Джим Томпсон - Сейчас и на земле. Преступление. Побег
– Как же так, мама. Этого быть не может!
– Я тебе говорю. Она так и сделала. Взяла муку, замешала ее со сгущенкой и водой и обваляла куски хлеба. Получились такие французские тосты – пальчики оближешь!
У меня просто глаза на лоб, а они все шушу да шушу:
– Муж миссис Шропшир вернулся.
– Быть того не может!
– Представь себе. Стою я – нет, поднимаюсь из подвала, – а он вылезает из машины. Ума не приложу, откуда у него деньги на машину, как ты думаешь?
– Сама бы хотела знать, мама.
И:
– Угадай, сколько я сегодня за яйца выложила?
– Хм, а сколько стоила дюжина в прошлый раз?
...Когда мы наконец вышли и сели в машину, я спрашиваю:
– Ты что, всегда заставляешь своих ухажеров вот так дожидаться, пока с мамой языком чешешь насчет цен на яйца?
Роберта подумала и отвечает:
– Не так-то у меня много ухажеров, – и тут же, вспыхнув, добавляет: – А если им ждать невтерпеж, скатертью дорожка, сами знают, что делать.
– Ну я-то знаю, – разворачиваю машину обратно и открываю дверцу.
– Я не нарочно, – говорит она не шевельнувшись.
– Конечно, не хотела. Это наследственное.
– Ты прекрасно понимаешь, что я имела в виду. Мы с матерью всегда были закадычными друзьями. Я единственный человек, с кем она может поговорить. Меня ведь целый день дома нет, и она ждет не дождется вечера, чтоб душу отвести.
– А как насчет отца?
– С ним особенно не поболтаешь, к тому же он обычно дежурит по ночам в полицейском патруле.
– Но послушай, – говорю я. – Положим, я бы не зашел, никто бы не зашел, что бы ты делала весь вечер? Сидела и точила лясы с матушкой?
– Мы не точим лясы. Просто нам приятно быть вместе, вот и все.
– Но ты когда-нибудь читаешь?
– Мама не читает, она не любительница чтения.
– А ты? Как насчет тебя, Роберта?
– Представь себе, я сижу и читаю, когда мама не может читать и ей не с кем поговорить. Как бы я выглядела?
На самом деле она любила читать; я сам убедился в этом после того, как мы поженились, но только не то, что помогло бы ей больше узнать о себе и обо мне. У меня была разъездная работа от газетного треста – по шесть центов слово за шесть недель до публикации, поездки за мой счет. По всей Айове, Дакоте и Миссури до самой Оклахомы и Техаса. Когда хотелось развеяться, мы ходили в публичные библиотеки. Я уже давно перестал беситься, хотя, судя по всему, так и не научился этому хорошенько.
– Но почему я не могу делать то, что мне нравится, скажи мне, Джимми?
– Почему? Да потому что потому!
– Нет, скажи!
– О Господи! Роберта! Вот тебе приключенческая история. Об одном городе в Африке. Там есть богини, битвы и все такое прочее. Ее написал парень по имени Флобер. Я думаю, что тебе понравится больше даже, чем Макс Брандт. Возьми почитай.
– Я читала.
– Когда?
– Ну, как-то просматривала.
– Роберта, ради всего святого, почему бы тебе не прочитать разок книгу?
Но я-то знал почему – и насчет книг, и всего другого. Она боялась. Она не чувствовала уверенности во мне и боялась, что, пытаясь получить многое из того, что могло бы связать нас друг с другом крепкими узами, она не потянет. Но я думал, что знаю, а на самом деле... Было лучше оставить все как есть. Она не была против, чтобы я ей читал вслух. Вовсе нет. До появления Джо.
– Джимми, ты разбудишь ее. Она перевозбудится.
– Не выдумывай. Устанет слушать – заснет.
– Слушать! Это трехмесячный-то ребенок!
– А что такого? Ты боишься, что она что-нибудь узнает?
– Ну ладно, давай! Я думаю, она уже привыкла к этому раньше.
А потом...
Однокомнатная квартирка в Форт-Ворте, или Далласе, или Канзас-Сити. Джо не отрываясь смотрит на мое лицо; Роберта, лежа в кровати, смотрит на нас.
– А теперь слушай, Джо. Как зовут соседскую девочку?
– Вуф.
– Замечательно. Руфь. А другую девочку внизу?
– Мэви?
– Отлично. Вы все маленькие девочки, и всех вас зовут по-разному. Правда, здорово?
– М-м.
– Три маленькие девочки, а... теперь посмотри на это снова – вот на эту штуку на стене. Помнишь, что я тебе сказал о маленьких девочках? Три разных имени. Понятно? А это что?
– Твещина?
– Трещина. Мы уже это знаем. А другое название? Помни – три...
– Стель?
– Прекрасно. Щель. Ну и еще одно. Рас... Расщ...
– Рас-селина?
– Расселина-расщелина! Ай да молодец. А в словаре могла бы найти?
– Угу.
– Ну... Нет, нет! А-Б-В-Г-Д-Е... Запомнила? Надо искать не на моих туфлях и не на шее, правда ведь? Вот, правильно. "Щ"... хорошо... но не "а" после, а...
А потом:
– Ай да Джо! Ну и умная девочка у тебя, Диллон. Она прочитала «Дети незнакомцев».
– Бедная малышка. Всю жизнь, наверно, будет на меня тянуть. Ха-ха. Очень умно. Так как насчет обеда? Мне, кажется, пора. В самом деле пора. Если б знал, что я ела за завтраком. Фу! Отвратительно! Просто гадость!
– Простите... миссис Диллон не будет против... я бы мог сходить в кулинарию...
– Что за ужас! Ха-ха. Да не обращайте внимания! Это у меня просто такая манера говорить. Уже надо бежать. Правда пора.
И потом:
– Разумеется, он знал, что ты здесь. Ты что думаешь, он глухой, что ли? Только какого черта ты включила пылесос?
– Захотелось – и включила. Я решила, что пора ему вежливо намекнуть, что здесь живут и другие и им надо делать свои дела.
– Это-то он понял.
– Если ради своей работы тебе надо кормить каждого встречного-поперечного от Вашингтона и Нью-Йорка до Нового Орлеана, не лучше ли сменить работу?
– Придется.
– Джимми, ты это серьезно?
– А что это меняет? Что это вообще меняет? Какая польза от того, что это лучшая работа, которая у меня когда-либо была, и я продаю все, что ни напишу? Мне-то от этого какая польза?.. Ах, черт! Плевать! Давай лучше выпьем.
– Но я не могу так, Джимми. Просто не могу. Что я могу поделать, когда кто-то говорит всякие там умности, а я сижу тут как пень, – я так не могу.
Кого тут можно винить, кроме самого себя. Уж конечно, не Роберту. Я просто рассказываю вам о Роберте, а не виню ее в чем-то. Так уж все сложилось, она не может измениться, как не может измениться Джо или я. Эйб Линкольн мог, а не могу. А может, и он не мог...
Да и с Лоис было бы все то же самое. Мы это поняли и сами.
Как-то раз, когда она уже вышла замуж, а я женился, мы встретились с ней на улице в Линкольне. Я раздел ее глазами, она меня. Мы словно с цепи сорвались, так нам захотелось быть вместе, и все тут. Мы поехали в Мерисвилль, в штате Канзас, и сняли номер в отеле. Мы даже написали письма – слава Богу, хоть не отправили – с объяснением, почему мы так поступили. А потом физическая близость, и после этого разговор в постели в наступающих сумерках. Она уже все придумала. У нее есть подруга по университетскому женскому клубу, у которой муж владелец крупного рекламного агентства в Демуене, он свой парень. Если я ему понравлюсь...
– Что ты хочешь сказать, милая? Я вроде как в лицо людям не плюю.
– А вот что, дорогой. Ты так иногда говоришь, что тебя неправильно понимают. У людей складывается превратное представление о тебе. Они думают, что...
– Что мне пришлось побывать в таких местах, где приличному человеку нечего делать, так, что ли? Так это правда. А кому это не по нутру, пусть подавится.
– Ради Бога, дорогой. Я считаю, что можно только восхищаться, как много ты работал над собой...
– И как мало толку из этого вышло, ты хочешь сказать? Что же ты от меня хочешь? А впрочем, какого черта! Я сам тебе скажу. «...О, моя дорогая миссис Каждой-бочке-затычка, какой дивный мочай, простите, чай! А как ваши гончие в этот сезон, дражайшая Каждой-бочке-затычка? Все гоняют? Шикарно! А скажите мне на милость...»
– Нет, ты просто становишься невыносимым!
– Боюсь, я всегда такой был.
– Боюсь, что да.
В ту же ночь мы вернулись в Линкольн. Лет пять спустя, в той стабильности, которую я мог тогда обрести, я бы признал, что она не такая уж пошлая, а она согласилась бы, что та особая жилка во мне не столь уж невыносима, и каждый бы позаимствовал кое-что у другого с известной пользой для себя.
И все же, и все же... Готов дать руку на отсечение, что эти пять лет сотворили со мной что-то такое, отчего она бы содрогнулась при мысли о нашей единственной в жизни близости. Про себя могу сказать это со всей определенностью: я почувствовал бы то же самое по отношению к ней. Будь я ее мужем, я бы оседлал ее и гонял по двору, пока она не сбросила бы добрых сорок фунтов.
Бог спас ее от этого.
Глава 15
Вот мой обычный день.
Встаю в четыре, умываюсь, одеваюсь и в полпятого начинаю писать. Вернее, сажусь за машинку. Сижу до шести – и даже умудряюсь что-то сделать, потому что в это время мама готовит завтрак и я могу поесть. Поев, ложусь на диван, отдыхаю, курю до без четверти семь. Затем выхожу из дома и жду Мэрфи.
