Франк Тилье - Головокружение
– Вот, возьмите мои, но немедленно снимите это… Я вас умоляю.
Похоже, с минуту он взвешивал все за и против. Потом уставился на меня своим жутким свинцовым взглядом:
– Точно?
– Точно.
– Ладно, договорились. Но назад не просите.
Он протянул свою красную ручищу, но я ее не пожал. Тогда он с сухим смешком взял причитающееся ему, прихватил горелку и, насвистывая, снова ушел к расселине. Фарид проводил его глазами и вошел в палатку, не произнеся ни слова. Щеки у него запали, взгляд потух. Забираясь босыми ногами в спальник, я услышал, как он что-то бормочет по-арабски.
Наверное, молитву…
21
Конец надежды есть начало смерти.
Шарль де ГолльСпустя некоторое время Мишель снова появился, с початой бутылкой водки и апельсином. Слава богу, он снял с себя кожаные лохмотья и надел носки и ботинки. Бутылку и апельсин вместе с принесенной тарелкой он разместил на полу, потом вынес наружу горелку и поставил на огонь кастрюлю с осколками упавшего сталактита. Самый маленький из осколков он раздавил ногой:
– Надо же, эта штука могла и меня вот так… И это в день моего сорокасемилетия.
Мы с Фаридом переглянулись, и Мишель это заметил.
– Да, парни. Когда я колол лед, уж не знаю, было это утро или не утро, но знаю, что это был мой день рождения. Три зарубки на синем коремате… Сорок семь весен. Я… не хотел вам ничего говорить, я не из тех, кто любит вызывать к себе жалость или сочувствие. Но после того, что произошло… Наверное, это надо отметить, пока нам небо не свалилось на голову. Быть раздавленным сталактитом в пещере – все же более славный конец.
Он повернул голову в мою сторону, держа в руке нетронутый апельсин:
– Я тяжело работаю ради вас. Галерея – единственный луч надежды, который заставляет нас держаться и еще на какое-то время дает нам волю к жизни. Силы мои на исходе, но я принес вам этот апельсин. Я не пытаюсь вам навредить и тем более не пытаюсь завоевать вашу дружбу. Но… после того, что с нами случилось… У меня такое впечатление, что порой я перестаю себя контролировать…
…
Его била нервная дрожь, и он отчаянно скреб себе шею. Я посмотрел на него с некоторой ностальгией и сказал:
– Сорок семь лет… Когда мне исполнилось сорок семь, я ел омаров и креветок в ресторане «Дух времени» в Аннеси.
– Омары… креветки… свинство с твоей стороны об этом говорить.
Мишель разложил на тарелке дольки апельсина в две кучки:
– Четырнадцать. Это вам. По семь на брата. Угощайтесь.
Фарид сразу оценил его поступок и схватил свою долю. Кусочки апельсина он со вздохом бережно выстроил в ряд на ладони.
– Наверху делают денежные ставки, чтобы получить больше. А тут… ну какие тут деньги? Эти дольки ценнее любых алмазов. Я бы отдал год жизни, чтобы у меня было еще десять долек.
Стиснув зубы, он положил две дольки на тарелку и подвинул ее Мишелю. Человек в маске поблагодарил кивком.
– Тебя никто не заставлял.
– Да неохота забирать мои алмазы назад.
Пок насторожился и принялся царапать мне лапой ногу. Я сгреб свои семь долек, с наслаждением втянул в себя их запах и сбросил четыре на коремат. Одно движение мокрого языка – и они исчезли. Оставшиеся три я положил перед собой.
– Давайте чокнемся. С днем рождения.
– С днем рождения, – мрачно буркнул Фарид.
Мишель медленно покачал головой:
– Там, наверху, я помянул бы Седрика, моего сына. Я его поминаю каждый свой день рождения. Мы с женой идем к нему на могилу и зажигаем свечки.
Никто не отозвался. А что тут скажешь? Что есть места получше, чтобы отпраздновать день рождения? Что наверху люди в такой день танцуют и пьют шампанское, а мы тут, скорчившись и промерзнув до костей, ковыряемся в трупе? Мишель осторожно отправил в рот обе свои дольки, посмаковав каждый глоток. Потом скользнул между мной и Фаридом и появился с фотоаппаратом в руках. Нацелив объектив на всех троих, он вытянул руку с камерой.
– Нет! – крикнул я, потянувшись рукой к аппарату.
Прошла какая-то доля секунды – и сверкнула вспышка, ослепив нас. Из аппарата выполз маленький язычок глянцевой бумаги.
– Зачем вы потратили снимок?
– Ничего я не потратил. Это мой день рождения или нет?
Фигуры постепенно проступали, и стало видно мою протянутую руку, которая загораживала часть лица. Мы все внимательно разглядывали фото. Ни одной улыбки, лица у всех расстроенные, у меня открыт рот. Странно, но было невозможно понять, для чего вообще сделан этот снимок, в каком контексте. Вверху Фарид, отправляющий в рот дольку апельсина. Глядя на себя, Мишель принялся ощупывать маску, словно хотел запомнить все ее выступы и выемки. Он впервые видел себя в маске, и я хорошо представлял себе то чувство беспомощности, которое он должен был испытывать.
Вооружившись своей иголкой и ниткой, Мишель проткнул фотографию и повесил ее на поперечину палатки. Туда же он поместил фото Фарида и тот снимок, где он под руку с женой.
– Пусть дежурит возле меня.
Я попросил его повесить туда же и фотографию Клэр. Снимки покачивались над нашими головами, как ловушки для снов. Мишель поставил перед собой стакан, налил туда водки и подвинул стакан ко мне. Я колебался и был уже готов отказаться. Я прекрасно знал, какую опасность таит в себе алкоголь и для мозга, и для физического состояния тела.
– Да пейте. Отбросьте в сторону все дурные воспоминания и давайте отстранимся хоть на несколько часов от этого треклятого подземелья. Сегодня мой день рождения, выпейте за меня. Чтобы не бросать меня наедине с трупом в пещере. Сорок семь лет…
Он был прав. Что толку в непрерывном страдании? И я, человек осторожный, плюнул на все ограничения и весь отдался грандиозному пиршеству. Я слопал оставшиеся две дольки до последнего зернышка, облизал пальцы и запил четырьмя добрыми глотками алкоголя. И вместе с Фаридом выкурил размякшую сигарету в нашем импровизированном «ресторане». К черту все ограничения и барьеры, у нас день рождения. Это было так здорово. Когда же я в последний раз пил хоть каплю вина? Когда я думал о чем-то другом, кроме Франсуазы и ее лейкемии? Кроме счетов, которые надо было оплачивать, и ее таблеток, которые я тоже пил, когда становилось невмоготу?
Мишель отхлебнул прямо из горлышка и протянул бутылку Фариду:
– Пей. Тебе тоже сразу станет лучше.
Фарид встал и подошел к горелке:
– Нет, никакого алкоголя. Только чай. Чай с апельсиновой корочкой. Это была хорошая идея насчет корочки.
– Забудь ты свою религию. Здесь она ни к чему.
– Именно здесь она мне больше всего и помогает.
Наступило молчание. Мишель взболтал водку и нарушил инфернальное беззвучие:
– Как вы думаете, если однажды нам доведется рассказать эту историю внукам, они поверят?
Я поднимаю глаза к фотографии Клэр. Она медленно вращается. Потом смотрю на только что сделанный Мишелем снимок:
– Разумеется, нет. Все настолько неправдоподобно. Настолько… безумно… Потому-то и существует эта наша фотография. Она – доказательство наших мучений. Короче, эта фотография – наша драгоценность. Мы заберем ее наверх вместе с Желанным Гостем.
Мишель стукнул кулаком по своей железной маске и расхохотался:
– Безумие не отозвалось бы так гулко. Запомните хорошенько этот металлический звон. Пока он будет раздаваться у вас в голове, считайте его доказательством того, что вы не безумны. Мы все трое действительно существовали здесь, в подземелье. И мы должны об этом рассказать. Чтобы никто не заб…
Фразу он не закончил. Пламя горелки уменьшилось и погасло. Мишель выскочил наружу:
– Нет-нет, ничего страшного. Две минуты, всего две минуты, ладно?
Он бегом умчался, надев налобник, и сразу вернулся. В мгновение ока отцепив от горелки использованный баллон, он прикрепил новый:
– Вот, ну вот… Хоп, никто ничего не увидел. Все в порядке, верно? Там еще два баллона, мы спасены. Целых два, представляете? Это очень много, два баллона. Давайте еще по глоточку!
Он рассмеялся, единственный из всех, сиплым, болезненным смехом. Горелку он не зажег, а оставил только синеватый огонек налобника. Мы переглянулись, без слов понимая друг друга. Что же будет, когда закончится газ? Когда этот маленький кружок света, что нас поит, освещает, согревает и моет, и вправду исчезнет насовсем?
Еще один стакан водки одним махом проскочил мне в горло и обжег гортань. Мне хотелось, чтобы он вырвал мне все внутренности и унес меня далеко-далеко от «Истины», хотелось выбраться из этой дыры и ни о чем больше не думать. Фарид осторожно вынул у меня из рук пустой стакан, налил туда воды, поскоблил немного цедры, как я всегда делал, и отпил большой глоток. Из носа у него капало, и он его постоянно тер.
Ну вот я «поплыл», и ад чуть-чуть смягчился. Я закурил и улегся, глядя на Фарида. И тут неожиданно, как-то не ко времени, прозвучал голос Мишеля:
