Чарлз Маклин - Страж
д) ВЫВОДЫ
В общем и целом сеанс надлежит признать успешным. Пациент проявил себя превосходным объектом гипноза, а материал, полученный в ходе регрессии, хотя в некоторых отношениях и обескураживающий, не оставляет сомнений в том, по какому пути должно пойти дальнейшее лечение.
е) ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ
Законность происходящего: насколько я могу судить, безупречная. Но необходимо проконсультироваться с Зигелем и Барсом. Однако в интересах всех вовлеченных в настоящую историю лиц необходимо с настоящего момента следить за пациентом более пристально. Следует также взвесить вопрос об эвентуальной госпитализации. Правда, в настоящее время он, на мой взгляд, не представляет опасности ни для себя, ни для окружающих.
NB: Фамилия Фаукетт показалась мне почему-то знакомой. Из чистого любопытства я позвонил О'Рорке в библиотеку и попросил проверить британский справочник «Кто есть кто». Я не удивился, узнав о том, что и впрямь был некий полковник Фаукетт – известный исследователь, автор целого ряда книг и статей.
4
Пятница, 6 октября.
22.30. Я позвонил сегодня Сомервилю и потребовал объяснений по поводу кассеты. Он извинился за то, что «выудил» из меня Фаукетта. Он сказал, что не предупредил меня заранее о своем намерении осуществить подобную регрессию, потому что был убежден в том, что я окажусь сильно предубежден против этого, а до того момента, как я прослушал запись, затрагивать тему Фаукетта не имело смысла.
Я осведомился у Сомервиля, не полагает ли он и впрямь, будто я восприму историю Фаукетта как доказательство существования моей прошлой жизни.
– Это неважно, Мартин. Вопрос о том, в какой мере «прежние существования», всплывающие в гипнотическом трансе, являются продуктом фантазии, а в какой – реальным воспоминанием, не считается эффективным инструментом психологического исцеления. В случаях, подобных вашему, такие симптомы могут проявляться вследствие каких-то событий (в терминах психологии – причин для беспокойства), имевших место в детстве, но корень проблемы зачастую таится в самых глубинах души. Регрессивная терапия снабжает нас ключом к этим «пропастям подсознания».
Затем он спросил, доводилось ли мне встречать имя П. Г. Фаукетт раньше, до того, как я прослушал запись, читать о нем что-нибудь, в особенности в книгах о Южной Америке, о Первой мировой войне и о географических и этнографических экспедициях. Он спросил, известно ли мне, что полковник Фаукетт был путешественником, предпринявшим последнюю экспедицию в 1925 году в джунгли Мато-Гроссо, – экспедицию, из которой он не вернулся.
На все эти вопросы я ответил отрицательно. Меня поразило, что Фаукетт, оказывается, и в самом деле существовал. Но это не изменило моего отношения к записи: я никогда не относился серьезно к возможности переселения душ. Но мне пришелся не по вкусу намек Сомервиля на то, что я мог все это где-нибудь прочитать. В свою очередь, я высказал предположение о том, что он мог читать об этом сам, а во время сеанса перенес собственную фантазию в мою голову. Он ответил мне своим спокойным рассудительным голосом, что технически такое «не представляется возможным».
Особенно неприятно для меня было выслушать вопрос о том, что я думаю относительно собак Фаукетта. Я ответил без колебаний: меня не удивляет то, что в конце концов он их все-таки не убил.
Сомервиль ничего не добавил, а только сообщил мне хорошие новости относительно Анны...
(Из дневника Мартина Грегори)
5
Шел дождь, когда настало время отправиться в аэропорт. Еще раз я проснулся спозаранку с гложущим чувством ответственности, с ощущением, будто я обязан сделать нечто важное. И тут я вспомнил, что сегодня суббота и мне предстоит встреча с Анной, и неприятное чувство сменилось радостью и волнением.
Я прибыл в аэропорт Кеннеди за час до отправления самолета и сразу же пошел в зал ожидания. Нам предстояло там встретиться у главного входа без четверти двенадцать. Сомервиль организовал все тщательным образом. Ее рейс на Вену был в полпервого, и это давало нам полчаса – если, конечно, так много времени нам понадобится. Я надеялся, что мне удастся отговорить ее от путешествия за океан.
Купив газету, я занял стратегическую позицию под табло вылетов, спиной к стеклянной стене, из-за которой могла появиться Анна. Таким образом, мне предоставлялась возможность увидеть все, что мне нужно, оставаясь самому в определенной мере укрытым от взглядов. Мне хотелось увидеть ее первым. Сам не знаю почему. Она уже столько раз появлялась перед моим мысленным взором. Я все время представлял себе, как это должно произойти, этот первый миг нашего свидания: что я ей скажу, обниму ее или нет, когда... Одним словом, я жаждал встречи.
Дождь ударял в плексигласовое покрытие у меня над головой. Я подумал о Фаукетте, всеми покинутом и оставшемся без компаса, одиноко бредущем по джунглям в поисках куда-то запропастившегося водопада. Я подумал о Фаукетте, но я совершенно скептически относился к возможности того, что наши жизни каким-то образом связаны.
Внезапный скрежет гидравлических тормозов. Неподалеку от залитых дождем автомобильных подъездов к аэропорту на взлетную полосу выруливал серебристый «Боинг-747». Я следил за ним, пока он не застыл в неподвижности. Шум его моторов каким-то образом навел меня на мысль о близящемся и неизбежном отбытии Анны. Я осознал, что наша встреча может пройти вовсе не по вымечтанному мной сценарию. Мысль о том, что стоит мне обнять ее и сказать, как я ее люблю, и все снова будет в полном порядке, начала выглядеть жалкой и самонадеянной.
Я подумал о наших ребятах: о том, как они рванулись ко мне в то утро – уши торчком и виляя хвостами, а их длинная золотистая шерсть потемнела от дождя. Мысль о том, что она окажется в состоянии простить меня...
И гнетущее чувство, грызущее и гложущее, нахлынуло на меня вновь с необычайной силой. Ведь и впрямь было нечто, что я мог сделать, а не сделал, – и это было так просто и самоочевидно, что удивительно, как я не подумал об этом раньше, – я позабыл купить Анне прощальный подарок...
В здешнем магазине сувениров шум стоял почти такой же, как на взлетном поле. Мне было трудно, проходя вдоль стендов и витрин, на чем-то сосредоточиться. Они были переполнены всяким барахлом и сверкали бессмысленным и для меня бесполезным блеском. И этот блеск был усилен невероятным количеством разбросанных здесь и там гавайских блесток и блестящих лент. И я не мог придумать, что же ей все-таки подарить.
В конце концов я выбрал скромный, но дорогой подарок – серебряный браслет с медальоном – и попросил высокую темнокожую девушку за стойкой упаковать его. В подарочную обертку.
Девица осторожно положила браслет в коробку, закрыла ее и начала чрезвычайно методично вырезать небольшой квадрат из цельного листа золотой фольги. Я в нетерпении бросил взгляд на часы. Было уже почти полдвенадцатого. Анна может появиться и раньше – и тогда я не сумею вовремя оказаться в нужном месте. Я сказал девушке, что заворачивать покупку не надо.
Она со вздохом отложила ножницы и опустила коробку с браслетом в коричневый бумажный пакет. Затем отдала его мне, и я, поблагодарив, сунул покупку в карман.
Выйдя из сувенирной лавки, я увидел Анну на верхних ступеньках лестницы, ведущей в зал. Она в этот миг повернулась ко мне лицом и заметила меня. Мы все еще были на приличном расстоянии друг от друга, причем между нами находилась какая-то группа японских туристов. В то же мгновение, как я увидел ее, я понял (и думаю, что она поняла это тоже), что встречаться нам как раз не стоило.
Я помахал ей рукой, и она ответила мне легким кивком. Я не мог рассмотреть, улыбается она или нет.
Почувствовав какую-то тяжесть в груди, я начал прокладывать дорогу к Анне. В том, как она выглядела, было что-то не так. Она вроде бы похудела. Или все дело в том, что она стоит на верхних ступеньках и при этом в дорожном платье? На ней были высокие сапоги и темно-зеленое пальто, подаренное ей матерью в Зальцбурге два года назад. Я никогда не одобрял это пальто. Может быть, именно по этой причине она его и надела.
Поднявшись по лестнице, я внезапно осознал, чем именно так переменилась Анна, что с ней не так. Она подстриглась под мальчика.
Сам не понимаю, как я не заметил этого раньше. Ее волосы обычно сразу бросались в глаза: пепельные, почти белые, цвета самого белого песка. Меня и впрямь расстроило то, как она с ними расправилась. А затем я понял, что это ее самоуничижение было сознательным, что она поступила так ради меня.
– Здравствуй, Мартин, – тихо сказала она. На лице у нее мелькнуло нечто вроде вялой улыбки.
