Илья Бушмин - Ничейная земля
Поздним уже вечером, когда Поляков заскочил к себе в кабинет, чтобы глотнуть кофе и отправиться в последнюю вылазку в Яму, на которую стремительно опускалась ночь, позвонила женщина с улицы Ворошилова.
– Здрасте, вы просили позвонить? – в ее голосе слышалась тревога. – Вы из полиции? Что случилось?
– Ничего, просто обычная проверка, – заверил Поляков. Он вспомнил слова девочки про позднее возвращение матери и покосился на часы. Начало десятого вечера. – Я просто хотел бы поговорить с хозяином квартиры, которую вы снимаете, Иваном Моховым. У вас есть его телефон?
– Нет.
– То есть как?
– Ну, он давал номер, когда мы переехали, но я как-то звонила, а тот отключен.
– У вас номерок, конечно же, сохранился?
– Нет, удалила. Зачем мне хранить номер телефона, на который нельзя позвонить?
Железная логика, не поспоришь.
– А когда он обычно приезжает к вам, не подскажете?
– Ну, раз в месяц. За деньгами.
– В начале месяца или в конце?
– В начале. Да вот, три дня назад приезжал. Взял деньги за месяц, спросил, как дела, и уехал. Простите, а что случилось-то, все-таки? Он что-то натворил?
– Наоборот, он может помочь, – как обычно в таких случаях, соврал Поляков. – А как он себя вел, не помните? Может, нервный был, взволнованный, возбужденный…?
– Да все как обычно. Я бы заметила, если бы он дергался или вел себя как-нибудь странно. Ничего особенного. Вы… – женщина хотела снова спросить, что натворил хозяин, но передумала. – Когда он в следующий раз приедет, мне передать ему что-нибудь?
Поляков взвесил все «за» и «против».
– Нет, не стоит, спасибо. Надо будет, я сам подъеду.
Он уже хотел распрощаться, но вспомнил девочку Таню и ее большие синие глаза.
– И еще… Я хотел у вас спросить. Это не мое дело, конечно… Но ваша дочь до с раннего утра до позднего вечера одна дома. А ей ведь всего лет восемь, наверное, да?
Женщина вдруг рассвирепела. Как бочка пороха, готовая взорваться от малейшего прикосновения горящей спички.
– Да что вы об этом знаете? – закричала она. – Я одна ее воспитываю и из кожи вон…! Не лезьте в чужую жизнь, в своей лучше копайтесь, понятно?!
И швырнула трубку.
Катя услышала все, что хотела услышать и все, что психиатр хотел ей сообщить. Она забрала несколько листов бумаги с распечатанным на них заключением консультантов. Катя уже уходила, когда профессор задумчиво произнес:
– Знаете… Ведь у большинства серийных убийц основная черта, объединяющая их – это детская травма, нанесенная близкими людьми. Очень часто это самые близкие люди. Мать или отец. А потом ребенок – маленькое человеческое существо, судьба которого до этой травмы могла развернуться как угодно – несет на себе отпечаток перенесенного им ужаса всю оставшуюся жизнь. Иногда я задумываюсь… Почему родитель мог сделать то, что исковеркает его ребенку всю жизнь? Неужели сознательно?
– И… как вы сами считаете? – не понимая, к чему клонит психиатр, спросила Катя.
– Если копаться в этом клубке, то вывод можно сделать только один. И это ужасный вывод. Причиной, которая подтолкнула родителя нанести ребенку глубокую травму, лежит также в его детстве. Ему была нанесена подобная травма, заставившая его через много лет воспроизвести этот сценарий.
Катя поежилась.
– Матрешка?
– Что-то вроде того. Одна и та же травма, кочующая их сознания в сознание, из поколения в поколение. Но что будет, если раскручивать этот клубок до конца? До первой травмы, положившей начало всему этому? Иногда мне кажется, что мы докопаемся до первородной травмы, нанесенной нашим предкам давным-давно. Где-то на заре человечества. Вы верите в бога, Екатерина?
– Сложный вопрос, – вздохнула она. – Давайте что-нибудь полегче.
– Я почему спросил? Помните библейскую историю про жертвоприношение Авраама, который понес на заклание собственного сына? История, известная всем. А с точки зрения психиатра – чудовищная травма, которую своему сыну нанес его отец. Но кто положил начало этой цепочке? – консультант покачал головой и взглянул на Катю напоследок печальными глазами усталого человека. – Простите старого дурака. Об этом лучше не задумываться.
А на другом конце города в это время Поляков убрал сотовый телефон в карман и присел за стол. Выудил из сейфа распечатанную на компьютере копию досье Санчеса-Мохова, а из кармана – его фотографию.
Ложный след. Что и требовалось доказать. Но Поляков должен был проверить, чтобы убедиться наверняка. Он бросил досье и фотографию в нижний ящик письменного стола – и в ту же секунду забыл о его существовании.
И напрасно.
9
В этот день солнце жарило с самого утра так сильно, словно старалось испепелить мироздание. На небе не было ни облачка. Катя, выбравшись в девятом часу на огород, где стоял сколоченный отцом деревянный туалет, решила, что это – хороший знак. Отличная погода для отличного дня.
Катя хотела в это верить.
За невысоким плетеным заборчиком, уходя вниз, тянулся огород соседей. Шагая к туалету, Катя опасливо покосилась на соседний участок. Вчера там пили. Не привыкшая не только к виду и звукам пьянок, но даже к самому факту их существования, Катя настороженно смотрела на разбросанные по участку бутылки и деревянный стол, все еще заставленный рюмками и тарелками с остатками закуски и снующими над ними здоровенными мухами.
– Готова? Завтракать будешь? Каша остывает.
Катя вздрогнула. Это была мама. Она с вечера колдовала с бигуди и легла с ними спать, чтобы утром уложить красивую прическу. Мама подкрасила губы и глаза и облачилась в фиолетовое платье, которое берегла для особых случаев.
– Да, мам, сейчас. Шикарно выглядишь!
Та даже смутилась, потому что чувствовала себя неловко. Она не притрагивалась к косметике уже давно. Но сегодняшний день стоил того.
Катя сполоснула лицо в умывальнике, закрепленном на дверце сарая, и отправилась в летнюю кухню. Отгоняя от остывающего чая и от тарелки с гречневой кашей назойливых мух, мама резала хлеб.
– Ешь быстрее и одевайся, – велела она. – Мы с отцом отпросились только до обеда, а нам нужно и в центр добраться, и назад успеть.
– Так а зачем оба отпрашивались? Мы бы и с тобой съездили.
– Потому что, – отрезал голос папы, вошедшего в летнюю кухню. – Ты слепая или просто глуповатая выросла? Не видишь, что на улицах творится?
Мать цыкнула на папу, а Катя обиженно уткнулась в тарелку. Папа покачал головой и закурил папиросу, устроившись у окна. Больше он не сказал ни слова.
Проглотив постный завтрак, Катя побежала одеваться. Натянула сарафан, одолженный у Вали, и отправилась причесываться к зеркалу. Оно висело в метре от двери, ведущей на летнюю веранду, и до Кати донеслись голоса родителей. Она поневоле прислушалась.
– …Что за отребье у нас поселилось? – бубнил папа. – Я ведь в два ночи выходил, а они все бухают. Там уже и мордобой какой-то был. И ни одного знакомого лица.
– Там же Потаповы жили. А они как-то говорили, что съехать хотят. Все-таки съехали, наверное. И квартирантов пустили.
– Квартирантов… Алкашей каких-то. Я у одного на плече зоновскую наколку видел. Зоновскую, Тань. У нас через забор зеки теперь обитают.
– Мда… Потаповы тоже молодцы. Съехали и даже не сказали ничего. А ведь общались вроде. Помнишь, на прошлый новый год в гости даже заскакивали…
– «Не сказали ничего», – проворчал папа. – Ты что, не соображаешь, что происходит? Сбежали твои Потаповы. Не захотели рисковать – и смылись подальше отсюда. У них ведь внучка часто гостит, а ей ведь лет 15. И я понимаю, о чем они подумали. «А вдруг наша внучка станет следующей?».
– Тшш! – строго зашипела мама, понижая голос. – Услышит же!
– И пусть, твою мать! Риту так и не нашли! А мы ведь за сутки весь поселок перерыли. Ты неужели не понимаешь, что…?
– Тихо ты, ешкин-кот!
Папа заскрипел зубами и закричал Кате – просто, чтобы был повод закричать:
– Катюх, ну чего ты там телишься?!
Катя послушно заторопилась. Через десять минут они вышли из дома, заперев дверь – как показалось Кате, папа проверял замок с особой тщательностью. И направились по знакомому наизусть, сотни и тысячи раз пройденному пути по узким улочкам Ямы к железнодорожному переезду, за которым начинался город.
Да, сегодня был важный день. Они ехали в город. Подавать документы в профессиональное училище, где Кате в случае успеха предстояло учиться три года. Чтобы получить хоть какую-то профессию.
В Яме было много пенсионеров. Хватало и школьников, у которых сейчас, в июне, уже вовсю шли летние каникулы, и обычно в такое время они уже играли на улице – пока относительная прохлада утра не уступала место дневному зною. Но сейчас на улицах не было никого. Лишь редкие прохожие, спешащие в город или из города по своим делам. Катя и родители здоровались с большинством, а те отвечали. Все было как всегда – но что-то неуловимо изменилось.
