Александр Проханов - Виртуоз
— А нельзя ли его оттуда выкопать, отрезать голову и передать профессору Коногонову в «Стоглав»? Пусть добудет из мертвой головы содержание их беседы.
— Это рискованно. Вызовет недовольство в церковных кругах. Усекновение головы— это иудейская традиция. Вспомни Юдифь, обезглавившую Олоферна. Вспомни Соломею — ей поднесли на блюде голову Иоанна Крестителя. Иоанн Креститель — Иоанн Крестьянкин, это очень похоже. У тебя и так ищут еврейские корни.
— Это дело можно уладить, — настаивал на своем Рем. — Похитить голову, снять показания, а потом вернуть обратно. Я бы дал такое поручение директору ФСБ Лобастову.
— Поостерегись, — сказал Виртуоз.
— Ну, хорошо,— Рем мановением руки отмахнулся от сомнительной темы. — Сейчас начнут собираться наши «яйцеголовые». Ты их недавно слушал у Долголетова. Послушай теперь у меня.
В соседнюю с кабинетом «совещательную» комнату, где еще недавно главенствовал бывший Президент Долголетов, теперь входили знакомые Виртуозу сановники, присягнувшие на верность новому владыке — Президенту Лампадникову. Тут был энергичный, с верноподданным блеском в глазах кинорежиссер Басманов, схвативший двумя белыми жадными руками маленькую ладонь Президента. Лидер правящей партии Сабрыкин с тусклым жестяным лицом и жесткими, как кухонная терка, усами, — согнулся в поклоне, словно не решался схватить и поцеловать августейшую руку. Министр промышленности Данченко с влажными воловьими глазами, стремившимися угадать настроение и волю начальника. Очаровательная петербургская дама, мэр Королькова, в юном васильковом платье, пахнущая фиалками, с жемчужным лицом неотразимой светской львицы, тяжело переступавшая на венозных ногах. Директор ФСБ Лобастов, вкрадчивый, осторожный, с размытыми чертами лица, невыразительной вялой фигурой, — казалось, воздух вокруг его головы слабо туманится, словно голова испаряется.
Министр иностранных дел Валериев, лысый, лобастый, с коричневыми морщинами и выпуклыми надгробными дугами, — напоминал примата сутулой спиной и длинными повисшими руками, и только умные, усталые, все понимающие глаза выдавали в нем утомленного жизнью мудреца. Председатель правительственного телеканала Муравин, сдобный «бонвиван», не отказывающий себе в удовольствиях, искусно, словно мягкий шар, перекатывался из одной политической эпохи в другую, привнося в нее респектабельный конформизм. Министр обороны, неуклюжий увалень, никогда не носивший мундир, снискавший в войсках прозвище «макаронный маршал». Последним, сияющий и величественный, в благочестии и радушии, явился митрополит Арсений, седобородый и розовощекий, с эмалевой панагией, источавший бриллиантовый блеск и запах дорогих духов. Все пожимали Президенту руку, выслушивая от него несколько ласковых слов. Усаживались за широким столом, выражая готовность внимать, запоминать, исполнять. Виртуоз воспринимал их, как букет в хрустальной вазе, которую перенесли из «Дома Виардо» в Кремлевские покои, переставили с одного стола на другой.
— Спасибо вам, мои верные друзья, что почтили меня своим вниманием. — Рем мягко шутил, облекая обязательную еженедельную встречу в форму непринужденного дружеского собеседования.— Когда вас нет поблизости, я чувствую, что мне не хватает духовных калорий. Я нуждаюсь в вас, не только в ваших советах, но просто в вашем присутствии.
— А уж мы-то, Артур Игнатович, можно сказать, задыхаемся от недостатка кислорода, когда вас подолгу не видим, — пропела Королькова, и в ее миндалевидных глазах промелькнула блудливость старой комсомолки. — Уж вы нас пожалейте, приглашайте почаще.
— Вот и хорошо, что мы необходимы друг другу. Мой верный товарищ Виктор Викторович Долголетов замучил вас упреками. Мне говорили, он с карандашом просматривает газеты, считая, сколько раз появляется в статьях его и моя фамилия. Простим ему, у каждого свои слабости. Моя слабость — необходимость вас видеть, слышать ваши голоса, учиться у вас уму-разуму.
Напряжение, с которым поначалу усаживались за стол, улетучилось. Все чувствовали себя непринужденно, обласканные высочайшим расположением.
— Начну с поздравления вас, мой дорогой талантливый друг, — Рем обратился к режиссеру Басманову. — В Каннах мировая художественная элита склонилась перед вами, русским гением. Золотая пальмовая ветвь, которой отмечена ваша победа, помещает вас в круг лучших режиссеров мира. Вы возвращаете Россию в мировую культуру, преодолеваете нашу обособленность и отсталость. Знайте, что в ваших начинаниях я всегда рядом. Рассчитывайте на бюджетное финансирование. Россия нуждается в богатых, великолепных кинофильмах.
— Я задумал фильм о последнем нашем Государе, о его восхождении на Голгофу,— поспешил откликнуться Басманов.— Ведь понимаете, его святость обнаружилась уже в самые первые дни царствования. Святыми не становятся, ими рождаются. Большевики своим кровавым злодеянием лишь оформили святомученическую роль последнего русского царя.
— Как знать, может, и не последнего,— задумчиво произнес Рем, переводя взгляд на министра промышленности Данченко.— Мне очень понравился завод «БМВ» в Калининграде. Какой конвейер, какая культура производства. Настоящая Европа. Вы — молодец. Надо смелее избавляться от устаревших советских производств. Продолжайте привлекать известные мировые «бренды». Пусть будут «Самсунг», «Тошиба», «Сони». Пусть будут «Сименс», «Мерседес», «Дженерал моторс». Мы — часть мирового хозяйства. Пускай над русскими городами сверкают названия мировых лидеров.
— Хочу доложить, Артур Игнатович, через месяц мы пускаем пятый блок Бурейской ГЭС. Доставляем на «Руслане» по воздуху из Петербурга громадное колесо турбины. Было бы здорово, если бы вы приехали на открытие, подержались бы за лопасть турбины. «Колесо турбины, колесо истории». — Данченко повторил заготовку, которую перед этим озвучил на встрече с Ромулом. Виртуоз испытал к нему мимолетное презрение — за двуличие, за убогую, с трудом дающуюся образность. И тут же подумал, что поездкой на Дальний Восток Рем выбьет у Ромула еще один пропагандистский козырь.
— Как вам идет ваш васильковый туалет, — Рем польстил Koрольковой, добившись пунцового румянца на ее очаровательном лице. — Хочу поблагодарить за внимание к моей скромной персоне. Мне передали фотографию доски, которую повесили, благодаря вашим радениям, на стену моей школы. Слышал, что Виктор Викторович ревнует, сравнивал размеры досок, прикладывал линейку к буквам. Ну, уступите ему, сделайте ему доску на десять сантиметров больше. Только не изображайте его профиль. А то в профиль он похож на зверька. Впрочем, и в фас тоже.
— Сообщаю по секрету, Артур Игнатович. Уже готова доска на здание университета, где вы учились. Мы хотим выбить на ней золотом стих, который вы сочинили в студенческие годы.
— Это какой же стих? — поинтересовался Рем.
— Помню наизусть. «Друзья, преодолейте приступы тлетворной лени. Усовершенствуйте плоды глубоких размышлений»
— А что, недурно! — засмеялся Рем. — У вас прекрасная память, сударыня.
Виртуоз сидел поодаль, слушая разговоры. Перед ним лежал раскрытый блокнот, и он карандашом рисовал в него головы вельможных посетителей. Головы обладали сходством с оригиналами. Виртуоз, физиономист и психолог, обладал даром рисовальщика. В его домашних альбомах скопилась обильная коллекция карандашных портретов тех, с кем случалось ему сидеть на бесчисленных «круглых столах», представительских встречах, секретных совещаниях. Устрой он свою персональную выставку, она имела бы несомненный успех. Ибо это были не просто рисунки, а магическая графика, с помощью которой он воздействовал на живые объекты, подвергая их внушению и гипнозу. Вот и теперь он находил характерные мимические черты, переносил их в небрежные эскизы, слегка ретушировал, изображая на каждой голове геометрический знак, — квадрат, треугольник, эллипс, волнистую синусоиду, стиснутую спираль. Это были крохотные руны, миниатюрные каббалистические символы, которыми он кодировал человека, вскрывал его подсознание, овладевал его тайными сущностями. Сидящие перед ним господа вызывали в нем чувство презрения. Живучие и лукавые, вероломные и алчные, лишенные благородных порывов и возвышенных помыслов, они с энергией грызунов заполняли высшие этажи власти, цепко хватались за нее, мало помышляя о служении, о народе и государстве. Ничем не напоминали царских камергеров и сталинских управленцев, для которых государство было религией. Они имитировали деятельность, жадно обогащались, отправляя своих сыновей учиться в английские университеты, а дочерей — рожать в германские клиники. Все они имели тайные доходы, заграничные счета. Говорили о патриотизме и великой России, но, явись на Русь какой-нибудь оккупант или самозванец, были готовы переметнуться к нему и служить преданно, как недавно служили другому. Виртуоз их презирал и боялся, зная их жестокость и вероломство. И одновременно дорожил ими, как единственным ресурсом, которым обладало на сегодняшний день государство.
