Джон Катценбах - Во имя справедливости
— А как насчет одежды Фергюсона? Неужели на ней ничего не было? Ну, крови там или волоса какого-нибудь?
— Когда он во всем признался, мы перевернули его дом вверх дном, но так ничего и не нашли.
— А в машине? Неужели и в машине ничего не оказалось?
— Когда мы взяли Фергюсона, он как раз закончил мыть свою машину. Он выскоблил ее до блеска внутри и снаружи. От коврового покрытия салона под передним пассажирским сиденьем был отрезан кусок, но, кажется, его отрезали уже давно. А он надраил машину так, что она сверкала, словно только что из магазина. Мы ничего не нашли. И вообще, — пояснил Уилкокс, вытирая ладонью вспотевший лоб, — у нас не такие возможности, как у вас в больших городах. Конечно, и мы кое на что способны, но наша криминалистическая лаборатория работает медленно, и на результаты ее работы не всегда можно положиться. Может, эксперты из ФБР с их спектрографами что-нибудь и нашли бы, а мы ничего не обнаружили, как ни старались… Впрочем, кое-что мы все-таки нашли, — помолчав, добавил детектив, — но большого проку от этого не было.
— Что именно?
— Один лобковый волос. Не этой девочки, но и не Фергюсона!
Кауэрт покачал головой. Было так душно, что дышать удавалось с трудом.
— Но если Фергюсон во всем сам признался, почему он не сказал вам, куда положил одежду? Куда девал нож? Что же это за признание без таких существенных деталей?!
Лицо Уилкокса налилось кровью, он открыл было рот, но так ничего и не сказал. Вопрос Кауэрта повис без ответа в раскаленном воздухе над прогалиной у болота.
— Пошли! — буркнул наконец полицейский, повернулся и стал, не оглядываясь, выбираться на дорогу. — Нам нужно еще в одно место.
Кауэрт взглянул на место преступления — ему хотелось навсегда запечатлеть его в памяти. Потом со смешанным чувством отвращения и возбуждения он пошел за Уилкоксом.
Детектив остановил свою машину без опознавательных знаков перед маленьким домом, почти ничем не отличавшимся от остальных. Это был одноэтажный белый домик из шлакобетонных блоков, с аккуратно подстриженной лужайкой и пристроенным гаражом. К тротуару вела вымощенная красным кирпичом дорожка. Кауэрт заметил позади дома террасу с черным круглым грилем. Половину дома защищала от дневного зноя старая раскидистая сосна. Не понимая, куда и зачем его привезли, журналист повернулся к полицейскому.
— Здесь вы возьмете следующее интервью, — проговорил с довольно мрачным видом молчавший всю дорогу Уилкокс. — Если у вас, конечно, пороху хватит…
— Кто здесь живет? — с опаской спросил репортер.
— Здесь жила Джоанна Шрайвер.
Кауэрт поперхнулся.
— Да, она шла именно сюда, — продолжал детектив, — но не дошла… Тэнни предупредил, что мы приедем в одиннадцать, — взглянув на часы, добавил он. — Мы уже опоздали. Пошли! Или?..
— Или что?
— Или вы не хотите туда идти?
Кауэрт покосился на Уилкокса, потом обернулся в сторону дома и снова повернулся к полицейскому:
— Ясно, вы уже поняли, что я сочувствую Фергюсону, и теперь желаете видеть, как я взгляну в глаза родителям девочки, которую он якобы убил. Это что, проверка?
— Проверка, — буркнул Уилкокс, опустив глаза. — Вы все правильно поняли, мистер Кауэрт. Все, кроме одного. Вы так и не поняли, что этот негодяй действительно убил девочку. Ну что — пойдем или нет?
— Обычно я сам решаю, с кем и когда мне разговаривать, — наставительно произнес Кауэрт и тут же пожалел об этом: Уилкокс только этого и ждал.
Полицейскому нужна была хоть какая-то зацепка, чтобы возненавидеть его лютой ненавистью, и такой заносчивой фразы для этого было вполне достаточно.
— Значит, не хотите идти? Может, в другой раз?
— Нет, хочу, — ответил Кауэрт, решительно вылез из машины, быстро подошел к дому и позвонил в звонок, не дожидаясь, пока его догонит Уилкокс.
За дверью раздались шаркающие шаги, и перед Кауэртом предстала немолодая женщина, на вид — типичная домохозяйка. Она была почти совсем не накрашена, но, судя по всему, провела все утро, приводя в порядок свои пышные светло-каштановые волосы. На ней было простое коричневое домашнее платье, а на ногах — босоножки. Ее черты лица напомнили Кауэрту подбородок, щеки и нос убитой девочки. Ему показалось, что сейчас на него вопросительно смотрит она сама, а не ее мать. Отогнав видение, журналист проговорил:
— Миссис Шрайвер? Меня зовут Мэтью Кауэрт. Я из газеты «Майами джорнел». Полагаю, лейтенант Браун предупредил вас о том, что…
— Да, предупредил, — кивнув, перебила мать убитой девочки. — Заходите в дом, мистер Кауэрт. Вы можете звать меня Бетти. Тэнни говорил о том, что детектив Уилкокс привезет вас к нам сегодня утром. Мы знаем, что вы хотите написать в газете о Фергюсоне. Мой муж дома, он хочет с вами поговорить.
Миссис Шрайвер старалась держаться непринужденно и дружелюбно, она тщательно выговаривала слова, и Кауэрт подумал, что она старательно скрывает волнение. Однако журналист не сомневался, что долго ей сохранять спокойствие не удастся.
Мать убитой девочки провела Кауэрта в гостиную. Уилкокс шел за ним по пятам, но журналист демонстративно не обращал на полицейского ни малейшего внимания. В гостиной навстречу Кауэрту из низкого кресла с заметным усилием поднялся широкоплечий, уже лысеющий мужчина с солидным животом.
— Меня зовут Джордж Шрайвер, — представился он, протягивая Кауэрту руку. — Рад, что нам представилась возможность с вами поговорить.
Кивнув мужчине, журналист быстро огляделся, стараясь хорошенько запомнить увиденное. Гостиная, как и весь дом снаружи, выглядела опрятной и современной: простая удобная мебель, на стенах яркие репродукции. Казалось, предметы обстановки приобретались по отдельности, бессистемно, просто потому, что понравились хозяевам дома. На одной из стен висело множество семейных снимков, и Кауэрт решил к ним присмотреться. В центре, в окружении других снимков, была помещена фотография Джоанны, которую он уже видел в школе. Кроме того, журналист заметил фотографии ее старшего брата и старшей сестры.
— Наши уцелевшие дети, Джордж-младший и Энн, учатся в университете штата Флорида, — пояснил Джордж Шрайвер, проследив за взглядом журналиста. — Если бы они знали о вашем приезде заранее, думаю, постарались бы приехать домой, чтобы с вами поговорить.
— Джоанна была у нас самой маленькой, — заговорила было Бетти Шрайвер, но у нее сразу задрожали губы, и она поспешно отвернулась от фотографии.
Джордж Шрайвер опустил на плечо жены свою огромную ручищу и усадил ее на диван, но она тут же вскочила на ноги:
— Извините меня, мистер Кауэрт. Не желаете ли чего-нибудь выпить?
— Благодарю вас. Стакан воды со льдом, если нетрудно, — ответил репортер, отвернулся от фотографий и устроился в одном из кресел.
Пока женщина отсутствовала, журналист повернулся к Джорджу Шрайверу:
— А вы член городского совета?
— Бывший, — ответил Джордж Шрайвер. — Теперь я все время провожу у себя в магазинах. Видите ли, у меня два магазина хозяйственных товаров — один в Пачуле, а другой по дороге в Пенсаколу. Какое-никакое, а все-таки занятие. Особенно сейчас, когда наступает весна. — Он немного помолчал и задумчиво продолжил: — Да, я был членом городского совета, но, когда Джоанны не стало, меня перестали волновать городские дела. Сначала много времени занимал судебный процесс, и в конце концов все остальное как-то отошло на задний план… Не знаю, что бы с нами стало, не будь у нас Джорджа-младшего и Энн, — наверное, вообще не стоило бы больше жить.
Миссис Шрайвер принесла стакан холодной воды. Журналист заметил, что на кухне мать убитой девочки постаралась взять себя в руки.
— Мне очень неприятно вызывать у вас тяжелые воспоминания, — сказал он.
— Ничего страшного, лучше говорить, чем молчать. — Джордж Шрайвер сел на диван рядом с женой и обнял ее за плечи. — Все равно мы все время думаем об этом. Может, теперь это не так больно, как было раньше, но достаточно услышать на улице детский голос, чтобы вновь вспомнить о ней… А иногда по утрам я сижу тут, пью кофе и смотрю на эти фотографии точно так же, как вы на них смотрели. И мне кажется, что она вот-вот вбежит в комнату вприпрыжку, как всегда это делала, и для нас всех начнется новый счастливый день. Она ведь была такая жизнерадостная… — На глазах у Джорджа Шрайвера показались слезы, но голос его не дрогнул. — Я теперь чаще хожу в церковь — это помогает. А еще я стал переживать по разным поводам. Например, год назад я смотрел по телевизору репортаж о детях, которые умирают от голода в Эфиопии, и внезапно подумал, что сижу здесь, на другом конце земного шара, и вообще нигде не бывал, кроме Северной Флориды, если не считать армии, и палец о палец не ударяю, пока где-то умирают дети. И мы стали понемногу отправлять деньги организациям, которые им помогают, раз в месяц, то в одну, то в другую. Подумать только, на свете есть места, где дети умирают от голода! У моей доченьки было вдоволь еды, но она все равно умерла. Ее убили… Наверное, я помогаю этим детям, потому что не хочу, чтобы кто-то потерял своего ребенка, как я. Иногда я сижу в магазине допоздна, проверяю счета и вдруг вспоминаю, что раньше тоже иногда приходил домой поздно, когда дети уже поужинали и легли спать, особенно наша малышка. А я тихонько входил в ее комнату и смотрел, как она спит. Вспоминать о том, что я возвращался поздно и не каждый вечер разговаривал с ней, слышал ее смех, смотрел, как она улыбается, просто ужасно. А теперь мне с ней не поговорить уже никогда…
