Николь Жамэ - Дольмен
— Наденьте на руки пакеты! — бросил он Стефану, который с недоумением на него уставился. — На руки, Морино! — потряс Ферсен ладонями перед его носом. — Упакуйте руки трупа!
Пока тот неловко исполнял приказание, Ферсен осмотрел липкие от крови волосы на голове жертвы. Рана находилась на затылке, где, обнажая розовую кожу черепа, начинала пробиваться лысина. Не вызывало сомнений, что Ива Перека и Жильдаса Кермера убили одним и тем же способом. Опуская голову Перека на землю, Ферсен вдруг обнаружил крохотный клочок бумаги, застрявший в уголке губ трупа, словно убитый заклеил порез от бритвы и бумажка сползла. Он слегка подцепил ее ногтем, почувствовав сопротивление, раздвинул губы, потом челюсти и мало-помалу извлек остальное. Осторожно развернув пропитанный слюной комок, он прочел:
«За Мари. Всевышний вынесет приговор. Из каменного сердца брызнет кровь и прольется свет».
Мари… Машинально взглянув в сторону низенькой ограды, он еле сдержался, чтобы не выругаться: она исчезла.
Когда Мари ворвалась в прачечную, брат выливал из канистры бензин в большой пустой чан для кипячения белья.
— Бесполезно жечь одежду! — закричала она, подбегая к Лойку. — Тем более если Нико невиновен!
Но тот не слышал, он заметил присутствие Мари, только когда она попыталась выхватить у него канистру. Повернув к ней искаженное ненавистью лицо — этот образ навсегда останется в ее памяти, — он произнес жестокие слова:
— Прочь отсюда! Ты — наш враг!
Поборов обиду и вцепившись в канистру, Мари вступила в единоборство с Лойком, сила которого от злости возросла вдвое, не замечая, что бензин заливает их одежду и пол под ногами. В какой-то момент Мари ослабила хватку, и брат, отскочив в сторону, выхватил зажигалку, пламя которой полыхнуло в его зрачках. Забыв об осторожности, Мари обрушилась на Лойка, точно бык на матадора, но в тот же миг, когда взлетевшая в воздух зажигалка описала перед ее глазами круг, ответный удар в лицо, рассекший ей бровь, бросил ее на пол. Она не почувствовала боли от падения и, погружаясь в беспамятство, не могла знать, что вокруг нее смыкается огненное кольцо вспыхнувшего бензина.
Ярость Лойка мгновенно улетучилась. Как завороженный следил он взглядом за языками пламени, которые начинали лизать одежду сестры.
— Дьявол! Не стойте как пень! Скорее за огнетушителем!
Люка схватил сушившуюся на веревке скатерть, оттолкнул Лойка, загораживавшего ему проход, и, прыгнув в огненный круг, набросил ее на Мари. Лойк, вышедший наконец из ступора, поспешил ему на помощь.
Склонившемуся над белой как мел Мари Ферсену вдруг показалось, что перед ним лицо Валентины.
С тех пор прошло десять лет. Валентина только начинала осваивать их профессию, действуя со свойственными юности беззаботностью, оптимизмом и верой, что жизнь — вечна. Однажды утром она ушла на задание, с которого не вернулась. Об их любовной связи никто из коллег не догадывался. Ферсен сделал все возможное и невозможное, чтобы присутствовать на похоронах. Перед тем как закрылась крышка гроба, он незаметно просунул туда футляр с бриллиантом весом около карата, оправленным в белое золото. Кольцо он купил незадолго до рокового дня и все ждал подходящего случая, чтобы предложить Валентине руку и сердце. Случай так и не представился. Напичканный наркотиком американец все решил за них… Под крышкой гроба навсегда остались Валентина, кольцо и сердце Ферсена.
Очнувшись, Мари поймала на себе пристальный взгляд майора. Но боль и тревога, вспыхнувшие в карих глазах, мгновенно сменились полным равнодушием, и она решила, что ей просто снился сон.
— Вас ни на минуту нельзя оставлять одну! — сердито буркнул он.
На самом деле Люка был глубоко взволнован воспоминанием, которое нахлынуло на него при виде безжизненного лица Мари. Не хотел бы он вторично оказаться во власти столь сильного чувства. Заметив, что она собирается встать, Ферсен нахмурился:
— Не двигайтесь! Я вызвал «скорую».
Посмотрев на прожженную в нескольких местах одежду Мари и кровавую бороздку на черной от гари щеке, Люка достал пластырь и наложил ей на бровь.
— Хоть вы здесь все и твердолобые, но, думаю, вам лучше показаться врачу.
— Единственный на острове врач мертв! — парировала она, принимая из его рук бумажный носовой платок.
Но Люка пропустил эту колкость мимо ушей. Отстегнув мобильник, он набирал номер, совершенно перестав ею интересоваться.
— Морино? Это Ферсен. Захватите людей и быстро в отель! — И, подняв глаза к небу, воскликнул: — Боже! В «Ируаз», естественно! В Ландах что, есть другие отели?
Оборвав разговор, он увидел, что Мари, воспользовавшись моментом, встала и подошла к брату. Ферсену не хотелось арестовывать Лойка в ее присутствии, но она не оставила ему выбора. Люка не сомневался, что Лойку было известно, где скрывался сын, и он надеялся, что ночь, проведенная в камере, склонит его к сотрудничеству.
Он отвел ее в сторону и поделился с ней своими мыслями. Мари с гневом возразила:
— Иначе брат так бы не волновался! Дайте мне с ним поговорить. Я хорошо знаю Лойка — силой вы от него ничего не добьетесь!
Ферсен был непробиваем. Убийца Никола или нет — покажет время. Но сам факт, что Лойк собирался сжечь спрятанную одежду сына, — достаточное основание для допроса.
— Вы действительно хотите мне помочь? — бросил он Мари ледяным тоном, доставая наручники. — Тогда больше не вмешивайтесь ни во что. Я понятно выразился?
Мари уже открыла рот, чтобы не остаться в долгу, но тут к ней обратился Лойк, в голосе брата чувствовалась огромная усталость.
— Делай, как он говорит, Мари. Пожалуйста!
Может, ей только показалось, что брат тихо добавил «Прости»?
10
Номер-люкс уже пустовал, поперек давно остывшей постели валялся ворох смятых простыней, хотя было еще раннее утро. Правда, Мари не слишком расстроило отсутствие жениха: взглянув на свое отражение в зеркале, она поняла, что в таком виде лучше ему не показываться. Единственным результатом драмы, разыгравшейся двадцать минут назад в прачечной, стала разбитая бровь, аккуратно залепленная пластырем. Через несколько дней и этот след исчезнет, что же до более глубоких ран, то они зарубцуются еще не скоро.
Выйдя из лифта, Мари застала в ресторане мать и Кристиана, сидевших за пустым столом. «Заговор» — первое, что пришло ей на ум. Они действительно говорили о ней, не прервав беседы, даже когда она подошла.
— Мне пришлось ускорить наш отъезд, — вздохнул Кристиан. — Жаль, что похороны Жильдаса пройдут без нас.
— Сын был бы рад, что Мари уезжает, — одобрила его Жанна.
— Решая мою судьбу, неплохо бы и со мной посоветоваться! Или это чрезмерное требование?
Почему они смотрели на Мари так, будто она допустила бестактность? Почему ей не верилось, что мать с женихом заботятся только о ее благе? От кого они хотели ее уберечь? Или от чего? Почему у Мари упорно складывалось впечатление, что они боятся скорее ее, чем за нее? Почему Жанна поднялась и ушла, не ответив? Почему Кристиан встал на сторону матери, вместо того чтобы поддержать невесту?
— Прекрати задавать вопросы! Жанна трясется за тебя и хочет знать, что ты в безопасности. Неужели трудно понять?
Нет, она не понимала. Да и как могла она отнестись к тому, что Кристиан перенес их отъезд на завтра, даже не поинтересовавшись ее мнением? Последнее вывело его из себя.
— Поездка в Плимут была запланирована давным-давно!
— А смерть Жильдаса, она тоже была запланирована?
При виде изменившегося лица Кристиана Мари почувствовала, что хватила через край. Такой низости она от себя не ожидала, ее не мог оправдать никакой гнев. Но жених не оставил ей времени на извинения.
— Ты беспокоишь меня, Мари, — холодно произнес он. — Что произошло с женщиной, которую я любил? Сейчас передо мной другая — черствая, неуступчивая… попросту эгоистка!
Эгоистка? Ей захотелось крикнуть, что, напротив, это он эгоист, раз думает только о предстоящей гонке, в то время как ее семья переживает большое горе… Но слова застряли у нее в горле. Мари выскочила на улицу и, не оглядываясь, побежала к песчаному пляжу и морю, которое уже покрылось барашками волн.
Начиналась буря, объявленная брестскими метеорологами.
Кристиану удалось догнать Мари у самого берега и буквально сбить ее с ног, чтобы заставить остановиться. Когда он, откинув волосы с ее лица, увидел покрасневшие, заплаканные глаза, то стал просить прощения за свою жестокость.
— Попробуй понять, любовь моя, — нежно шептал Кристиан, не отрывая взгляда от невесты, — я не хочу прожить всю жизнь, сходя с ума от страха за тебя.
— Думаешь, я не схожу с ума от страха, когда ты в море? — возразила она. — Но я с этим мирюсь, поскольку не вправе требовать, чтобы ты отказался от своего призвания, в котором вся твоя жизнь! Я согласилась на время оставить работу только из любви к тебе, но обстоятельства вынуждают меня поступить иначе. — Мари умоляюще посмотрела на жениха: — Дай мне время до конца недели, как мы договаривались раньше.
