Лиза Гарднер - Убить чужой рукой
— Можно и так сказать.
Бобби крутил банку в руках. На расстоянии ковер казался темно-зеленым, но узор его вовсе не одноцветный, а состоит из нитей разных оттенков зеленого.
— Мой отец здорово пил, — сказал он. — Очень сильно. Каждый вечер. Приходил с работы и шел прямо к холодильнику за холодным пивом. Он говорил, это помогает ему расслабиться. В конце концов, что такое пара банок пива? Ничего страшного. Мы с братом были еще маленькие. Мы верили словам отца. Хотя какое-то время спустя стали понимать: это не просто «пара банок пива». Когда я поступил в академию, то после смены стал ходить в бар. Трепался там с ребятами, веселился, выпивал свою пару баночек. Ну, вы понимаете, это помогало мне расслабиться. Но потом я превысил норму. Может, даже выпил слишком много, настолько, что на следующий день опоздал на службу. А однажды вечером мне позвонил один приятель с места аварии. Главными ее героями были мой отец и дерево. Плохая новость: он ехал со скоростью сорок миль в час, и его фура буквально обернулась вокруг ствола. Хорошая новость: он отделался ободранным лбом. Машина разбилась в хлам, но отец уцелел.
Бобби поднял глаза.
— Он был пьян. Это выяснилось, когда его заставили дыхнуть в трубочку. Ему вообще не следовало садиться за руль. Папаше дьявольски повезло, что он протаранил всего лишь дерево. Этот случай сильно его напугал. И меня тоже. Это наподобие той рекламы: вот твоя жизнь сейчас, а вот твоя жизнь, когда ты пьян. И потому мы дали слово: я сказал, что больше не буду пить, если он завяжет. Я думал, делаю это, чтобы помочь ему. Наверное, он тоже думал, что помогает мне.
— И это сработало?
— Насколько я знаю, почти десять лет мы оба держались. До вчерашнего вечера.
— Почему, Бобби?
Он спокойно ответил:
— Я мог бы сказать, что меня угощали друзья. Или что впервые за много лет мне не нужно было выходить в утреннюю смену и потому можно выпить. Мог бы сказать, что одна баночка после десяти лет воздержания не повредит. Я много чего мог бы сказать.
— Но вы бы солгали?
— Я все еще вижу его лицо, — прошептал Бобби. — Каждый раз, стоит закрыть глаза, все повторяется снова. Черт подери, я делал свою работу. — Он опустил голову. — Боже, я не думал, что будет так трудно.
Она промолчала. Эти слова, такие тяжелые сами по себе, просто повисли в воздухе. Бобби наконец поднес напиток к губам и сделал глоток. Потом, уставившись в потолок, увидел образ Джимми Гэньона. Мужчины, целившегося из пистолета в жену и ребенка. Человека, череп которого разнесла пуля Бобби.
«Знаете ли вы, какое выражение застывает на лице убитого? Удивление. А вы видели, как остальные относятся к убийце? С почтением, жалостью и страхом».
— И вы снова собираетесь запить? — негромко спросила Элизабет.
— Да.
— Вам не кажется, что стоит вступить в Общество анонимных алкоголиков?
— Не люблю обсуждать свои проблемы с посторонними.
— Тогда, может, лучше поговорить обо всем с отцом?
— Я не люблю обсуждать свои проблемы с отцом.
— А на чью помощь вы рассчитываете, Бобби?
— Наверное, только на вашу.
Доктор Лейн задумчиво кивнула.
— Вы кое-что должны знать, прежде чем мы пойдем дальше, — сказала она. — Я некоторым образом вовлечена в это дело. Я виделась с судьей Гэньоном.
— Что?!
— Он не мой пациент.
— Какого хрена? — Бобби сорвался с места и с яростью взглянул на нее, он просто поверить не мог. — Разве это не столкновение интересов? Как вы можете?.. Сначала вы общаетесь с человеком, у которого возникли проблемы, а потом даете консультацию тому, кто преследует его в судебном порядке…
Доктор Лейн вскинула руку:
— Я беседовала с судьей Гэньоном полгода назад. Я поговорила с ним полчаса, а потом порекомендовала ему своего коллегу — как мне показалось, он сможет ему помочь.
— Зачем он к вам приходил? О чем хотел узнать? — Бобби оперся на стол, стиснул челюсти. Он был зол как черт и знал, что все написано у него на лице.
Элизабет невозмутимо продолжала:
— Судья пришел ко мне, поскольку хотел знать мнение профессионала. С его позволения, я сообщу вам, о чем шла речь. Но предупреждаю, не уверена, будто это поможет.
— Говорите!
— Сядьте.
— Говорите!
— Мистер Додж, пожалуйста, сядьте.
Ее лицо оставалось спокойным. Бобби недовольно отошел от стола, вернулся на место, взял банку из-под колы и принялся ее крутить в руках. Сердце его бешено колотилось — страх, паника. Черт возьми, он устал чувствовать себя так, словно весь мир отдалился от него и он никогда больше не сумеет контролировать ситуацию.
— Судья Гэньон пришел ко мне по рекомендации своего коллеги. Он искал специфическую информацию касательно некоего психологического феномена. Возможно, вы об этом слышали. Синдром Мюнхгаузена.[1]
— Черт.
— Судья кое-что рассказал мне о своей невестке Кэтрин. Он хотел выяснить, может ли человек с ее прошлым подходить под описание больного, страдающего синдромом Мюнхгаузена. По сути дела, он спрашивал — чисто теоретически — не является ли болезнь его внука выдумкой Кэтрин или, может, она намеренно поддерживает его в таком состоянии, чтобы привлечь внимание к самой себе.
— И что вы ответили?
— Сказала, что это не в моей компетенции, но, судя по всему, не похоже на симптомы синдрома Мюнхгаузена. Если он действительно думает, будто его внук в опасности, пусть немедленно обращается к специалистам и изолирует ребенка от матери правовым путем.
— Он так и собирается поступить?
— Не знаю. Он взял у меня телефон человека, которого я ему порекомендовала, и поблагодарил за консультацию.
— Судья просил у эксперта совета, поскольку речь шла о безопасности его внука, но ничего не предпринял в течение шести месяцев?
— Бобби, — тихо сказала Элизабет, — я не знаю, что творится в этой семье. И, заметьте, вы тоже не знаете.
— Нет, — с горечью признал он. — Я просто выступил в роли судьи и присяжных и застрелил человека. Черт знает что.
Элизабет подалась вперед. Ее лицо выражало дружелюбие.
— Вчера вечером вы сделали очень верное наблюдение. Вы сказали: «Боевые единицы не располагают такой роскошью, как информация». Вы помните это, Бобби?
— Да.
— И вы по-прежнему так думаете?
— Тот парень мертв. Неужели это все, что я могу сказать в свое оправдание?
— Это не оправдание, Бобби. Это факт.
— Ну да. — Он скомкал банку из-под колы и отбросил ее. — Заковыристая задачка.
Элизабет перебирала бумаги на столе. Пауза затягивалась.
— Мы можем поговорить о вашей семье? — спросила она.
— Нет.
— Тогда о том, что случилось?
— Черт! Нет.
— Хорошо. Давайте побеседуем о вашей работе. Почему вы пошли в полицию?
Бобби пожал плечами:
— Понравилась форма.
— Кто-нибудь из вашей семьи служил в силовых структурах? Друзья, родственники, знакомые?
— Нет.
— Значит, вы — первый? Положили начало новой семейной традиции?
— Просто я такой. Трудный ребенок. — Бобби по-прежнему был настроен воинственно.
Элизабет вздохнула и побарабанила ногтями по столу.
— Бобби, что привело вас в полицию? Почему среди всех прочих профессий вы выбрали именно эту?
— Не знаю. Когда я был мальчишкой, то собирался стать или космонавтом, или копом. Стать космонавтом оказалось куда сложнее, поэтому я выбрал профессию копа.
— А ваш отец?
— А что отец? Он не возражал.
— Кем он работал?
— Водителем грузовика в компании «Жиллетт».
— А мама?
— Не знаю.
— Вы когда-нибудь расспрашивали отца о ней?
— Быстро перестал. — Он многозначительно взглянул на Элизабет. — Эй, это уже пошел разговор о моей семье.
— Вы правы. Значит, вы стали полицейским, поскольку стать космонавтом было не в пример труднее. Но почему именно отряд специального назначения?
— Что-то вроде вызова, — немедленно ответил Бобби.
— Вы хотели быть снайпером? Привыкли обращаться с оружием?
— Из винтовки до тех пор стрелять не приходилось.
Он окончательно сбил ее с толку.
— Вы не умели стрелять из винтовки? До того, как попали в отряд специального назначения?
— Да. Мой отец коллекционировал оружие, делал кое-что на заказ, в основном пистолеты. Если честно, отец вообще мало интересовался стрельбой, ему просто нравилось мастерить оружие. Его привлекала техника, красота самой вещи.
— Так как же вы стали снайпером?
— У меня хорошо получалось.
— Хорошо получалось?
Бобби вздохнул.
— Когда я проходил отбор, то сдавал экзамен на степень владения оружием по своему выбору. Я взял винтовку и неплохо справился. Немного практики — и я достиг уровня профи, в общем, лейтенант предложил мне стать снайпером.
