Патриция Хайсмит - Те, кто уходят (litres)
– Между… ну не знаю… где-то между Академией и Сан-Марко. На улице. Я могла ошибиться. Вроде был похож. Со спины. – Она посмотрела на Коулмана.
Коулман пожал плечами:
– Возможно. А почему бы и нет?
Он знал, что она думает, о чем спрашивает себя или снова собирается спросить у него: «Ты с ним поссорился на Лидо в ту ночь? Вы подрались в катере?»
Инес было известно (Коулману хватило ума сказать ей, прежде чем она сама узнает от Коррадо), что в ту ночь катер он вел назад сам и пассажиром был Рей. И она спросила у него два дня назад, когда он сказал, что высадил Рея на набережной Дзаттере, не подрался ли он с Реем на катере, и Коулман ответил: нет, не подрался. Драка на катере подразумевала то, что он мог скинуть Рея в воду, мертвого или потерявшего сознание. Коулман посмотрел на Инес, его раздражение усилилось, и он пожалел, что выкинул пистолет. Пистолет он купил в Риме, а потом, через двенадцать часов в ту же ночь, выкинул в корзинку с мусором, завернув в газету, когда решил, что больше оружие ему не понадобится, поскольку Рей мертв. Коулман попытался успокоить себя, спросив:
– Насколько я понимаю, ты не стала проверять, Рей это или нет?
– Он прошел дальше по улице, этот человек. Я его потеряла. Да, я бы хотела проверить, Рей это или нет.
– Дорогая, ты все понимаешь не хуже меня.
Коулман сел на кровать, но по другую сторону, чтобы можно было смотреть Инес в глаза. Он напомнил себе, что тело так пока и не выловили. А тела всегда всплывают. Конечно, прошло всего три дня. Но при таком количестве островов вокруг Венеции – Лидо, Сан-Эразмо, Сан-Франческо-дель-Дезерто (остров-кладбище, поросший кипарисами) – его тело уже должны были выловить, если он утонул. Коулман каждый день просматривал газеты, утренние и вечерние. Теперь он жалел, что не убил Рея, прежде чем выкинуть его с катера. Он слишком спешил. «Что ж, если придется повторить, это будет сделано», – подумал Коулман с мрачной обреченностью и посмотрел на Инес:
– Чего ты ждешь от меня? Зачем все это рассказываешь?
– Понимаешь… – сказала Инес, складывая руки на груди. Она поставила одну ногу в чулке на другую – неудобная, нетипичная поза. – Они наверняка будут допрашивать тебя, ну, я говорю о полиции. Может быть, всех нас. Но ты видел его последним.
– Полиция? Не знаю, дорогая. Может быть, последним его видел портье в «Сегузо».
– Я спрашивала. В тот четверг он не возвращался.
– Пусть допрашивают, – сказал Коулман.
На мгновение он уверился, что Рей и в самом деле мертв. Однако смерть Рея не была подтверждена. Коулман ничего не знал, и это выводило его из себя. Рей мог сообщить полиции, что он, Коулман, предпринял две попытки убить его. Коулман неожиданно рассмеялся и посмотрел на Инес. Рею не хватило бы на это смелости. Нет, Рей не сделал бы этого.
– Что такого смешного?
– Та серьезность, с какой мы это обсуждаем, – ответил Коулман. – Посмотри мой новый рисунок. Моя новая идея.
Инес подошла к нему, все еще держа руки сложенными на груди, но потом положила ладонь ему на плечо и взглянула на рисунок.
– Это люди? – с улыбкой спросила она.
– Да. Вид сверху. А вот первый вариант. – Он показал на рисунок, но тот уже не стоял, подпертый коробкой для красок, а упал на стол. Коулман обошел кровать и поставил рисунок на место. – Мне нравится. А тебе? Вид на людей сверху, а?
– Очень забавно. Носы тоже смешные.
Коулман, довольный, кивнул:
– Хочу попытаться сделать это в цвете. Может быть, я теперь буду рисовать людей, как их видно сверху. Вид с высоты ангельского полета.
– Эдвард, давай уедем отсюда. Прошу тебя.
– Из Венеции? Мне казалось, ты хочешь остаться еще на неделю.
– Тебе для работы не нужна Венеция. Ты не рисуешь Венецию. – Она показала на два новых рисунка. – Поедем ко мне домой. Центральное отопление. Только-только установлено. Не то что у Смит-Питерсов, у них работы так никогда и не кончатся. – Она улыбнулась ему.
Инес говорила о своем доме близ Сент-Максима на юге Франции. Коулман понял, что не хочет покидать Венецию, пока не выяснит насчет Рея, и не покинет.
– Мы здесь и недели не пробыли.
– Погода ужасная.
– Во Франции не лучше.
– Но там, по крайней мере, мой дом. Наш дом.
– Я его никогда не видел, – хмыкнул Коулман.
– Там ты сможешь оборудовать мастерскую. Это тебе не отель. – Инес обняла его за шею. – Прошу тебя. Давай улетим. Завтра.
– А разве мы послезавтра не собирались на постановку в «Фениче»?[35]
– Это неважно. Давай узнаем, можно ли купить билеты на самолет до Ниццы на завтра.
Коулман осторожно снял ее руки со своей шеи:
– Что ты имеешь в виду, говоря, будто я не рисую Венецию? Посмотри на этот рисунок. – Он показал на первый. – Это венецианская церковь.
– Мне здесь плохо. Я чувствую себя не в своей тарелке.
Коулман не хотел спрашивать, почему она так себя чувствует. Он знал. Он достал из пиджака последнюю сигару, лежавшую в сигарнице из черепахового панциря. Не забыть бы купить сигар сегодня вечером, сделал он себе заметку на память. В комнате Инес зазвонил телефон, и Коулман обрадовался: он не знал, что еще сказать Инес.
Она пошла к телефону быстрее, чем обычно.
– Алло? Ах, Антонио, слушаю.
Коулман мысленно застонал и закрыл было дверь в ванную, но решил, что Инес сочтет это хамством. Антонио находился внизу, как понял Коулман со слов Инес.
– Нет, прошу тебя, не надо, Антонио. Не сейчас. Я хочу тебя увидеть. Подожди, я сейчас спущусь. Выпьем кофе. Жди, буду через две минуты.
Коулман наблюдал, как она надевает туфли. Он в это время наливал воду в стакан из крана в ванной.
– Антонио внизу, – сказала Инес. – Я спущусь к нему на несколько минут.
– Да? А что ему нужно?
– Ничего. Просто я хочу повидаться с ним, раз уж он здесь. – Она надела шубку, но без шляпки, и посмотрела на себя в зеркало. – Губы красить не буду, – сказала она.
– Ты когда вернешься?
– Минут через пятнадцать, – сказала она, грациозно помахав ему на прощание. – Пока, Эдвард.
Ее взволнованный вид показался Коулману необычным, и он предположил, что́ она могла услышать от Антонио: он собирается вернуться в Неаполь или Амальфи, а Инес хочет убедить его не делать этого. Антонио не нравился Коулману. Не то чтобы Коулман бешено его ненавидел – он видел паразитов и похуже. Нет, Антонио просто не вызывал симпатии. Коулману казалось, что Антонио подозревает, будто он имеет какое-то отношение к исчезновению Рея. Может быть, даже считает, что Коулман убил его, а потому хочет держаться подальше от возможных неприятностей. Можно не сомневаться: Инес по меньшей мере один раз встречалась с Антонио после того четверга и долго с ним разговаривала. Коулман вздохнул, потом пыхнул сигарой – это успокаивало.
Он подошел к окну и выглянул наружу. Прекрасный вид над крышами нескольких домов в направлении Гранд-канала, в надвигающихся сумерках посверкивают огни – судовые и на берегу. А жар, поднимающийся от радиатора под окном прямо в лицо Коулману, придавал ему ощущение безопасности и уверенности. Он знал, что люди по всей Венеции жмутся к печкам или обветренными руками выполняют работы по дому, а то и под открытым небом, а несколько художников наверняка растирают руки возле дровяных печей (упрямые кретины, этих печей из красного кирпича в Италии предостаточно), чтобы потом вернуться к своим полотнам. А он жил в великолепных теплых апартаментах и с красивой женщиной, делившей с ним это тепло. Коулман понимал и признавался самому себе и мог бы признаться любому, кто спросил бы у него об этом, что он не испытывал ни малейших угрызений совести, беря деньги у женщин вроде Инес. В отличие от чудака Антонио. Антонио считал, что иждивенчество – честная игра; если умеешь, играй и бери сколько можешь, но он слегка стеснялся этого. Коулман – ничуть.
И никаких угрызений совести насчет Рея Гаррета – вот о чем еще подумал Коулман, покачиваясь на теплых ногах и попыхивая сигарой. Рей Гаррет был его, Коулмана, ставкой в честной игре. Если его уличат – плохо, не повезло, но Коулман считал, что игра того стоит, поскольку ему было плевать: пусть его судят за убийство. По крайней мере, он будет знать, что Гаррет мертв. А Гаррет заслужил смерть. Если бы не Гаррет, не его трусливая натура, не его судьба выходца из американского высшего класса, то Пегги была бы теперь жива.
Коулман подошел к висящему на спинке стула пиджаку, в кармане которого лежала фотография Пегги, но удержался. Он уже доставал сегодня ее фотографию. В последнее время у него выработалась привычка смотреть на нее не реже двух раз в день в течение нескольких минут. Но он уже изучил все светотени на снимке, который являл ему плоский бестелесный образ, называемый Пегги, он мог рассматривать эту фотографию мысленно, и в пятницу он поступил именно так, отпраздновав тем самым гибель Гаррета. Он по-прежнему считал его мертвым. По здравом рассуждении Гаррет никак не мог быть живым. Еще несколько дней – и его тело выловят. И точка. Может, даже завтра.
