Рассел Эндрюс - Икар
11
Джек Келлер часто задумывался о том мгновении, когда понял, что не умер. Это случилось, когда он услышал три коротких и простых слова. Самый простой и непоэтичный из вопросов:
— Ты меня слышишь?
Да, конечно, он слышал. Это был женский голос, ясный и чудесный. Чуточку хрипловатый, но такой успокаивающий и нежный. Голос согревал его, зажигал внутри его свет. Но он не знал, кто с ним говорит. Он не видел ее. А голос доносился из такой дали. Кто это была такая? Он помнил, что долго гадал. Казалось, она такая красивая. Такая знакомая…
— Ты меня слышишь?
Он вроде бы ответил, но, может быть, и нет. «Да, — сказал он. — Я тебя слышу. Но кто ты?»
— Джек, пожалуйста, скажи мне, что ты слышишь мои слова.
«Да, да, да. Я сказал, что слышу тебя. Почему ты меня не слышишь?»
— Тогда просто слушай меня, Джек.
«Зачем ты так со мной поступаешь? Почему ты не можешь понять, что я тебе говорю?» Он выкрикивал эти слова, зная ответ: «Потому что я ничего не говорю. Все только в моей голове. Я вообще не говорю. Я думаю. Я не издаю никаких звуков. Но почему? Как это может быть? Что происходит?»
— С тобой все будет хорошо, Джек.
И тут он узнал этот голос. Прекрасный голос, который так настойчиво и нежно утешал его, будто чья-то прохладная рука прижималась к его лихорадочно горячему лбу. Это была Кэролайн. Как он мог не узнать ее? И почему он ее не видел? Где она была? Где был он сам?
Неожиданно голос перешел в шепот, а шепот зазвучал так близко, что он почувствовал, как ее волшебное дыхание согревает его ухо.
— Ты должен поправиться, Джек. Понимаешь? Мне нужно, чтобы ты поправился.
Он почувствовал, как она берет его за руку и сжимает его пальцы. Он не ощущал больше ни одной части своего тела, словно все остальное не существовало, но он чувствовал, как ее рука надавливает на тыльную сторону его ладони, чувствовал, как настойчиво прикасается к ладони ее большой палец.
— Я люблю тебя. Я люблю тебя сейчас и всегда буду любить тебя, и мне нужно, чтобы ты поправился, чтобы я могла показать тебе, как сильно я тебя люблю.
Джек снова попробовал ответить ей, но не смог. А потом и слышать ее перестал. Его будто бы окутало плотным туманом. Он пытался дотянуться до нее, пытался вернуть ее, но ничего не находил. Она ушла, и он остался один.
Только потом, гораздо позже, Джек Келлер решил, что жизнь ему сохранили два момента.
Во-первых, конечно, Кэролайн. В этом он нисколько не сомневался.
Потому что после того первого визита она снова посещала его. Много раз. И в Виргинии, и в Нью-Йорке — когда он стал транспортабелен. И всякий раз, чувствуя, что она рядом с ним, он становился сильнее и был готов еще решительнее бороться с тем, что не давало ему двигаться и пыталось его уничтожить. Когда она была рядом, она держала его за руку и прикасалась к его щеке, что-то шептала ему, подбадривала и умоляла перетерпеть страдания, потому что впереди их обоих ждали огромные радости. Для того чтобы позвать его в будущее, она разговаривала с ним о прошлом, о времени, которое они провели вместе, и, хотя он по-прежнему не видел ее, по интонациям ее голоса он понимал, что она улыбается, что она так красива, как только может быть, а это означало — необыкновенно красива.
— Ты помнишь, как мы с тобой впервые были близки? — спросила она.
Да, конечно, он хорошо это помнил, до последних мелочей. Невозможно забыть нечто настолько восхитительное, но он с наслаждением слушал, как об этом рассказывает она, и воспоминания принесли ему радость, словно близость опять стала возможна впервые после всех этих лет.
— Я так нервничала, — продолжала Кэролайн. — Но нервничала по-другому. Не так, как волнуются девственницы, господи, дело было совсем не в этом, но я еще никогда не занималась любовью с кем-то настолько важным для меня. Это было не просто свидание, не просто секс. Мы проверяли, выдержим ли постоянство чувств. Понимаю, это звучит не слишком романтично, но я уже тогда так мыслила. И все же было романтично, почему-то я знала, что и ты думаешь так же. Если бы тебе оказалось плохо со мной, если бы я тебя разочаровала, ну… я не пережила бы этого. А мысль о том, что ты можешь меня не удовлетворить, мне даже в голову не приходила. Я сходила по тебе с ума. Ты знал? Наверное, нет. А может быть, отчасти догадывался. Я не выказывала всех своих чувств. Ну, может быть, совсем немножко. Я боялась, хотя даже не смогла бы сказать, чего боюсь. Возможно, я боялась того, как сильно я тебя люблю. Помнишь? Мы пошли в твою комнату в кампусе. Ты всюду расставил свечи. Купил бутылку хорошего вина. Французского, жутко шикарного. Поставил пластинку Джони Митчелл.[13] Тебе она совсем не нравилась, но ты знал, что я ее люблю. Помнишь, как мы с тобой разговаривали? Как мы понимали, что мы здесь для того, чтобы заняться любовью? Это обязательно должно было случиться, поэтому мы не спешили. Просто говорили, говорили, говорили — час за часом. Мы лежали на твоей кровати. Иногда прикасались друг к другу, иногда нет. А потом я очутилась в твоих объятиях, но мы все равно еще о чем-то говорили, пока я тебя не поцеловала. Я не могла больше терпеть, я должна была это сделать. Ты положил руку мне на грудь, я это помню. А потом… потом твои руки я чувствовала везде. Они были такие нежные. Мы целовались, обнимались, сливались в порыве любви, слушали Джони Митчелл и не отрывались друг от друга до следующего утра. Я до сих пор помню все. Не просто помню, а чувствую. Каждое прикосновение, каждый поцелуй. Как славно было быть молодыми…
В следующий раз она пришла, села рядом, стала гладить его руку и заговорила о том, как впервые забеременела.
— Я почти не поправилась, и, наверное, в глубине души ты не верил, что внутри меня есть ребенок. Но он был, и, когда я тебе сказала, что, по-моему, начались схватки, когда мне было так больно, помнишь, как ты испугался? Ты все шутил и вел себя так дурашливо, но я знала, что ты за меня боишься, боишься, что случится что-нибудь ужасное. Видимо, ты с самого начала понял, что все идет не так. И я помню, как ты сказал, что хотел бы пройти через все это вместо меня, потому что знаешь, как я боюсь боли. Я тогда подумала, что лучше этих слов никогда и ничего не слышала. Ты хотел забрать себе мою боль. И в каком-то смысле ты так и сделал, потому что в операционной ты смотрел на меня с такой заботой, с таким состраданием. Я очень хотела удержать этого ребенка и все повторяла: «Все в порядке. Со мной все хорошо, все не так ужасно!» Я старалась тебя утешить. До сих пор помню твое лицо, когда… когда мы узнали. Врач сказал тебе, он говорил именно с тобой, и я понимала, какой это ужас, но ты смотрел на меня, чтобы знать, что со мной все нормально. Никто так на меня не смотрел. Помню, на первом курсе, до того как мы с тобой познакомились, я сломала руку. Каталась верхом в Центральном парке. Мне нужна была операция, должны были вставить спицы — что-то такое серьезное. И я позвонила маме и папе, чтобы сказать им об этом. Я думала, что хотя бы кто-то из них прилетит в Нью-Йорк, чтобы позаботиться обо мне, понимаешь? Я помню, что, когда разговор заканчивался — я тогда уже поняла, что они даже не думают приезжать, — папа мне сказал: «Позвони нам после операции и дай знать, как ты себя чувствуешь». Я ничего не ответила, но мне очень хотелось сказать: «Нет! Это вы мне позвоните!» Они не позвонили. У меня не было никого, кто бы мне звонил и заботился обо мне, пока я не встретила тебя. Но ты не только звонил, ты был рядом со мной. А когда мог, ты даже болел за меня.
Она ненадолго умолкла. Джек слышал, как она дышит. Он не мог сказать, принесли ли эти воспоминания ей радость, или грусть, или и то и другое. Когда она заговорила вновь, ее голос зазвучал с новой нежностью, но в нем была и тихая печаль.
— Я порой думала: наверное, это правильно, что у нас с тобой не было детей, Джек. Мы так любили друг друга, что, может быть, у нас не осталось бы любви на кого-то еще. Я приучила себя к мысли о том, что внутри нас — некое определенное количество любви. Не только внутри нас с тобой — у всех людей. Мы отдаем эту любовь, а когда она заканчивается, ее уже не хватает для кого-то другого, для кого-то нового. Когда ты сможешь говорить, Джек, я хочу, чтобы ты сказал мне, правда ли это. Вправду ли нам всем грозит опасность израсходовать нашу любовь без остатка…
Да, он знал, что Кэролайн давала ему силы на борьбу. И дело было не только в ее любви. Или в ее терпении. Когда он слушал, как она говорит — о них, о ресторанах, об их совместной жизни, — он понимал, что они были не просто друзьями, или любовниками, или мужем и женой. Они были партнерами с самой первой встречи — партнерами во всем, и он понимал, что не может просто так исчезнуть и оставить ее одну. Это придавало ему сил и заставляло бороться. Он не мог положить конец их партнерству, умерев.
Но было еще кое-что. Второе, что спасло его.
