Пи Трейси - Наживка
– Знаешь, в тебе сейчас говорит мачо-неандерталец. Хочешь, чтоб я оставила дверь незапертой, потому что ты меня охраняешь.
– Ничего подобного, – соврал он. – Если ты ее оставишь незапертой в этом квартале, я до смерти буду бояться.
Она чуть улыбнулась, направилась к кухне. Магоцци с Чарли последовали за ней на почтительном расстоянии.
– Есть красное бургундское за триста баксов и бутылка шардоне за восемь в холодильнике. Что предпочитаешь?
– М-м-м… не знаю. И то и другое годится. Смешивать можно?
Черед десять минут он с бокалом вина спустился с последней ступеньки у задних дверей во двор.
Задний двор выглядит как обычно – кусочек увядшей травы, окруженный прочным деревянным забором высотой в восемь футов, старое деревце магнолии в центре, наполовину покрытое начинавшими набухать почками.
Но теперь под деревом стоят три адирондакских кресла,[21] а раньше было два – одно для Грейс, а другое для Чарли, который вбил себе в голову, что на нижнем уровне кишмя кишат чудовища, и никогда не садится ни на пол, ни на землю, если рядом имеется мебель.
Успокойся, Магоцци. Это просто кресло. Ничего не значит. Может, она поставила его для Джексона, который ежедневно является после школы.
– Я тебе подарок купила, – сказала Грейс у него за спиной.
– Да ну? – вымолвил он, изо всех сил стараясь прикинуться равнодушным.
– Кресло, дурачок. Чтобы Чарли не лез к тебе на колени каждый раз, когда мы тут сидим.
– Я думал, оно для Джексона.
– Девятилетнему мальчику никаких кресел не надо. Магоцци, я купила его для тебя, потому что мне нравится, когда ты тут сидишь, и хочется, чтоб тебе было удобно.
– Хорошо. – Хорошо, что она стоит у него за спиной, не видя глуповатой улыбки.
Воробьиный шажок. Ей лучше, Джино.
Не по сезону жаркая погода ненадолго задержалась и после захода солнца, и они выпили по первому бокалу вина на заднем дворе под магнолией. Сидели в непринужденном молчании, прикладываясь к бокалам, прислушиваясь к вечерним пригородным звукам – где-то хлопнула дверь, за каким-то открытым окном у соседей звякают тарелки за ужином, где-то внезапно защебетала птичка, наивно считая ветки магнолии надежной и безопасной спальней. Грейс не только не стреляет в птичку, но и практически не обращает внимания на щебет.
Слава богу. Ей гораздо лучше.
– Посмотри на ветки, Магоцци, увидишь звезды. Через неделю распустятся листья, и их уже не будет видно.
– Никогда не видел это дерево в листьях.
Грейс помолчала.
– Правда?
– Да. Впервые пришел сюда накануне Хеллоуина.[22] На бедном старом деревце оставались три листика, которые очень храбро желтели.
Она издала тихий неопределенный звук.
– Забавно. Я думала, мы знакомы гораздо дольше.
Ему хватило ума не спрашивать, хорошо это или плохо. Он потянулся за бутылкой, стоявшей на земле между креслами, и наполнил бокалы. Хлебнул, откинувшись на спинку своего персонального адирондакского кресла, чувствуя, как все нынешние неприятности утекают в симпатично неухоженную траву на заднем дворе Грейс Макбрайд.
Жалкий тип, обругал он себя. В жизни не был так счастлив, как здесь, полгода общаясь с женщиной, которую еще даже не целовал. Конечно, огорчен мучительным отсутствием физической близости, но абсолютно счастлив. Позор для итальянца, хотя тут ничего не поделаешь. Впервые в жизни, сидя на заднем дворе с этой женщиной, с этой собакой, он чувствует себя дома, где ему всегда рады.
Поэтому у меня нет мебели, Джино. Я там не живу.
– О чем думаешь?
– О том, что счастлив. – Соврать даже в голову не пришло.
– Прелестно. Я газеты читала, новости смотрела. Ты новую загадку решаешь. Наверно, для этого и живешь.
– Это не имеет ни малейшего отношения к тому, что я счастлив в данный момент.
– Знаю. Расскажи, что за дело.
– Фактически два дела. Убийство Мори Гилберта, владельца питомника, и Розы Клебер, но мы не видим связи между ними…
– А с человеком, привязанным к железнодорожным рельсам?
– Над этим работают Лангер с Маклареном. С нашими убийствами ничего общего. У нас застреленные старики-евреи, причем убийца не оставил на месте никаких следов, а там лютеранин, которого кто-то так ненавидел, что замучил насмерть.
– Хорошо, значит, два. Целая куча детективов мается от безделья в отсутствие убийств, а вы с Джино сразу двумя занимаетесь? Похоже, кто-то считает их связанными.
Магоцци пожал плечами:
– Совсем тонкая ниточка. Проверяем.
– Насколько тонкая?
Он заерзал в кресле, вдруг почувствовав себя неловко.
– Пока эти сведения не разглашаем.
– Брось, Магоцци. Хочешь, чтоб я их пробила по новой программе? Посмотрела, что выйдет?
– Мы с Джино думаем, стоит попробовать.
– Хорошо. Ты видел, как эта программа работала с «глухарями». Прекрасно знаешь, что в поисках связей анализируются сотни баз данных, и порой дело движется дьявольски медленно. Мне нужны все сведения, какие у вас уже есть, чтобы сузить круг поисков, иначе на работу уйдет несколько дней.
Не то чтобы он не доверял Грейс. Верит ей больше любого на свете после Джино. Черт побери, сидит ведь под деревом с потенциально опасной птицей над головой, правда? Верит, что Грейс Макбрайд выхватит пистолет и пристрелит ее, если та нападет? Но нельзя преступать установленные в управлении правила, а Магоцци, к своему вечному прискорбию, не бунтовщик.
– У меня нет нескольких дней. – Она скрестила руки на груди, раздраженно на него глядя, как всегда, когда он строго придерживается узкой, официально допустимой дорожки. – Послезавтра начинаем грузить в фургон оборудование.
Он закрыл глаза при напоминании о скором отъезде.
– У обоих на предплечье лагерная татуировка. Мори Гилберт сидел в Освенциме, Роза Клебер в Бухенвальде.
Чувствовал на себе ее взгляд в темноте, потом она отвела глаза, долго молчала.
– Может, какое-то жуткое совпадение.
– Возможно, конечно.
– Но ты в это не веришь.
Он вздохнул:
– Говорю тебе, слабая связь. До этого я уже своим умом дошел.
– Никуда не дошел, разве что больше некуда идти. Что думаешь? Убивают евреев или убивают евреев, бывших в лагерях? То или другое?
Так всегда. Говори вслух то, о чем страшно не только сказать, но и думать.
Он подался вперед, обхватив руками колени, крутя в пальцах пустой бокал из-под вина.
– Не хочу думать ни то, ни другое. Хочу, чтоб ты проверила с помощью своей программы, не замешаны ли они в каких-то нехороших делах, что и стало причиной их смерти.
– Картель престарелых наркоторговцев или что-нибудь вроде того?
– Было бы идеально. Кроме того, лагеря не подходят. Другой старик нас сегодня спросил: зачем убивать старых евреев? Они и так скоро умрут.
– Какой ужас.
– Он тоже был в лагере смерти, – пожал плечами Магоцци. – Извини его.
Грейс на минуту затихла, барабаня пальцами по деревянной ручке кресла.
– Не знаю, Магоцци. Из того, что я слышала о Мори Гилберте в новостях, не похоже, что он был причастен к преступной деятельности.
– Ты даже половины не слышала. Мори всю жизнь помогал людям. Все твердят в один голос: святой, герой… Он был хорошим человеком, Грейс.
– Неправдоподобно хорошим?
Магоцци минуту подумал.
– Не думаю. По-моему, действительно хорошим.
– А Роза Клебер?
– Бабушка Клебер печенье пекла, занималась садом, котом, родными, которые ее обожали…
– Значит, тоже не из преступников.
– Заколдованный круг, – вздохнул Магоцци.
Грейс вылила в его бокал последние остатки вина.
– Может, причина не в том, что они что-то сделали. Может, оба очутились в одно время в одном месте, видели что-то или кого-то, чего не следовало.
Он кивнул:
– Мой любимый сценарий, но что тут искать, черт возьми, и с чего начинать?
– Для этого у тебя есть я.
Он смотрел, как она встала с кресла, всплеснувшись в темноте черной изящной волной.
– Не для этого.
Грейс с улыбкой потянулась, задев пальцами ветку магнолии.
Птичка обезумела.
18
Пока Магоцци и Грейс попивали вино под магнолией, Марти Пульман пил виски по более серьезным соображениям. Сидел на кровати в комнате, принадлежавшей Ханне задолго до того, как она стала его женой. С годами эта комната медленно превращалась из дочерней спальни в унылое место, утратившее конкретное предназначение. За письменным столом никто не сидит, никто не спит в постели, в открывшейся дверце платяного шкафа гремят пустые вешалки. И все-таки Ханна присутствует здесь, как повсюду, и все в мире спиртное не смоет ее.
Он сделал долгий глоток из стакана, глядя в темное окно. Всего вторая ночь в этом доме, а кажется, будто прошла сотня лет с той минуты, как сидел в своей ванне с дулом пистолета во рту.
