.
Палата была хорошо освещена — пожалуй, даже слишком ярко для обычной больничной палаты. Арина сделала шаг к двери. Все молча стояли в ожидании. Геннадий Виссарионович недовольно морщился, Михаил Михайлович кусал губы и рылся в карманах.
«А действительно, — подумал Алан. — Все врачи у них живые… Нет, не врачи, только главные врачи… Один главный врач».
Он отчетливо увидел, как воздух над постелью сгустился и сквозь одеяло от трупа отделился невесомый контур. Эта тень в ярком электрическом свете имела очертания обнаженного мужского тела. Алан смотрел не отрываясь, следил за нею. Тень медленно поплыла к потолку. На мгновение соприкоснувшись с ним, она потеряла свои очертания и расплылась в облако, но тотчас вернулась к прежней форме. Сначала призрак висел горизонтально, потом развернулся ногами вниз и, опустившись, встал перед ними.
