Питер Джеймс - Одержимый
В ответ на последний вопрос миссис Уинстон, удивив его, сказала, что у Коры Барстридж было мало денег. К ней раз в неделю приходила уборщица, и все.
– Я полагал, что она очень богатая леди, – сказал Гленн.
– Боюсь, что нет. В последние десять лет у нее было мало работы. И она несколько раз неудачно вложила деньги, а ее последний муж был игроком.
Гленн спросил у женщины, можно ли еще как-нибудь попасть в квартиру, и узнал, что со двора на стене дома есть пожарная лестница. Затем он попросил ее вернуться в свою квартиру – он не хотел, чтобы она увидела то, что он и сам боялся увидеть.
Он вызвал по рации отвечающего за этот участок сержанта, изложил ему факты и получил разрешение на проникновение в квартиру. Затем проверил пожарную лестницу – шаткое металлическое сооружение, заканчивающееся ржавой, но прочной на вид и запертой железной дверью. Добраться с нее до окон не было никакой возможности.
Он вернулся к квартире, некоторое время опять звонил в звонок, стучал и громко звал Кору Барстридж через прорезь для писем. Ничего.
В дверь был врезан вполне надежный современный замок, и Гленн понимал, что никакого смысла ковыряться в нем нет. Ключ к успеху был в применении грубой силы. Он несколько раз осторожно приложился плечом, затем – уже гораздо менее осторожно – правой ногой. Дверь чуть подалась, но замок не сдавался. Он поразмыслил, не вызвать ли по рации команду с переносным тараном, но не додумал эту мысль до того, чтобы снять рацию с пояса. Вместо этого он продолжал колотить ногой в дверь.
Стали открываться соседние двери, а из-за тех, что оставались закрытыми, доносились голоса. По лестнице поднимался молодой человек в футболке и шортах. Увидев Гленна, он вытаращил глаза и остановился.
– Полиция! – успокаивающе сказал Гленн.
Лицо молодого человека перекосилось от ужаса, и он кубарем скатился вниз по лестнице. Гленн мысленно отметил это – возможно, юноша хранил дома наркотики. Затем он повернулся и возобновил атаки на дверь.
Наконец замок поддался, но дверь, открывшись всего на несколько дюймов, была остановлена дверной цепочкой, которая оказалась очень крепкой и отлетела только после еще пяти-шести мощных ударов. Зайдя в квартиру, Гленн закрыл за собой дверь, чтобы не заглядывали любопытные, и остановился, борясь с дурнотой и нахлынувшей вонью. Он вынул из кармана тонкие резиновые перчатки и надел их.
Он стоял в небольшом коридоре. На одной стене – две изысканные абстрактные картины, изображающие парижские уличные сценки, на другой – две афиши в рамках. Кора Барстридж и Лоуренс Оливье в спектакле «Время и семья Конвей» в театре «Феникс» на Чаринг-Кросс-роуд и Кора Барстридж, Анна Мэсси и Тревор Говард в спектакле «Веер леди Уиндермиер» в театре «Ройял» в Брайтоне.
Несмотря на то, что он был почти уверен, что случилось что-то плохое, он испытал благоговение – он находился дома у великой актрисы. Что-то неопределимое отличало это место от всех других, где он побывал за свою жизнь. Здесь словно бы висела волшебная радуга, это был другой мир, в который невозможно попасть, если ты не богат и не знаменит. Вечером он обязательно расскажет об этом своей жене, Грейс. Она не поверит, что он был дома у Коры Барстридж!
Гленн осторожно переступил через устилающую пол почту и прошел в большую гостиную, где на окнах были наполовину приспущены занавеси. О стекло бились две большие мухи. Комната была выдержана в стиле ар-деко. Увидев огромное количество афиш, постеров и фотографий, Гленн будто перенесся назад во времени. Над камином висело забранное под стекло письмо от принцессы с благодарностью за проведение благотворительного вечера в поддержку детского фонда.
Не комната, а сокровищница! Столько здесь всего интересного, как в музее.
В одном из углов стоял письменный стол, на котором яростно мигал автоответчик. Подойдя к столу, Гленн увидел записку, придавленную к поверхности стола статуэткой русалки. Записка была написана синими чернилами, дрожащей рукой:
Я больше не могу смотреть на себя в зеркало».
Без подписи.
Гленн прочел ее несколько раз. У него перехватило дыхание. Треск рации вернул его к действительности.
– Чарли-отель сто сорок четыре?
Он включил микрофон.
– Чарли-отель сто сорок четыре.
Это был сержант его подразделения.
– Гленн, ты будешь присутствовать на подъеме контейнера на Олдрингтонской пристани?
– Я в квартире Коры Барстридж. Думаю, придется здесь задержаться.
– Она собирается показать тебе один из своих многочисленных фильмов? – пошутил сержант.
– Вряд ли, – мрачно ответил Гленн.
Он вернулся в коридор и пошел по нему дальше. Вонь и жужжание мух усиливались. Запах будто уплотнял воздух, утяжелял его. Не вдыхай его. Ты дышишь смертью.
Дойдя до одинокой двери в конце коридора, Гленн замедлил шаги. Остановился. Комната была темной, но он знал, что она здесь. Не открывая дверь полностью, он нашарил на стене выключатель, включил свет и только после этого открыл дверь.
Комната освещалась большой люстрой ар-деко и подходящими по стилю настенными светильниками. Изысканные обои. Пушистые тапочки на белом ковре на полу. Она лежала на массивной кровати, отвернув от двери лицо. На голове у нее было что-то блестящее, похожее на шапочку для душа. Над кроватью висело облако мух, и еще больше их ползало по занавескам. Ее руки лежали поверх одеяла, кисти выступали из рукавов розового шелкового халата. Даже с того места, где стоял Гленн, от двери, он видел, что они синие.
Вздохнув, несмотря на ужасную вонь, Гленн, обойдя туалетный столик, зеркало которого очерчивала сплошная рама лампочек, зашел с другой стороны кровати, чтобы увидеть ее лицо.
И здесь он сломался.
На голове у нее была не шапочка для душа, а пластиковый пакет из «Уэйтроуз». Он полностью закрывал голову и был завязан на шее поясом от халата.
Руками в перчатках Гленн развязал узел и снял пакет. Вверх взвилось облако мух. Он застыл в немом шоке. Ее рот был открыт, будто в крике. Лицо сине-черного цвета. По тому, что осталось от губ и глаз, ползали личинки. Он отвернулся, едва подавив позыв рвоты. Кора, нет. Нет. Зачем ты это сделала? Господи, ну зачем ты это сделала?
27
Потом она говорила своей подруге Сэнди, что ошибалась насчет его. Этот человек, который все эти недели всегда выбирал ее кассу и так странно смотрел на нее, был совсем не Лайам Нисон!
Но ведь он, в конце концов, вполне мог оказаться Лайамом Нисоном. Только две недели назад она обслуживала Пэтси Кенсит. А несколько месяцев назад – Лиз Херли. Она не совсем уверена, но вроде бы прямо перед Пасхой был Билли Коннолли. Сюда, в «Сейфуэй» на Кингс-роуд, приходит множество звезд, но почему-то они предпочитают подходить к другим кассам, не к ее.
Но в этот раз она взглянула вверх и увидела мужчину, которого убежденно считала Лайамом Нисоном (он всегда платил наличными, поэтому она не могла узнать его имя из кредитной карты). Он улыбался ей. На нем была желтая рубашка поло, застегнутая на все пуговицы, и коричневый пиджак от Армани.
– Привет, Трейси, – как обычно, сказал он.
И как обычно, она покраснела. Люди иногда обращались к ней по имени – его легко можно было прочесть на ее нагрудном бедже, – но у этого мужчины был такой голос… Красивый голос с безукоризненным английским выговором. «Трейси» в устах этого человека звучало совсем по-особенному. У нее неожиданно вылетело из головы, англичанин Лайам Нисон или американец.
– Собираюсь сделать настоящий крабовый суп, – сказал мужчина и показал рукой на невероятно ровный, будто по линейке выверенный ряд упаковок, лежащих на конвейере начиная с таблички «Следующий покупатель». – Это для моей девушки.
Ему понравилось, как она кивнула в ответ, – она считала само собой разумеющимся, что у него есть девушка и он не жалкий одиночка, пытающийся завязать знакомство. Он почувствовал себя хорошо, когда сказал, что у него есть девушка. Он ощутил себя нормальным человеческим существом.
– Вы когда-нибудь ели крабовый суп? – спросил он.
Трейси сморщила нос и нажала кнопку, приводящую конвейер в движение.
– Я не очень люблю крабов – они страшные.
– Моя мать тоже не любила крабов. Она их ненавидела. Не позволяла их покупать. Даже в виде консервов.
– Я могу есть крабовую пасту, – сказала Трейси. – В сандвичах.
Первой на кассу прибыла большая бутыль свежевыжатого апельсинового сока. Трейси поднесла ее к устройству считывания штрихового кода, протянула Томасу Ламарку несколько пластиковых пакетов, затем пробила четыре авокадо и упаковку выращенных в Англии помидоров.
– Английские помидоры самые лучшие, – сказал он. – Некоторые импортные помидоры подвергают воздействию радиации, чтобы убить микробы. Вы об этом знали?
