Остров пропавших девушек - Марвуд Алекс

«Я хреново себя веду», — думает Джемма. Но в сердце у нее будто засел кусок свинца. Когда кто-то утратил твое доверие, вернуть его потом уже очень сложно, и после скандала с лотерейным билетом она не намерена открываться матери. Джемма не слепая, не идиотка. Она прекрасно понимает, что скандал был обусловлен не столько серьезностью ее проступка, сколько маминым желанием продемонстрировать папе Последствия Его Бегства. А также понимает, что папа продолжает упрекать ее только потому, что злится, что она поставила его в такое положение. Так или иначе, выводы Джемма сделала.

Она берет второй пакет — с логотипом бутика «Дьюк» на Йорк-сквер, где они были пару недель назад. У нее падает сердце. Ясно, что там. Две недели назад она все бы отдала за такой подарок.

Но сейчас уже все по-другому. Восхищенно разглядывая нефритовый шелк, расшитые блестками лямки и узкий пояс, Джемма думала, что скажет Натан, когда увидит ее в этом платье. Но теперь все пошло прахом. Все над ней смеются. Если она когда-нибудь еще отправится на вечеринку (что вряд ли) и наденет это платье, сочтут, что она переигрывает.

— Спасибо, — без всякого восторга говорит Джемма и тут же видит на лице матери обиду, которая, как обычно, тут же сменяется раздражением.

— Ты серьезно? — спрашивает Робин. — И это все?

У Джеммы больше нет сил.

— Две недели назад ты по нему просто умирала, — говорит Робин. — Я думала, ты хотя бы сделаешь вид, что тебе приятно.

— Оно классное, — все так же вяло отвечает Джемма.

Ну вот как тут объяснишь? Она и так уже чувствует себя дурой.

Робин выхватывает платье и сует его обратно в пакет.

— Господи, ну ты даешь, — говорит она, — ничем тебе не угодишь.

В груди Джеммы что-то закипает, ей хочется заорать или схватить нож и покромсать кожу, только чтобы увидеть, как выступит кровь, и тем самым сбросить давление. «Ты что, не видишь? Не видишь меня? Помоги мне, мама! Ради бога, помоги! Просто обними меня!»

Джемма хочет что-то сказать, но матери уже нет в комнате.

Остров

Июль 1985 года

16

Что-то касается ее бедра, потом слегка задевает ладонь, а в следующее мгновение Мерседес уже лупит по воде руками и ногами, потому что кожа в тех местах горит адским огнем.

Медузы!

Мерседес отплывает назад, чувствует, как еще одна касается ее лодыжки, разворачивается и спешит к берегу. Но движется медленно, потому что ей совсем не хочется окунать лицо в воду.

— Puta mjerda!

Справа от нее к камням несется пловец в маске с дыхательной трубкой, усиленно работая ластами. Мерседес неуклюже по-собачьи загребает руками, сгорая от зависти. Вот пловец выходит из воды на берег. Это девочка. Короткие темные волосы и бирюзовый купальник в подсолнухах.

Ой-ой-ой! Как жжет! Медуз в эти края течениями заносит нечасто, однако она не раз слышала от рыбаков рассказы об их болезненных ожогах, хотя никогда и не понимала, каково это на самом деле.

Доплыв до старого накренившегося корабля, Мерседес ложится на волны и отдыхает, пока те не выносят ее к берегу, а колени и руки не касаются бетона, после чего бредет по мелководью, добирается до суши и осматривает раны — круглые, размером с кофейное блюдце. Кожа покрыта красными волдырями, готовыми вот-вот лопнуть.

— Mjerda! Sangre de Cristo! Porco MADONNA!

В этот момент ей кажется, что не так уж и сильно она любит море.

В двадцати метрах от нее девочка снимает свою маску и стаскивает ласты. Потом задумчиво смотрит на нее, ероша короткие мокрые от воды волосы, босиком шагает по гальке и говорит:

— Не повезло.

Мерседес поднимает глаза. Уже три года им преподают в школе английский, так что смысл слов ей понятен.

— Сколько раз тебя ужалили? — спрашивает девочка, осматривая ожоги. — Считай, тебе повезло. Вон там их целая туча.

Красивой ее не назовешь. У нее неровная, тусклая, оливкового оттенка кожа и тяжелая, как у боксера, челюсть. Кустистые брови срослись на переносице, а нос напоминает две молодые картофелины, взгромоздившиеся одна на другую. «Я ее знаю, — думает Мерседес. — Это дочь сеньора Мида. Она была на похоронах. Прямо копия отца, бедняжка. Ей пригодится ее приданое».

Волдыри уже начинают сочиться, в ранах пульсирует боль. Несмотря на июльский зной, ее немного знобит, и кружится голова. Мерседес роняет лоб на колени и негнущимися руками упирается в землю.

— Вот черт, — говорит девочка, — с тобой все хорошо?

Она качает головой. Отвечать нет сил.

— Ладно, держись, сейчас.

К изумлению Мерседес, девочка стягивает трусы. По меркам Кастелланы она и так была почти что голая, но теперь, увидев пушок меж ее ног, Мерседес ахает от смущения и закрывает глаза руками.

Дочь Мида хватает ее за правую руку, укладывает на землю и прижимает ладонь к колену, чтобы покрасневшее запястье оказалось рядом с ожогом на бедре, после чего садится на корточки. Когда до Мерседес доходит, что сейчас будет, она пытается вскочить.

— Нет! Нет! Что ты делаешь?

Раздраженный вздох.

— Господи, я пытаюсь тебе помочь!

Потом поднимается, опять берет Мерседес за руку, наклоняется и смотрит ей прямо в лицо. У нее свежее дыхание, отдает мятой.

— Я просто... ajudate! Помогать! Кислота... Понимаешь меня? Acidio! Para el... — На этом ее познания в иностранных языках явно заканчиваются, и она прибегает к импровизации. — El pico. No. La pice. Боже милостивый, ожог!

Она тараторит так, что Мерседес не может уследить. Но общий смысл понятен.

— Ajudate! — повторяет девочка и решительно кладет пострадавшую руку Мерседес на место.

Мерседес закрывает глаза и отворачивается. Она слишком обессилела, чтобы сопротивляться, а эта девочка, кажется, твердо вознамерилась помочиться на ее ожоги. «Будь что будет», — думает она, чувствуя на руке и бедре струю теплой жидкости. Потом девочка упирается ей рукой в плечо, чтобы не упасть, и смещается чуть ниже к лодыжке. «Хотя бы не пахнет, — думает Мерседес, — и еще какое-то время не будет. А потом можно будет все смыть... потом, когда...»

Жжение становится слабее. «Боже мой, — думает она, когда девочка опорожняет мочевой пузырь и перестает упираться в ее плечо рукой. — И правда сработало!»

Она открывает глаза и смотрит на ногу. Девочка уже снова надела купальник, а ожоги определенно утратили болезненный оттенок. Прикасаться к ним пока не хочется, но кроваво-алый цвет уже теряет свою агрессивность и постепенно сменяется сиреневым.

Она поднимает взгляд. Девочка улыбается. В этот момент она почти красива. Яркие голубые глаза, белые зубы. Если бы не эта челюсть.

— Полегчало? — спрашивает она.

Мерседес кивает, по-прежнему не в состоянии прийти в себя от изумления.

— Да. Спасибо тебе.

— Тебе повезло, что я не пописала в море, — заявляет девочка, — а ведь хотела. — И, не говоря больше ни слова, возвращается к своим вещам.

Мерседес не спускает с нее глаз, пока девочка собирает вещи и возвращается обратно. Они ровесницы, хотя, судя по кустику волос между ног, дочь Мида может быть чуть старше. Фигура еще по-детски пухлая, но тело выглядит сильным — не потому, что его обладательница упорно трудится, а благодаря деньгам. Такие фигуры бывают у женщин на яхтах. У всех таинственно плоские животы: кожа словно свободно скользит по упругим мышцам, будто они никак не связаны. И если у Мерседес целая куча ссадин и шрамов, особенно на ногах, то у этой девочки кожа сохранила младенческую гладкость. Бикини сидит на ней как влитой, будто сшит на заказ, а узор из подсолнухов на нем яркий и броский. Но вот лицо, боже упаси, как у гоблина.

Мерседес в доставшемся от Донателлы купальнике с плотной юбочкой до бедер и закрытым топиком чувствует себя жалкой и нищей. И почему-то беззащитной.

Девочка плюхается рядом и роется в полотняной пляжной сумке под цвет купальника.

— Вот они! — победоносно заявляет она, достает блистер с мелкими таблетками и бутылку воды и протягивает ей. — Держи.