Стивен Кинг - Конец смены
Невелика потеря. И для тебя, и, конечно, для твоей семьи — у тебя ее все равно нет.
Да и для мира тоже: мир только обрадуется, что ты отошел.
Он открыл на компьютере папку под названием «ХАРТСФИЛД ЦЕРЕБЕЛЛИН ИСПЫТАНИЯ». Всего было девять таких испытаний в течение четырнадцати месяцев в 2010 и 2011 годах. Бэбино изменений не заметил. С таким же успехом он мог бы давать своему «подопытному кролику» дистиллированную воду.
Он сдался и прекратил испытания.
А «кролик» провел пятнадцать месяцев в темноте зародышем духа, который в определенный момент на шестнадцатый месяц вспомнил собственное имя. Звали его Брейди Уилсон Хартсфилд. Сначала больше ничего не было. Ни прошлого, ни настоящего, ни его самого только шесть слогов имени и фамилии. Потом, незадолго до того, как он мог бы сдаться и отойти, к нему пришло еще одно слово. Слово «контроль». Когда-то оно означало что-то важное, только он не мог вспомнить, что именно.
Он лежал на кровати в палате и смазанными глицерином губами произнес это слово вслух. Он был там один; до того времени, когда медсестра увидела, как Брейди открыл глаза и спросил, где его мать, оставалось еще три недели.
— Кон… троль.
И свет включился. Точно так же, как в его компьютерной мастерской в стиле «Стар Трек», которую он активировал голосовым сигналом с лестницы, спускаясь в подвал с кухни.
И вот он где — в своем подвале на Эльм-стрит, и там все точно так, как было, когда он в последний раз оттуда вышел. Было еще одно слово, которое включало еще одну функцию, и вот оно уже близко, он тоже его вспомнил. Потому что это хорошее слово.
— Хаос!
В воображении он выкрикнул его так громко, как Моисей на горе Синай. Но в палате это был хриплый шепот. Но слово сделало свое дело, потому что ожил ряд ноутбуков на столе. На каждом экране появилось число 20… потом 19… 18…
Что это? Ради всего святого, что это?!
Какое-то паническое мгновение он судорожно пытался вспомнить. Знал он лишь то, что когда этот отсчет на семи экранах дойдет до нуля, машины зависнут. Он потеряет их, эту комнату и тот кусочек сознания, который он каким-то образом сохранил. Он будет похоронен заживо в темноте своего собственного раз…
И вот оно, это слово!
— Тьма!
Он выкрикивает его во всю глотку — по крайней мере, внутри себя. Снаружи это тоже был хриплый шепот давно не используемых голосовых связок. Пульс, дыхательная активность и кровяное давление начали расти. Вскоре старшая медсестра Бекки Хелмингтон заметит это и придет посмотреть на пациента — быстро, но не бегом.
В подвале Брейди отсчет на экранах остановился на цифре 14, и на каждом из экранов появилось изображение. Когда-то эти компьютеры (которые сейчас лежат в темной, как пещера, комнате, где полиция хранит вещественные доказательства, — и каждая машина обозначена латинской буквой от A до G) загружались, показывая кадры из вестерна «Дикая банда». Но сейчас они показывали моменты из жизни Брейди.
На экране номер 1 был брат Фрэнки, который подавился куском яблока, получил повреждение мозга, а позже упал в подвал и сломал шею (в чем ему помог ногой старший брат).
На экране 2 была сама Дебора. На ней был плотно облегающий белый халат, который Брейди вспомнил сразу. Она называла меня своим медовым мальчиком, вспоминал он, а когда она целовала меня в губы, ее губы были немного влажными, и у меня от этого вставал. Когда я был маленький, она говорила об этом «стоячок». Иногда в ванне она терла его теплой мочалкой и спрашивала, приятно ли мне.
На экране номер 3 были «Изделие 1» и «Изделие 2», которые он сам и изобрел.
На экране 4 был серый «мерседес»-седан миссис Трелони с помятым капотом и окровавленным радиатором.
На экране номер 5 была инвалидная коляска. Мгновение Брейди не понимал, что это означает, но потом его осенило. Это на нем он проехал в концертный зал «Минго» тем вечером, когда должны были выступать «Здесь и сейчас». Ни у кого не вызвал подозрения инвалид в коляске.
На экране номер 6 был улыбающийся молодой красавец. Брейди не мог вспомнить его имени, по крайней мере, пока, но знал, кто этот парень: ниггер-газонокосильщик старого детпена.
На экране номер 7 появился сам Ходжес в шляпе, лихо надвинутой на один глаз; он улыбался. Что, Брейди, попался? — говорила эта улыбка. Шлепнули тебя моим ударником, и вот ты лежишь на койке, а когда же встанешь и пойдешь? Готов поспорить — никогда!
Ходжес, сука, все испортил!
Эти семь изображений стали тем каркасом, на котором Брейди начал восстанавливать память о себе. По мере того, как он вспоминал, стены подвальной комнаты, которые всегда была для него надежным укрытием, его бастионом в глупом и безразличном мире — постепенно утончались. Сквозь них начали проходить какие-то внешние голоса, он понимал, что какие-то из них принадлежат медсестрам, какие-то — докторам, а какие-то, возможно, — тем правоохранителям, которые проверяли, не симулирует ли он кому. Он одновременно был, и его не было. Правда, как и со смертью Фрэнки, была сложнее.
Сначала он открывал глаза только тогда, когда был уверен, что рядом никого нет, и делал это нечасто. В палате не было особо на что смотреть. Рано или поздно он совсем оправится, но, даже когда это произойдет, не надо им показывать, что он может много думать, а голова его становилась яснее с каждым днем. Если они узнают, он пойдет под суд.
Брейди не хотел под суд.
Тем более, когда у него еще оставались недоделанные дела.
Через неделю после того, как Брейди обратился к медсестре Норме Уилмер, он открыл глаза глубоко ночью и увидел бутылку с физраствором, которая была подвешена на стойке для капельниц у кровати. Со скуки он поднял руку, чтобы толкнуть бутылку — может, даже сбросить ее на пол. Это не удалось, но, когда бутылка начала раскачиваться туда-сюда, Брейди понял, что обе его руки так и лежат на покрывале и их пальцы слегка загнуты внутрь из-за атрофии мышц, которую физиотерапия могла замедлить, но не остановить. По крайней мере, пока пациент находится в длительном сне низких мозговых волн.
Это что, я сам сделал?
Он снова потянулся, и его руки снова почти не шелохнулась (хотя левая — ведущая рука немного задрожала, но он почувствовал, что коснулся ладонью бутылки и снова раскачал ее.
«Это интересно», — подумал он и заснул. То был первый его настоящий сон, с того времени, как Ходжес (или этот его ниггер-газонокосильщик) послал его на эту кровать.
В последующие ночи — глубокой ночью, так чтобы никто точно не пришел и ничего не увидел, — Брейди экспериментировал со своей фантомной рукой. Иногда при этом он думал о своем однокласснике Генри Кросби по прозвищу Крюк, который потерял правую руку в автокатастрофе. У него был протез — очевидно, фальшивый, он на него надевал перчатку, — но иногда в школу он прицеплял крюк из нержавеющей стали. Генри утверждал, что многое легче брать крюком, ну и бонус — он пугал девушек: подкрадывался сзади и гладил их крюком по голой ноге или руке. Однажды он рассказал Брейди, что хотя и потерял руку семь лет назад, но иногда чувствует, как она чешется или покалывает, словно он ее отлежал. Он показал Брейди свою культю, гладкую и розовую. «Когда руку так покалывает — зуб даю, я мог бы ею голову почесать», — говорил Генри.
Теперь Брейди хорошо понимал, что чувствовал Крюк Кросби… Только вот он, Брейди, по-настоящему мог почесать голову фантомной рукой. Он пробовал. Также он обнаружил, что может тарахтеть жалюзи, когда медсестры опускали их вечером на окно. Окно было довольно далеко от кровати, но фантомная рука доставала и туда. Кто-то поставил на тумбочку возле кровати искусственные цветы в вазе (впоследствии он обнаружил, что это была медсестра Бекки Хелмингтон — единственный человек в больнице, который проявлял к нему хоть немного доброты) — и он мог двигать вазу по столу туда-сюда, проще простого.
Напрягая память — в которой было немало дыр, — он вспомнил, как называется это явление: телекинез. Способность передвигать предметы, сосредоточившись на них. Только вот от настоящей сосредоточенности у него немилосердно болела голова, а его разум, кажется, не очень был с этим связан. Все дело было в его руке — левой ведущей, хоть она и лежит, растопырив пальцы, на простыне и почти не шевелится.
Довольно удивительно. Он не сомневался, что Бэбино — доктор, который приходил к нему чаще всего (раньше приходил; что-то в последнее время он, кажется, потерял интерес к пациенту), — от радости прыгал бы до потолка, если бы узнал об этом, но свой новый талант Брейди собирался держать при себе.
До того, как он мог бы ему понадобился, но Брейди в этом сомневался. Шевелить ушами — это тоже талант, только от него нет никакой практической пользы. Да, он может раскачать бутылки на стойке с капельницей, тарахтеть жалюзи, стучать по картине на стене; может сделать так, чтобы простыни шевелились, будто под ними проплывает большая рыба. Иногда он что-то такое делал в присутствии медсестер, и те забавно пугались. Похоже, тем его новые способности и ограничивались. Он попытался включить телевизор над кроватью — не удалось. Попытался закрыть двери в санузел в палате — тоже не получилось. Схватить хромированную ручку он мог — он чувствовал пальцами ее холод и упругость, — но силы в его фантомной руке не хватало. По крайней мере, пока что. Он подумал: может, если он будет продолжать тренировать руку, то она станет сильнее.
