Майкл Крайтон - Экстренный случай
– Она принимала их ежедневно? – спросил я.
– Да.
Я не гинеколог и не аптекарь, но кое-какие познания все же имею. Во-первых, мне известно, что почти все противозачаточные пилюли сейчас выпускаются в пузырьках со специальными крышечками, снабженными отверстиями. Это облегчает подсчет и помогает женщине определить, сколько таблеток она приняла. Во-вторых, дозы гормональных препаратов снижены с двадцати до двух миллиграммов в день. А значит, пилюли должны быть совсем крошечные.
Но таблетки Карен были довольно большими, безо всяких меток, белые как мел и хрупкие. Я сунул одну из них в карман, а остальные возвратил в пузырек. Я уже догадывался, что это за зелье. Химического анализа не требовалось.
– Вы встречали кого-нибудь из дружков Карен? – спросил я.
Джинни покачала головой:
– Нет, никогда никого не видела. Карен много распиналась о том, как они хороши в постели, но это была просто болтовня. Она все время норовила пустить пыль в глаза, вот и горланила, как на площади. Подождите минутку.
Она подошла к туалетному столику Карен. Под рамку зеркала были вставлены несколько фотографий молодых людей. Взяв две, Джинни вручила их мне.
– Вот об этом парне она говорила, но, по-моему, они давно перестали встречаться. Кажется, с лета. Он учится в Гарварде.
На снимке был запечатлен старательно, но шаблонно позирующий мальчишка в футбольной экипировке, с номером 71 на груди. Он стоял, согнувшись, касаясь одной рукой земли и злобно ощерив зубы.
– Как его зовут?
– Не знаю.
Я взял программку матча Гарвард против Колумбийского. Под номером 71 числился правый защитник Алан Зеннер. Занеся это имя в записную книжку, я вернул Джинни снимок.
– А этот, второй, – продолжала она, вручая мне еще одну фотографию, – посвежее будет. Кажется, Карен еще не рассталась с ним. Иногда по вечерам, прежде чем лечь спать, она целовала его фотографию. Его зовут то ли Ральф, то ли Роджер.
На фотографии был изображен молодой негр в плотном лоснящемся костюме, с электрогитарой в руке и натянутой улыбкой на губах.
– Думаете, они встречались?
– Да. Он из какого-то бостонского оркестра.
– Ральф, говорите?
– Что-то в этом роде.
– Как называется оркестр?
Джинни сосредоточенно нахмурилась:
– Карен однажды говорила. Или не однажды. Но я не помню. Она не то что другие девчонки, которые выложат вам всю подноготную своих парней. Карен была не такая. Обронит фразу, а потом жди следующей.
– И вы думаете, что по выходным она уезжала к этому парню?
Джинни кивнула.
– А куда? В Бостон?
– Наверное. Или в Бостон, или в Нью-Хейвен.
Я перевернул фотографию. На тыльной стороне было написано: «Фотоателье Кэрзина, Вашингтон-стрит».
– Могу я взять себе этот снимок?
– Конечно, – ответила Джинни. – Мне он без надобности.
Я сунул фото в карман и снова сел.
– Вы когда-нибудь видели кого-то из этих людей?
– Нет, не встречала я ее дружков. Погодите-ка, однажды видела подругу.
– Подругу?
– Ну да. Однажды Карен сказала мне, что к ней приезжает близкая подруга, настоящая «оторва», дикий зверь. Ну, всякое такое. Короче, я ожидала увидеть занятное зрелище, но, когда она приехала…
– Что же вы увидели?
– Нечто весьма странное. Рослая длинноногая девица. Карен все время повторяла, что хотела бы иметь такие же длинные ноги, а та девица просто сидела и молчала. Надо полагать, она была хорошенькая, но уж больно чудная. Как будто спала. Может, наширялась. Наконец, где-то через час, она заговорила и начала плести всю эту белиберду.
– Какую белиберду?
– Ну, не знаю. Странные вещи. Вроде как «дожди в Испании подмыли здания». И сочиняла стихи про то, как люди резвятся в макаронных полях. Белиберда, понимаете? Я бы это стихами не назвала.
– Как звали эту девушку?
– Не помню. Кажется, Энджи.
– Она студентка?
– Нет. Она молодая, но нигде не учится. Работает. Кажется, Карен говорила, что она медсестра.
– Постарайтесь вспомнить ее имя, – попросил я.
Джинни сосредоточенно уставилась в пол, потом покачала головой:
– Нет, не могу. Я не обратила на нее особого внимания.
Мне не хотелось менять тему, но надо было торопиться.
– Что еще вы могли бы рассказать мне о Карен? – спросил я. – Она нервничала?
– Нет, была само спокойствие. Все наши с ума сходили от волнения, особенно перед экзаменами, а ей, похоже, было на все наплевать.
– Она была энергичной девушкой? Подвижной? Словоохотливой?
– Карен? Не смешите меня. Сонная она была и полумертвая, только в дни свиданий и оживала. А так все время сетовала на усталость и переутомление.
– Она много спала?
– Да, продрыхла почти все занятия.
– Какой у нее был аппетит?
– Да обыкновенный. Завтрак и обед она обычно тоже просыпала.
– В таком случае Карен, наверное, теряла в весе?
– Как раз наоборот, – ответила Джинни. – Прибавила. Не так чтобы много, но прилично. За каких-нибудь полтора месяца. Не могла влезть ни в одно платье, и ей пришлось покупать новые.
– Вы заметили какие-нибудь другие изменения?
– Вообще-то да, но я не знаю, важно ли это. То есть для Карен это было важно, но все остальные ничего не замечали.
– Чего не замечали?
– Видите ли, Карен вбила себе в голову, будто бы ее тело обрастает волосами. Руки, ноги, понимаете? И над губой тоже. Она жаловалась, что замучилась брить ноги.
Взглянув на часы, я увидел, что уже почти полдень.
– Что ж, не хочу отрывать вас от занятий…
– Ерунда, – перебила меня Джинни. – С вами интереснее.
– Неужели?
– Ну, смотреть, как вы работаете, и все такое.
– Но ведь я – обычный врач, и вы уже наверняка беседовали с людьми моей профессии.
Джинни вздохнула.
– Должно быть, вы принимаете меня за дурочку, – с легкой обидой сказала она. – Я же не вчера родилась.
– Напротив, – заспорил я. – По-моему, вы очень умны.
– Вы вызовете меня в суд?
– В суд?
– Ну, чтобы дать показания.
Я посмотрел на нее, и мне опять подумалось, что она репетирует перед зеркалом. На лице Джинни появилась загадочно-глубокомысленная мина, столь присущая героиням многих фильмов.
– Не уверен, что понимаю вас.
– Ладно уж, признайтесь, что вы законник, я никому не скажу.
– О!
– Я поняла это спустя десять минут после вашего прихода. Знаете, как я догадалась?
– Как же?
– Когда вы осматривали пилюли, то держали пузырек очень осторожно, совсем не как врач. Честно говоря, я думаю, что врач из вас вышел бы никудышный. Сущий коновал.
– Возможно, вы правы, – согласился я.
– Желаю удачи, – сказала Джинни на прощание.
– Спасибо.
Она лукаво подмигнула мне, и я зашагал прочь.
2
Рентгеновский кабинет на втором этаже Мемориалки незнамо почему называли кабинетом радиологической диагностики. Впрочем, как бы его ни величали, это был самый обыкновенный рентгеновский кабинет, такой же, как в любой другой больнице: стены из матового стекла, зажимы для снимков. Помещение довольно просторное, тут могли одновременно работать пятеро рентгенологов.
Я попал к Хьюзу, моему старому знакомому. Иногда чета Хьюзов играла с нами в бридж, причем весьма искусно. Они бились до последнего и жаждали крови. Но я и сам иногда этим грешу.
Я не стал звонить Льюису Карру, поскольку он все равно не помог бы мне. А Хьюз стоял на нижней ступени священной врачебной иерархии, и ему было безразлично, чьи снимки я хочу посмотреть – Карен Рэнделл или Ага-Хана, которому тут несколько лет назад делали операцию на почке. Поэтому Хьюз сразу же отвел меня в хранилище снимков.
По пути я спросил его:
– Ну, как твоя интимная жизнь?
Это была избитая шутка. Известно, что рентгенологи занимаются сексом гораздо меньше, чем врачи любой другой специальности. Почему это так, никто не знает, но, скорее всего, на них действует рентгеновское излучение. Во всяком случае, среди медиков бытует такое убеждение. В прошлом во время просвечивания рентгенолог стоял в кабинке вместе с пациентом и за несколько лет буквально пропитывался гамма-частицами. Да и пленка тогда была гораздо менее чувствительной, так что врач успевал схватить чудовищную дозу, пока делал снимок.
Но даже теперь, при новых технологиях и обширных познаниях, эта мерзкая шуточка по-прежнему в ходу, и рентгенологи вынуждены стоически терпеть подначки всякого, кто пожелает высмеять их освинцованные суспензории и усохшие половые железы. Приколы – такой же фактор профессионального риска, как рентгеновское излучение, и Хьюз не обижался на них.
– Моя половая жизнь, – ответил он, – куда интереснее какого-то там бриджа.
Когда мы вошли в кабинет, там работали трое или четверо рентгенологов. Перед каждым лежал толстый конверт, набитый снимками, и стоял магнитофон. Врач брал снимок, произносил вслух фамилию пациента и номер отделения, сообщал, с какого ракурса сделан снимок, и, приложив его к матовому стеклу, ставил диагноз.
