Дэвид Моррелл - Черный вечер (сборник)
— Я уже выручку сдала...
— Не нужен мне ни чек, ни сдача! Заплачу, сколько скажете!
Снова повисла неловкая пауза.
— Жареный картофель и пиво? — переспросила она.
— Да, пожалуйста!
— А ночевать где будете, в машине?
— Да, если не найду гостиницу.
— Не найдете. Вам нужно как следует поесть и выспаться.
Какая странная ночь! Даже сверчков не слышно.
— Я живу одна, — пропела незнакомка. — Можете переночевать в гостиной, а я поджарю отбивные.
— Нет, спасибо, — быстро проговорил я в ужасе от мысли, что придется снова увидеть ее лицо.
— Свет включать не будем, бояться нечего.
— Дело не в этом! Просто неудобно вас затруднять, — соврал я.
— Вы нисколько не затрудните, — с чувством сказала женщина. — Хочу вам помочь! Я всегда в милосердие верила...
Она уходит, нужно быстро принимать решение. Диван — это, конечно, лучше, чем спать в машине! Да еще горячие отбивные...
Но ее лицо... Боже, ну как мне поступить?
Наверное, к такому отношению ей не привыкать. А что бы я на ее месте чувствовал? Милосердие. Она сказала, что верит в милосердие. Может, и мне пора в него поверить? И я пошел за ней вовсе не ради горячих отбивных, а потому, что хотел поступить по-человечески.
Незнакомка жила в трех кварталах от ресторана. Безмолвные силуэты домов, полная тишина, даже ветер стих.
Двухэтажный викторианский дом. Скрипнуло деревянное крыльцо, мы вошли. Хозяйка сдержала слово и не стала включать свет.
— Гостиная прямо и налево; диван у противоположной от входа стены. Располагайтесь, а я отбивными займусь.
Диван оказался необыкновенно мягким и уютным. Я с наслаждением вытянул ноги. В кухне наверняка горел свет, но до меня не доходил даже слабый отблеск, только шипение и умопомрачительный аромат жарящегося мяса. Вроде хозяйка идет...
— Я не спросила, какие отбивные вы любите, поэтому приготовила средние: без крови и без румяной корочки.
— Великолепно! — Я так проголодался, что мог проглотить и быка.
Не включая свет, женщина поставила передо мной поднос, а потом принесла отбивные, хлеб, масло, соус и пиво. Я уничтожил все в мгновение ока. Очень вкусно, великолепно, божественно, восхитительно!
Едва сдержался, чтобы не облизать пальцы. Наверное, тарелка блестела, но в темноте не разглядишь.
Присевшая на стул хозяйка молчала.
— Очень вкусно! — блаженно щурясь, проговорил я. — Как мне вас отблагодарить?
— Вы уже отблагодарили.
О чем это она? На полный желудок всегда туго соображаю.
— Вы так и не спросили.
— О чем не спросил? Не понимаю...
— Еще как понимаете! Вам ведь не терпится узнать...
— Узнать?
— Почему местные жители так уродливы?
По спине побежал холодок. Мне действительно хотелось узнать. Город необычный, люди, мягко говоря, странные. Однако я сдержал любопытство. Эта женщина так добра! Зачем лишний раз заострять внимание на ее уродстве? Выбившееся из-под контроля воображение услужливо нарисовало то, что я несколько часов назад видел в зеркале: один глаз, челюсти вообще нет, вместо носа две прорези, огромные чирьи.
Меня затошнило, и не только от воспоминаний. Кажется, в животе началась революция, будто я не сочную отбивную, а улей проглотил.
— Все дело в грехах, — проговорила женщина.
Я испуганно заерзал.
— Давным-давно, в Средние века, некоторые священники бродили по деревням. Вместо того чтобы слушать исповеди, они очищали души. Каждый из селян приносил что-нибудь из еды и ставил на стол. Священник шептал молитвы, и грехи жителей деревни переходили в еду.
Безотчетный страх захватил меня в ледяные объятия, я почувствовал вкус желчи.
— А потом начинался пир, священник съедал чужие грехи.
В мелодичном голосе столько ненависти, что хотелось бежать без оглядки.
— Люди знали, что ради них священник обрекает себя на страдания, и щедро платили. Естественно, находились и скептики, считавшие, что это чистой воды жульничество. Они ошибались.
Женщина встала.
— Потому что доказательство было налицо в прямом и переносном смысле. Грехи словно расползались по телу священника и, стремясь вырваться, уродовали его.
Со стульчика, где сидела хозяйка, послышался какой-то шорох.
— Грехи умели есть не только священники, но и некоторые женщины, — негромко проговорила она. — Вот только что делать, если грехоед сам захочет очистить свою душу? Как избавиться от своих и чужих грехов? Передать другому, вернее, скормить.
— Вы сумасшедшая! Выпустите меня отсюда!
— Потерпите, совсем чуть-чуть осталось.
Вот откуда шорох, она спичку зажигает. Появилось тоненькое пламя, а мой живот тем временем разрывался от боли.
— Целый город грехоедов! Люди нас чураются, а мы страдаем за тысячи, миллионы спасенных душ!
Женщина зажгла свечу и встала предо мной. Заглянув в ее лицо, я словно окаменел, но на этот раз совсем по другой причине — увидев красавицу с роскошными длинными волосами и лоснящейся кожей.
— Нет, боже мой! — закричал я. — Ты что-то подсыпала в еду...
— Я все объяснила!
— Думаешь, я верю в этот бред? — Я попытался встать, однако ноги не слушались. Мое тело будто расширялось, корчилось, извивалось. Перед глазами все плыло. — Что это? ЛСД? Мескалин? У меня галлюцинации... — Собственный голос доносился словно издалека.
Я съежился от страха, а прекрасная хозяйка приближалась, хорошея с каждым шагом.
— Как давно меня никто не хотел! Еще бы, такое уродство...
Границы реальности расплылись. Женщина скинула одежду, обнажив грудь, округлый живот, гибкие бедра...
В ту секунду я даже о боли в животе позабыл — так сильно ее хотел.
Не в силах укротить свою страсть, мы упали на пол. Боже, мы урчали, царапались, извивались, как маньяки-садомазохисты. Когда моя голая спина ударилась о ножку стола, я закричал — не от боли, а от удовольствия.
Сейчас, сейчас все кончится, но она меня не отпускает! Надо же, грехи мне всучила, а все ей мало...
— Съешь меня, съешь! — молила женщина, прижимаясь ко мне.
Я потерял сознание.
Через два дня полиция Небраски нашла меня на федеральной автостраде номер 80 без сознания, абсолютно голым.
Говорят, я обгорел на солнце. Ничего не помню, потому что очнулся в больнице Айова-Сити.
В палате для буйно помешанных.
Врачи лгут, утверждая, что я не урод. Тогда, спрашивается, зачем меня держат взаперти и не дают зеркало? Почему медсестры шарахаются, а еду приносят в сопровождении вооруженной охраны? На окнах решетки, но ночью я ухитрился рассмотреть свое отражение. У меня нет подбородка, только один глаз, а вместо носа прорези. Я наказан. Наказан за грехи всего человечества.
В детстве меня растили добрым католиком, повзрослев, я отошел от веры, тем не менее помню, чему учили в воскресной школе. На исповеди говорят примерно так: «Благослови меня, святой отец, ибо я согрешил. В последний раз исповедовался... — нужно назвать дату последней исповеди, затем рассказать о грехе и закончить словами: — Прости мне этот и все остальные грехи». Итак, прости меня, господи, за все грехи, хоть я их и не совершал. Это не мои грехи!
Иногда в больницу приходит жена с детьми... Я отказываюсь от свиданий. Травмировать их незачем, а смешанного с жалостью отвращения я не вынесу.
«Что делать, если грехоед сам захочет очистить свою душу? Как избавиться от своих и чужих грехов? Передать другому, вернее, скормить», — именно так говорила та женщина.
Над планом я работал несколько недель. Примерно себя вел, усыпляя бдительность врачей и охраны. Бедный медбрат, надеюсь, он не пострадал, когда я его оглушил.
Приходится быть очень осторожным и часто менять машины, чтобы полиция не выследила. До города монстров я добирался два дня.
Именно поэтому менора так важна. Она единственный ориентир, ведь никакой таблички с названием у поворота на город не было, только сухое дерево.
Дерево я нашел без труда. Еще бы, второго такого, наверное, нет. В прошлый раз сходство с менорой было полным — семь абсолютно сухих поднятых вверх веток.
Сейчас ветвей восемь, и на них ярко зеленеет листва.
Господи, спаси меня и помилуй!
Нажав на педаль акселератора, я погнал по двухрядной дороге. Как и в первый раз, она казалась бесконечной. Черное отчаяние отравило душу, я старался как можно реже смотреть в зеркало заднего обзора: при виде собственного отражения хотелось наложить на себя руки.
А вот и первый дом с металлической крышей. Я нашел этот город, нашел, нашел... Водонапорная башня, загон, мастерская с заправкой и ресторан с кичливой вывеской.
Город все тот же, а вот жители изменились: нет ни воспаленных зобов, ни горбов, ни язв. Увидев меня, люди в панике замирают, в глазах жалость и отвращение.
Я нашел ее дом, притаился и жду.
Врачи говорили, что у меня галлюцинации. Мол, мне действительно подмешали в пищу какой-то наркотик, и я до сих пор под его действием, отсюда и мысли о собственной уродливости. Но я-то знаю правду!
