Виктор Каннинг - Дерево дракона
Я тоже сделала выбор, потому что была его женой и любила его… Так, наверное, и должна поступать настоящая жена. – Она помолчала, потом, глядя Джону прямо в глаза, проговорила:
– Простите меня. Я не должна была говорить о подобных вещах, ставя вас в неловкое положение…
И прежде чем он успел что-то ответить ей, она резко повернулась и пошла прочь, мимо часового, стоявшего на посту возле дверей Колокольной башни.
Часовой Хардкасл видел, как майор Ричмонд повернулся и побрел вдоль парапета к Флаговой башне. Потом хлопнула дверь, но часовому было совершенно безразлично, о чем говорили майор Ричмонд и Мэрион Шебир. Он смотрел на небо и думал о том, что сегодня субботний день и до вечера еще далеко. Дома он мог бы еще успеть попасть на матч… А может быть, уже и нет. Он забыл про разницу во времени. Ладно, после смены караула можно будет послушать матч по Би-би-си. Если саррейцы все еще держат ворота, значит, у них есть шанс… Вот черт! А в этой проклятой дыре не найдется и клочка хоть мало-мальски ровной земли, чтобы поиграть хотя бы в лапту, не говоря уж о крикете.
Шлепая босыми ногами по каменным ступенькам, на галерее появился Абу. Он прошел мимо часового в башню, на лице его застыла блаженная гримаса, как у разомлевшей на солнце кошки, а полы белой рубахи развевались на ветру.
– Эй, Абби! – весело окликнул его часовой. – А почему бы тебе не задрать рубаху и не погреть на солнце свою черную задницу?
***
Шедший на север от Моры английский военный корабль ее величества «Данун» недолго держался избранного курса. Удалившись от Моры на четыре мили, когда вдалеке уже виднелась лишь висевшая над островом дымка да белая шапка облаков, окутывавшая вершину Ла-Кальдеры, судно изменило курс, начав огибать остров.
Обойдя его по периметру на три четверти, «Данун» снова лег на прежний курс. Его радары не обнаружили ничего подозрительного, заметив только гамбургское грузовое судно «Ольденбург», шедшее в Порт-Карлос и находившееся в момент наступления темноты в двенадцати милях к юго-востоку от «Дануна».
Тедди Берроуз знал «Ольденбург». Тот курсировал между Канарами, Мадейрой и Сан-Бородоном и занимался перевозкой бананов, табака и лесоматериалов. Берроуз знал все корабли, курсирующие в здешних водах, вплоть до самых маленьких рыболовецких суденышек. На сей раз он получил четкое предписание адмиралтейства патрулировать, воды Сан-Бородона.
А это означало, что «Данун» теперь будет редко заходить в Порт-Карлос. Но он в некотором роде был даже рад этому. Его жена Дафни просто не мыслила себе, что он может ночевать не дома, в губернаторской резиденции, а на борту судна вместе с остальной командой. Это обстоятельство его смущало. Берроуз не любил использовать служебное положение в личных целях.
Теперь, по крайней мере, у него будет оправдание… Сейчас, стоя на капитанском мостике, подставив лицо навстречу теплому ночному ветру, он смотрел вдаль, на видневшийся впереди маяк, возвышавшийся над южной оконечностью Сан-Бородона, и чувствовал себя спокойно и уютно. Если бы он в свое время не передумал, то сейчас, быть может, совершал бы ежедневные прогулки по Сити со складным зонтиком в руках, задыхался от городской копоти и выкладывал бешеные деньги за обычный ленч… Он даже удовлетворенно крякнул при мысли о том, насколько близок он был к подобной участи.
С кормы доносились голоса и смех матросов. Кто-то швырнул за борт окурок, и тот, ярким огоньком разрезав ночную мглу, исчез в черном бархате вод.
На полуюте, отделившись от остальных, сидели старшина Гроган и начальник судового лазарета Эндрюс. Между молодым человеком с веснушчатым, задиристым лицом и степенным старшиной сложились дружеские отношения. Правда, они никогда открыто не демонстрировали их, за исключением тех случаев, когда вместе сходили на берег в увольнительную, и тогда-то уж точно отводили душу, надираясь до чертиков в каком-нибудь портовом кабаке.
– Интересно, долго мы еще будем вот так крутиться вокруг да около? – проговорил Эндрюс.
– Долго. До тех пор, пока эта шваль будет торчать на Море.
Никто не должен проскочить туда и помочь им удрать.
– Тоже мне умники! – Эндрюс скривил губы в презрительной усмешке. – Хоть бы иногда шевелили мозгами. Я разговаривал с сержантом Бенсоном перед отплытием. У него всего-то двенадцать человек. Двенадцать! Представляешь? Теперь их так нагрузят работой, что и напиться-то будет некогда.
– Им же лучше. Они и так много пьют. Хватит с них.
Эндрюс распечатал пачку сигарет, Гроган взял из нее одну и откинулся назад. В Порт-Карлосе их, должно быть, уже ждет почта, и для него наверняка есть пара писем от его хозяюшки. Уж чего-чего, а письма сочинять она большая мастерица. Интересно, что она на этот раз учудила? Вечно придумывает что-нибудь новенькое. То кухню перекрасит, то во дворе порядок наведет, да так, что уж лучше бы этого совсем не делала… Возьмет, например, да и выкопает куст, чтобы посмотреть, есть ли у него корни. Гроган мысленно представил себе свою супругу. Низенькая, коренастая, с неизменной улыбкой на лице. Жаль вот только, что не дал им Бог детей. Да что поделаешь? А ведь она могла бы все свое время посвящать им! Единственно, когда улыбка сходила с ее лица и на нем появлялось выражение неподдельного горя, это когда ей говорили, что у нее нет… Гроган вдруг почувствовал нежность к этой женщине, такой близкой и дорогой ему. Да пусть делает что хочет! Пусть даже обдерет с дома крышу, если ей так нравится.
А рядом с ним Эндрюс сидел, устремив взгляд в небеса, и ни о чем не думал, по крайней мере старался ни о чем не думать, и находил это занятие нелегким. Об этом он прочел в «Ридерз дайджест». Как-то смешно называется, кажется, йога. Нужно просто-напросто сконцентрироваться на бесконечности или вовсе ни на чем, и если делать это в продолжение долгого времени, то дух твой покинет тело. Беда вот только в том, что тело никак не хочет расставаться с душой. Вот ведь какое оно упрямое, тело…
Бесконечность вдруг куда-то отступила, и, недовольно фыркнув, Эндрюс поймал себя на мысли, что думает о Порт-Карлосе и девушке, которая работает на одной из рыбных сушилен. Эти остряки на «Дануне» вечно подшучивают над ним, когда он возвращается из увольнительной. Ха-ха, очень смешно! – свирепо подумал он про себя и снова попытался сосредоточиться на бесконечности, но тут же снова отвлекся, на этот раз на звук самолета, затерявшегося высоко в облаках. Лишь на одно мгновение ему удалось разглядеть его навигационные огни, мелькнувшие в вышине…
Рядом с ним старшина Гроган пробурчал:
– «Иберия». Идет по маршруту Мадрид – Лиссабон – Бермуды – Гавана… Тоже опаздывает. Только кто-нибудь когда-нибудь видел, чтобы испанцы не опаздывали?
***
Но он ошибся: это был не самолет авиакомпании «Иберия», идущий курсом на Гавану. Тот пролетел час назад и как раз точно по расписанию. Сейчас над ними пронесся самолетамфибия, выполняющий чартерные рейсы компании, чью национальную принадлежность установить не представлялось бы возможным даже при очень большом желании. Жизнь его началась на судоверфях «Шорт Бразерс» на реке Медвэй в родном графстве майора Джона Ричмонда, Кенте, но с тех пор, как его киль впервые рассек мутноватые воды Медвэя, он не раз сменял хозяев и много повидал на своем веку.
Сейчас он летел на высоте восемнадцати тысяч футов, не снижаясь с того момента, как пять часов назад вылетел из Ааргуба в Байя-де-Рио-де-Оро, что на побережье Испанской Сахары. Ааргуб считался одним из мест, где любопытство, особенно выказанное открыто, считалось опасной формой проявления дурных манер. Поэтому шестеро находившихся на борту самолета людей вообще не ведали, что такое любопытство. И что такое эмоции, им тоже было неведомо. Все они без труда сократили их стандартный набор, обычно свойственный человеку, до трех самых простых, которые и заменяли им теперь все остальное.
За исключением пилота, все они были военнослужащими Киренийской национальной армии. Старшим по званию и руководителем группы был майор Вальтер Миетус. Его верность той или иной организации обычно определялась количеством денег, которые он получал за работу, а также и самим количеством работы. Он не раз отказывался от крупных вознаграждений только потому, что предлагаемая работа казалась ему скучной и неинтересной. В ней он искал своего рода вдохновение, заменявшее ему человеческие чувства, которых он был лишен, а также не утраченную до конца потребность в выходе эмоций.
Он был наполовину немец, наполовину грек. Впервые увидел Средиземное море, будучи молодым двадцатилетним обер-лейтенантом танковой дивизии, входившей в Африканский корпус германской армии. В Мюнхене у него осталась жена и двое маленьких сыновей. Его танк был подбит бронебойным снарядом, выпущенным из британского зенитного орудия, державшего оборону при Эль-Аламейне. Все члены экипажа погибли, а ему с тяжелой раной шеи удалось выбраться из горящей машины и спрыгнуть на землю, хотя и не совсем удачно В накренившийся на откосе танк угодило еще два снаряда, и тот, перевернувшись на бок, придавил Миетуса. Окончательно не раздавило его только благодаря тому, что его тело на пару дюймов вдавило в песок, а танк накренился назад. Попав в смертельную западню, он должен был истечь кровью, но, придя в сознание, все же умудрился как-то остановить кровотечение, кое-как перетянув рану бинтом, который вытащил из нагрудного кармана. Время от времени он терял сознание и был близок к смерти, но всякий раз приходил в себя. Его жена и дети погибли во время бомбежки по дороге к родственникам в Дюссельдорф. Он узнал об этом, находясь в госпитале в Италии.
