Брижит Обер - Железная Роза
— Пропустите!
— В чем дело?
— Эта женщина!
До меня долетел звук захлопнувшейся двери дома. Ушла!
Ланцманн, обняв меня за плечи, отвел в кабинет.
— Вы выглядите очень взволнованным.
— Кто эта женщина?
— Я не имею права открывать вам имена моих пациентов. Не будьте ребенком.
— Доктор, черт побери, это страшно важно!
— Она не имеет к вам никакого отношения. И пришла ко мне в связи со своими личными проблемами, если это может вас успокоить.
— Как она выглядит?
— Она не брюнетка, и она не ваша жена.
— Откуда вы знаете? Вы же ее никогда не видели!
— Вы же мне описывали ее. Послушайте, может, мы побеседуем о том, что вас беспокоит? Неприятности в «СЕЛМКО»?
Я едва не расхохотался. Если бы дело было в неприятностях в «СЕЛМКО»! Ланцманн внимательно смотрел на меня своими проницательными глазами. Я ни с того ни с сего вдруг спросил:
— Вы помните Грегора?
Он моргнул.
— Разумеется. А что такое?
— Так вот, на самом деле он выжил.
— Ах так… И что же поделывает этот ваш внезапно воскресший брат? Полагаю, что-нибудь не слишком похвальное?
— Он умер.
— Ну вот, дважды умер…
— Но они считают, что он жив. Более того, думают, что это я. И хотят меня убить. Потому что он был восточногерманским шпионом.
Ланцманн ласково улыбнулся:
— Выглядите вы переутомленным. Наверно, это и впрямь утомительно — сотни убийц, преследующих вас, воскресшие восточногерманские близнецы…
— Я не говорил про сотни убийц.
— Я вас так понял…
Я прервал его, погруженный в собственные мысли:
— Грегор фон Клаузен…
— Простите?
— Его фамилия фон Клаузен.
— У вас разные фамилии. Впрочем, к счастью для вас.
— Почему?
— Недалеко от германской границы есть местечко, носящее такое название. Замок Клаузен. Его последний владелец, старик Лукас фон Клаузен, считался главой тайной фашистской организации, официально распущенной в шестидесятых годах, но на самом деле продолжавшей активно действовать. Говорят, у него хранился список всех членов этой партии, а также, что он был одним из инициаторов плана «Одесса», ну вы знаете, по переброске в надежное место таинственных и сказочных нацистских сокровищ и по созданию тайной сети для обеспечения бегства нацистов в Южную Америку, которая начала действовать с тысяча девятьсот сорок четвертого года. А это давало возможность шантажировать высокопоставленных людей почти во всех странах. На мой-то взгляд, это одна из легенд, связанных с комплексом кастрации и всемогущества отца, которые, оказывается, очень живучи.
— Что с ним случилось?
— Погиб. По официальной версии, в результате падения с лестницы. На самом-то деле он был убит. Но кем, так и не удалось установить. Так вы говорите, ваш гадкий брат, этот невыносимый ребенок Грегор фон Клаузен, вернулся, чтобы мучать вас? А собственно, почему его хотят убить?
— Потому что он знает!
Ответ вырвался помимо моей воли, помимо меня. Страшно заболела голова, перед глазами плясали яркие пятна. Ланцманн наклонился надо мной, и голос его, как казалось мне, долетал откуда-то издалека.
— Вам нехорошо? Дать воды?
Лицо его исказилось, стало издевательским, жестоким, рука, казалось, стала длинней, оттого что в ней появился шприц; я попытался оттолкнуть ее и потерял сознание.
Когда я пришел в себя, Ланцманн сидел на уголке письменного стола и смотрел на меня.
— Наконец-то, а то я уже начал беспокоиться. Вы минут десять были в обмороке. Определенно мы коснулись какой-то чувствительной сферы.
Я же, не слушая его, осмотрел руки. Никаких следов укола. Я сел, голова была тяжелая. Ланцманн кашлянул, почесал щеку.
— Если я вас правильно понял, Жорж, вы верите, что Грегор на самом деле не умер. Но вы же прекрасно помните про его исчезновение.
— Да нет, вовсе не прекрасно. Все, напротив, очень смутно… Послушайте, вы мне как-то говорили, что можно попробовать гипноз. Так вот, я хочу попробовать. Сейчас.
Ланцманн вздохнул, встал и включил портативный магнитофон.
— Хорошо, раз вы так хотите… Попробовать можно. Но я вам ничего не гарантирую. Гипноз — метод ненадежный. Существуют люди-экраны, которые никогда не доходят до необходимой степени релаксации, а вы сегодня особенно напряжены…
— Начинайте!
Он молча смотрел на меня, словно намеревался что-то сказать, но потом передумал.
— Хорошо. Глядите на меня и медленно дышите. Вот так, хорошо, только еще медленней и глубже. Я буду считать до двадцати. Вы слышите мой голос. Вы спокойны. Вы входите в себя, плавно, неторопливо, ступенька за ступенькой, спускаетесь в собственное сознание…
Он что, думает, что на меня подействует подобный треп? Такое ощущение, будто передо мной ярмарочный шарлатан.
И это была моя последняя осознанная мысль.
Я внезапно вынырнул из тяжелого оцепенения. Голова раскалывается от боли, все тело в поту. Ланцманн взирал на меня со своей дерьмовой улыбочкой. Шел дождь, капли стучали по стеклам, в комнате было сумрачно. Словно прочитав мои мысли, Ланцманн включил маленькую настольную лампу начала века, дающую приятный розовый свет.
— Ну, отдохнули?
— Избавьте меня от ваших насмешек. Что было?
— Мы немножко побеседовали. Хотите послушать нашу беседу?
— А вы что скажете? Доктор, черт возьми, вы что, впрямь решили сделать из меня сумасшедшего?
Он рассмеялся, встал и включил магнитофон.
Сперва шли какие-то шорохи, и вот зазвучал мой голос, странно искаженный, детский, да, вот именно детский, гораздо более тонкий и плаксивый. Мне стало нехорошо, когда я услышал этот голос, бывший как бы неловким эхом моего, голос, идущий из той части меня, над которой у меня не было контроля. Но самым пугающим было то, что говорил я по-немецки, как в пору моего детства!
— Где я?
— Жорж, вы погрузились в глубины своего сознания. И сейчас вы расскажете мне о Грегоре.
— Грегор — гадкий. Мамочка говорит, что он гадкий.
— Грегор боится мамочку?
— Нет. Он ее ненавидит. И вечно не слушается. И тогда мамочке приходится его наказывать.
— Приходится?
— Да, чтобы он понял, чтобы слушался. Из-за Грегора всегда наказывают. Мама все время бьет его. А я боюсь.
— Ты хорошо знаешь Грегора?
— Да, он мой брат.
— Жорж, где сейчас Грегор?
— Когда «сейчас»?
Я вдруг перешел на французский, и мой голос стал более взрослым:
— Сейчас, в тысяча девятьсот девяностом году.
— Не знаю. Кто вы?
— Жорж, я — доктор Ланцманн. Все хорошо, вы в безопасности, ваша мать не сможет прийти сюда.
— Откуда вы знаете?
— Вашей матери здесь нет. Здесь только вы и я. Жорж, вам восемь лет, правильно? Где вы?
Мой голос изменился, как будто я внезапно помолодел.
— В приюте.
— Хорошо. А где Грегор?
— Я не знаю, где Грегор.
— Жорж, слушайте меня внимательно.
— Я вас слушаю. Мне хочется спать.
— Не засыпайте! Жорж, вам четыре года…
— Нет!
В тихом кабинете прозвучал срывающийся на крик, полный страха мой голос — и опять по-немецки. Кассеты продолжали крутиться.
— Вам четыре года, Жорж. Где Грегор?
— Не про этот день!..
— Что произошло в этот день?
— Ничего! Ничего не произошло! Грегор такой гадкий!
Успокаивающий голос Ланцманна:
— Жорж, расслабьтесь, вы в полной безопасности, ваша мать больше никогда не придет и ничего плохого вам не сделает. Что произошло с Грегором в этот день?
— Она… Она его… Он так плохо себя вел, и она его… ударила… да, ударила, очень сильно! Я спрятался под стол. Она его так сильно ударила! Мне страшно, я боюсь, что она увидит меня, я не шевелюсь, затаил дыхание, а она ударяет его блестящим… и кричит, кричит: «Свинья! Грязная свинья!» — а он, он кричит: «Мамочка! Не надо, мамочка!»
— Чем «блестящим»?
— Она взяла это в кухне…
— Что она взяла в кухне?
— Нож… нож, которым режут мясо!
Лента остановилась, я был весь в поту. Ланцманн молча смотрел на меня, потом объявил:
— Я предпочел разбудить вас.
— Боже мой, — запинаясь пробормотал я, — она действительно убила его, и я это видел! Боже мой, Ланцманн, это ужасно!
Он вздохнул, потом повернулся ко мне:
— Не знаю, Жорж, удачная ли это была мысль применить гипноз. Вы не кажетесь мне сейчас достаточно уравновешенным, чтобы подобным образом извлекать из вас информацию, которую вы старательно прятали в самой глубине своего мозга и которая никогда не должна была выйти на поверхность…
Я был оглушен.
— Она убила его! Убила собственного ребенка! Я полагал, что она была безумна, но не до такой же степени!
Он возразил мне таким тоном, как будто мы обсуждали ход во время бриджа:
