Р. Моррис - Благородный топор. Петербургская мистерия
— Порфирий Петрович.
— Прошу вас, Порфирий Петрович, пройдемте со мной в гостиную. — Хозяйка указала на створчатые двери. — Катюша, душенька, принеси нам чаю.
* * *Стены гостиной покрывали синеватые жаккардовые гобелены с золотистыми карнизами в стиле рококо. Шелковистые, в тон, шторы пышными воланами обрамляли три больших окна. Струящийся сквозь тюль свет отбрасывал на темное платье Анны Александровны молочные блики. В мраморном камине тлели угли, то и дело выбрасывая мелкие язычки огня. Натоплено было жарко.
Жестом хозяйка пригласила гостя сесть на диван, золотистый с бордовым. Как раз в этот момент снаружи в стекло дунул резкий порыв ветра.
— Господи, какое потрясение, — вздохнула Анна Александровна, глядя за окно, будто бы речь шла о погоде. — Как это произошло?
— Боюсь, оба они были, как это ни прискорбно, убиты.
— Нет, не может быть! — вскрикнула она умоляющим голосом, словно не веря собственным ушам.
— Их тела обнаружили по соседству, в Петровском парке.
— Как, в Петровском? — при упоминании Петровского парка Анна Александровна как-то странно встрепенулась. Или так лишь показалось; спустя мгновение она уже взяла себя в руки и выражение ее лица сделалось непроницаемым. Она сцепила перед собой пальцы рук. Порфирий Петрович выжидательно смотрел на женщину, но хозяйка, судя по всему, переборола свои эмоции, и мимика ее ничего уже не выдавала.
Порфирий Петрович, мельком кивнув, принял стакан чая с поднесенного Катей подноса. Взяв из сахарницы щипцами кусочек наколотого сахара, он поставил стакан возле себя на миниатюрный, красного дерева столик.
— Катя мне сообщила, что у Тихона и Горянщикова — то есть Степана Сергеевича — в тот день вышла ссора. Я имею в виду, незадолго перед тем, как Степан Сергеевич исчез.
— Да, именно так. Весь дом всполошили. Аж перед домашними неловко.
— Домашними? А в доме живет кто-нибудь еще?
— Дочь моя, Софья. Потом еще Осип Максимович. И Вадим Васильевич. Правда, Осипа Максимовича в тот день не было.
— Осмелюсь спросить, кто эти господа?
— Осип Максимович снимает второй этаж. Вадим Васильевич проживает у него, выполняет обязанности секретаря. У него также есть слуга, Артур.
— Это всё?
— Нет, еще Марфа Прокофьевна. В свое время была у Софьи няней, да так при нас и осталась. Потом Лизавета, кухарка.
— И вы, при кухарке-то, да сами толчете корицу? — с притворным негодованием воскликнул Порфирий Петрович.
— Кое с чем на кухне я люблю управляться сама: мне и в удовольствие, да иной раз бывает так, что другим и не доверишь.
Следователь понимающе кивнул, часто при этом моргая: дескать, уж вы не обессудьте, что суюсь не в свое дело. Анна Александровна между тем выглядела несколько обеспокоенно.
— Нам надо будет переговорить со всеми вашими домашними, — сказал он серьезно. — Нынче же после полудня к вам подойдет кто-нибудь из моих подчиненных, снимет со всех показания.
— Что ж, извольте. Только Осип Максимович с Вадимом Васильичем будут к тому времени у себя в издательстве.
— В издательстве?
— Осип Максимович — издатель.
— Вон как. Вы сказали, Осипа Максимовича на момент ссоры здесь не было. А где он был, если не секрет?
— Он обитель навещал, под Козельском.
— Оптину пустынь?
— Да. Уединиться хотел на время.
— И когда он, говорите, уехал в обитель?
— Да где-то недели две тому.
— Он уехал один?
— Один. Вадим Васильич его только до станции довез, проводить.
— А на момент ссоры Вадим Васильевич был уже снова здесь, дома?
Анна Александровна чуть помедлила с ответом.
— Думаю, да. Точно сказать затрудняюсь.
— Когда Осип Михайлович возвратился, не припомните?
— Осип Михайлович? Вчера под вечер.
— Только вчера вечером? Что ж, ладно. А Тихон… Когда вы его хватились? Вы, видимо, обнаружили, что дворника все нет и нет?
— Да, разумеется. Только… Тихон, он частенько пропадает. Может и день и два отсутствовать.
— Попивает он у нас, — неожиданно подала голос Катя. Вопреки ожиданию, она не вышла из комнаты, а стояла в эркере, на полпути к дверям.
— Получается, он был в подпитии, когда повздорил со Степаном Сергеевичем?
— Да когда он не в подпитии, — горько усмехнулась горничная.
— Катя! — одернула ее хозяйка.
— Анна Александровна, а вы, часом, не знаете, что могло послужить причиной ссоры?
— Да у них вечно все не слава богу. Понимаете ли, Степан Сергеевич любил над Тихоном, так сказать, поязвить. Он же человек образованный, с иронией, вот он на Тихоне в своей иронии и упражнялся. А тот — душа бесхитростная, верующая. Степан же Сергеевич всю-то ему веру эдак навыверт выставлял. Надсмехался, стало быть.
— И где же у них нашла коса на камень?
— Где коса на камень, не знаю, — сказала она нерешительно. — Да уж оно теперь, наверно, и не важно.
— Катя сказала, Тихон грозился Степана Сергеевича убить.
— Тихон? Да Господь с вами! — Анна Александровна даже руками всплеснула. — Он и мухи не обидит.
— Но как, все же, по-вашему: эта именно ссора отличалась по накалу от предыдущих?
— Ох уж да. Тут такие слова летали…
— Какие ж именно?
— Ну уж увольте. Этого мне еще недоставало…
— Прошу прощения. Так где ж происходила та перепалка, не скажете?
— Во дворе. Тихон находился в дворницкой, а Степан Сергеевич на дворе, что-то там в дворницкую ему кричал…
— Что на нем было?
— На ком?
— Я имею в виду, во что при этом был одет Степан Сергеевич?
— Кажется, в шубу. Да, должно быть, как раз в нее. Он, знаете, никогда не упускал случая в ней пофорсить. На заказ ему шили, чтобы точно по размеру подходила.
— Вот любопытно. Насколько я понимаю, Степан Сергеевич ходил у вас в должниках. А вот тем не менее на шубу деньги у него нашлись.
— Он время от времени выполнял работу для Осипа Максимовича. Переводы делал. И плату, надо сказать, весьма щедрую получал. Только денежки у него долго не задерживались.
— Есть у меня к вам один вопрос, довольно деликатный. Заранее прошу за него прощения, но уж коли спрашивать, так спрашивать. Ничего не поделаешь, интересы следствия…
Анна Александровна настороженно притихла.
— Как такой человек, как Степан Сергеевич Горянщиков, мог вообще возникнуть, да еще и прижиться в вашем доме?
— Он еще при муже у нас поселился.
— Понятно. Значит, это ваш покойный супруг пожелал, чтобы Степан Сергеевич остался при вас?
— Мой муж ничего не имел против, а значит, таково и было его желание, — ответила она с неожиданной категоричностью; Порфирий Петрович даже несколько растерялся.
— Мне бы хотелось осмотреть комнату Степана Сергеевича, — сказал он наконец. — А заодно и дворницкую. Кстати, у Тихона не было, случайно, топора?
— Как же не было. У него их там целая выставка.
— Да, разумеется, какой дворник не держит у себя с полдюжины топоров. Просто, знаете, хотелось бы лишний раз убедиться. Тем более что, сдается мне, один из тех топоров сейчас как пить дать не отыщется.
— Так он топором его решил! — ахнула от своей догадки Катя.
— Топор здесь, сказать правду, действительно задействован, — обернулся к ней Порфирий Петрович. — Но интересно, с чего вы вдруг подумали, что это Тихон убил Степана Сергеевича? Я этого не говорил.
— Бореньку же, Катюша, тоже убили, — напомнила Анна Александровна, не сводя при этом глаз со следователя. — Вы же сказали, их обоих… того?
— Очевидно.
— Топором? — не унималась Катя.
Порфирий Петрович улыбнулся, но ничего не сказал.
— Вы не проводите меня в комнату Степана Сергеевича? — спросил он, вставая и опуская пустой стакан на поднос.
* * *Чтобы войти в крохотную, с покатыми стенами каморку в мансарде, Порфирий Петрович вынужден был нагнуться.
— Тесно-то как, — сказал он стоящей сзади Кате.
— Степан Сергеевичу хватало, — отозвалась та из коридора. Двоим в такой тесноте было не повернуться. — Он и не жаловался. Мне, говорит, как раз по размеру.
Следователь не спеша оглядел жилище карлика: детских размеров кроватка под книжными полками; стол со стулом (и тот и другой с укороченными ножками). Была еще кажущаяся огромной оттоманка и резной сундук темного дерева. Небольшое мансардное окно выходило на Среднюю Мещанскую. Небо подернулось тучами; возможно, надвигалась пурга. В каморке, кстати, было жарко: дом снизу отдавал свое тепло. Пол был не паркетный — дощатые половицы. В целом вид у жилья был опрятный (беленые стены, надо отметить, абсолютно голые, без намека на иконы).
На столе рядом с аккуратной стопкой бумаги лежала открытая книга. Порфирий Петрович, подняв, взглянул на обложку; «Philosophie de la misere» Прудона.
