Эрик Ластбадер - Черный клинок
– Лейтенант Мэтисон, к вашему сведению.
– Да, так, я и забыл совсем, – согласился Шипли. – Но это не делает разницы, лейтенант Мэтисон. Ваша попытка связать нас вместе не срабатывает. Вы, может быть, и "фараон", но вы же клялись соблюдать закон, так ведь, кажется, говорится в вашей клятве? Я такой клятвой не связан. Я присягал всегда блюсти суверенитет Соединенных Штатов Америки. Что бы ни потребовалось для этого.
– Так вот как звучит ваша клятва, мистер Шипли.
– Да, сэр, – засмеялся молодой человек, – присяга, которую мы принимаем в конфиденциальном порядке, примерно так и звучит. – Он покачал головой. – Но, как я уже сказал, мы не можем работать вместе.
Шипли уже собрался было уходить, как Вулф неожиданно произнес:
– Без меня вам ни за что не раскрутить это дело. А не раскрутите, что станете делать?
– Да просто-напросто буду двигаться потихоньку, пока хватит сил, – недоуменно пожал плечами Шипли. – Ну что ж, прощайте, лейтенант. Больше мы, пожалуй, не встретимся.
Вулф подождал, пока он подойдет к лестнице, а потом вдруг спросил:
– Шипли, скажите мне лишь одно: в каком году родился Моравиа?
Шипли обернулся и окинул Вулфа любопытным взглядом:
– В тысяча девятьсот сорок четвертом. Помнится, двадцать третьего ноября.
– Вы уверены в этом?
Вулф почувствовал, что Шипли очень заинтересовался вопросом, потому как спросил его:
– Если у вас есть что-нибудь важное, выкладывайте прямо сейчас.
– Да, у меня есть кое-что важное, – ответил Вулф, подходя к нему поближе. – И вот что: если Лоуренсу Моравиа сейчас сорок восемь лет, то почему же тогда главный медицинский эксперт Нью-Йорка божится, что внутренние органы у него, как у тридцатилетнего?
Не шевелясь и не говоря ни слова, Шипли долго стоял в раздумье. Казалось, что даже атмосфера помещения, пропитанная духом старинных экспонатов, упрятанных под стекло, сгустилась под воздействием их многовековой истории.
Наконец Шипли оторвался от дум, будто очнулся от глубокого сна. Жестом он пригласил Вулфа следовать за ним:
– Лейтенант, полагаю, вам лучше проехать со мной.
* * *Нишицу чувствовал себя отдохнувшим, готовым взяться за дело. Обычно он не считал себя самодовольным умником, радующимся своей же мудрости, – в мире слишком много опасных ловушек, чтобы благодушествовать, – но в данном случае он позволил себе расслабиться, испытывая удовлетворение от того, что ему удалось завербовать Ивэн. Все члены храма Запретных грез влюблены в нее и, что особенно важно, доверяют ей. Возможно, потому, что она единственная, кто никогда не покидал стены храма. Уже по одной этой причине Ивэн – удивительная женщина, а у нее ведь немало и других достоинств, так нужных ему. На первый взгляд она казалась простодушным ребенком, да и выглядела будто девочка, но, если надо было, проявляла острый как бритва ум и редкую сообразительность, что приходит лишь с возрастом.
Он подумал об этом, проходя по маленькому садику, все уголки которого припорошил легкий снежок. Нишицу посмотрел на уходящие ввысь коробки небоскребов. Члены тайного общества Черного клинка пока еще быстро принимают меры, и скоро все встанет на свои места: воплотятся в жизнь их планы, вынашиваемые десятилетиями. Но теперь все они как бы ходят по тонкой проволоке, натянутой над пропастью, и доказательством может служить проникновение в их ряды шпиона Моравиа, а также существование среди них потенциального предателя.
В самом центре сада Нишицу остановился, вспомнив, как Достопочтенная Мать, открыв свои светлые, по цвету в форме похожие на бриллианты глаза, сказала ему:
– Кто-то собирается, уже направился или вот-вот направится сюда, чтобы мешать нам, расстраивать наши планы и дела, а это одно и то же, ибо мысль и поступок совершаются согласованно.
Он всегда с вниманием прислушивался к словам Достопочтенной Матери, потому что она обладает даром предвидения и почти никогда не ошибается. Она, словно наяву, в каком-то призрачном мерцании могла видеть смутные очертания будущего, пронизывающие ее мозг подобно черному клинку, чего он вообразить себе никак не мог. Но он внимал ее страшным предсказаниям, от которых кровь стыла в жилах, а вняв, начинал энергично действовать. Итак, Ивэн вычислит предателя.
Нишицу пошел дальше: без пальто было несколько холодновато. Раздвинув створки другой двери, он прежде всего разулся, затем встал на колени и так, на четвереньках, по старинному обычаю, вполз в комнату.
Первой он увидел Минако Шиян – мать Юджи Шияна, председателя совета директоров "Шиян когаку", крупнейшего японского индустриального конгломерата, и самого нужного Нишицу человека. Минако – великолепная женщина, желанная для Нишицу; она может поспорить своей привлекательностью с любой девушкой, даже вдвое моложе ее. Глаза у нее сверкают; волосы – длинные, блестящие и черные как вороново крыло – причудливо уложены в сложную прическу, обрамляющую ее прекрасное лицо. От нее так и веет чарующей силой. Притягательная сила женских чар похожа на жар, который ощущает рука, если протянуть ее к открытой топке очага.
Нишицу вдруг почувствовал, что тут находится и другая женщина; он почувствовал бы ее присутствие, даже будь она на другом конце храма Запретных грез. Он не осмелился взглянуть на нее в упор, зная, что Достопочтенной Матери больше нравится, когда на нее не смотрят, ибо ее вид ослепляет, как ярко сияющее солнце.
– Я огорчен, что так произошло с вашим другом Моравиа-сан, – лицемерно сказал Нишицу, не веря ни единому своему слову. – Но Моравиа получил то, чего и заслуживал.
Минако печально кивнула головой:
– Должно быть, я легкомысленно поступила, не присмотревшись к нему как следует.
– Тут мы все виноваты одинаково, – спокойно заметила Достопочтенная Мать.
– А если говорить начистоту, все произошло случайно, – стал объяснять Нишицу. – Его безобидный вид, а он умел прикидываться простачком, усыпил нашу бдительность, и мы вели с ним дела, совершенно ничего не подозревая.
– Нам известны его хозяева, – произнесла Достопочтенная Мать, – и мы поступим с ними соответствующим образом. Однако сегодня нас ждут более неотложные дела, и сейчас мы отправимся на задний двор нашего храма решать их.
Нишицу понимающе кивнул и сказал:
– Речь пойдет о вашем сыне, Минако-сан. Мы понимаем, по крайней мере, всегда с пониманием к вам относились, ваше желание удерживать его от общения с нами, от наших дел. До сих пор мы считались с вашим желанием.
– К сожалению, дальше так продолжаться не может, – вставила слово Достопочтенная Мать.
– Что случилось? – встревожилась Минако.
Нишицу встал с четверенек, прошел в одних чулках к задней стенке комнаты и остановился там, выглянув в сад, окутанный блеклым светом, слабо пробивающимся из-за окружающих его со всех сторон зданий. Он был чрезвычайно энергичным человеком и вместе с тем обладал завидным спокойствием; говорили, что сад создан благодаря его заботам и что он черпает свои силы, отдыхая здесь и любуясь им – его валунами, бамбуком, песком, водой, кленами, камнями, декоративными кустарниками. "Вероятно, такое происходит потому, – подумала Минако, – что он довел архитектора сада до самоубийства (так гласила молва), чтобы тот не смог создать ничего подобного для кого-нибудь еще". Архитектор был похоронен здесь же, в саду, а дух его, запертый в стенах храма, продолжал по-прежнему питать и вдохновлять Нишицу, как питают и придают силы рис и рыба во время ежедневной трапезы.
– А случилось то, – ответил Нишицу, – что мы встретимся с нашим врагом или врагами, затесавшимися в наши ряды.
Он внимательно окинул Минако своим жемчужно-белым глазом, стараясь предугадать, когда у нее быстрее забьется сердце или участится дыхание, заметить хоть малейшую испарину или непроизвольное сокращение мускулов, что будет свидетельствовать о ее встревоженности. Но ничего заметить так и не смог.
– А могут эти новые обстоятельства как-то оказаться связанными с делом Моравиа? – спросила Минако.
– Вопрос по существу, и я понимаю, что он вам далеко не безынтересен, – заметил Нишицу, наблюдая за ее реакцией, затем повернулся и, созерцая сад, продолжал: – В данный момент правильно ответить вам я не могу. Знаю только, что сейчас за нами следят. Больше у нас нет в запасе времени. Вследствие этого мы начинаем осуществлять заключительные фазы нашего плана. Нам осталось только включить в свои ряды вашего сына и тех, кто следует за ним. А для этого нужна ваша помощь, Минако-сан.
– Понимаю, – ответила она.
– В самом деле? – насел на нее Нишицу. – Не уверен. Если бы речь шла о моем сыне, то, думаю, я пожелал бы прояснить конфликт между "гири" и "ниндзё".
– Как в кинофильмах о гангстерах? – заметила Минако с нарочитой иронией. Она прекрасно знала, что означают эти два термина. "Гири" – это чувство долга, ответственности перед семьей или общиной, без которых жизнь утрачивает свой смысл. "Ниндзё" означает чувство любви, возникающее между ребенком и матерью. "Гири" почти всегда противоречит "ниндзё". Природа такого противоречия придает конфликтным ситуациям особую остроту. Эти столкновения помнятся веками, о них вспоминают снова и снова в преданиях и балладах, а слушатели, не стесняясь слез, горько плачут вместе с матерью, восхищаясь ее благородством.
