Потерянные души Уиллоубрука - Вайсман Эллен Мари
Она снова ругнула его про себя и сдержала слезы, не желая реветь из-за парня. Есть заботы поважнее. Выбросив Ноя из головы, она поплелась к выходу. Не стоит он того, чтобы о нем думали. По крайней мере, так сказала ее голова. Хэзер и Дон тоже не заслуживали раздумий. Сперва ей было неловко, что она ушла вчера вечером, бросив подруг в баре и не заплатив за свою выпивку, но теперь она радовалась, что ушла. Скорбь о сестре, потерянной шесть лет назад, — ужасная, невыносимая сердечная тоска, не оставлявшая ее по сей день, — не предмет для шуток. Ведь девчонки знали, что известие о смерти Розмари разделило ее жизнь надвое: до и после. И это не мистификация в попытке добиться внимания.
Дон и Хэзер до сих пор подшучивали насчет ее ненависти к спиритическим доскам; еще Сейдж так боялась крови, что грянулась в обморок, когда они пытались проколоть ей уши с помощью портновской иголки и кусочка льда. Поэтому ничего удивительного, что обе начали смаковать слухи о Кропси и его чудовищных преступлениях, когда Сейдж сказала им, что сестра жива, но пропала. И даже с этим можно было бы примириться, вот только подруги не заткнулись даже после того, как она стала умолять их замолчать.
Теперь, приблизившись к двустворчатым дверям автобусной станции, она замедлила шаг. Информационный стенд у двери был облеплен объявлениями «требуются на работу», визитными карточками и множеством листовок о пропавших детях: ряды невинных улыбающихся лиц, выстроившихся в ряд, как выцветшие фотографии в школьном альбоме. Она всегда ненавидела эти листовки: слова «ПРОПАЛ РЕБЕНОК», бьющие в лоб заглавными буквами; зернистые фотографии, сделанные в лучшие дни, еще до похищения, когда дети находились в блаженном неведении о том, что однажды их украдут из семьи. Листовки были расклеены по всему Стейтен-Айленду: внутри продуктовых магазинов и почтовых отделений, снаружи на кегельбанах и кинотеатрах, почтовых ящиках и телефонных столбах. Что-то холодное и твердое сжалось у Сейдж в груди. Неужели лицо ее сестры тоже появится в такой вот жуткой листовке? И где все эти бедные невинные дети, какие ужасы перенесли? Они умерли или все еще мучаются? Плачущие, перепуганные, не понимающие, почему родители — те, кто обещал всегда любить и защищать их, — до сих пор их не спасли? Невозможно представить себе более страшной участи.
Ничего удивительного, говорили люди, что на Стейтен-Айленде пропадает так много детей. В конце концов, сюда ведь свозят отходы со всего Нью-Йорка, поэтому типу вроде Кропси проще простого прятать тела на острове. Свалка тут образовалась еще в 1800-х, когда город тысячами свозил на Стейтен-Айленд людей с заразными болезнями: горемык с тропической лихорадкой, тифом, холерой и черной оспой. Потом туберкулезных больных стали отправлять в больницу Сивью; нищих, слепых, глухих, калек и выживших из ума стариков — в богадельню Фарм-Колони, а слабоумных — в государственную школу Уиллоубрук. Гангстеры избавлялись от трупов в лесах и на болотах. Власти сбрасывали тонны мусора на полигон Фреш-Киллз, который когда-то был приливной топью, изобиловавшей растениями, лягушками и рыбой, а теперь кишел крысами и одичавшими собаками. Может быть, копам стоит поискать пропавших детей там.
В этот момент в помещение станции вошла женщина в клетчатом пальто, принеся с собой порыв холодного воздуха, который промчался по залу ожидания и словно призрачной рукой взметнул листовки. Женщина торопливо прошла в зал, пихнув Сейдж в плечо, и направилась дальше, даже не извинившись.
Возвращенная таким образом к действительности, Сейдж отвернулась от листовок, с размаху толкнула дверь станции и вышла на улицу, в тусклый зимний свет. Зажгла сигарету, глубоко затянулась. Хэзер и Дон были правы насчет Ноя. А вдруг они были правы и насчет Кропси? Вдруг он действительно похитил Розмари? Сейдж сделала еще одну длинную затяжку и пошла по тротуару, уговаривая себя прекратить маяться дурью. Никакие беглые психи с крюком вместо руки или отточенным топором не охотятся на детей и не утаскивают их в лабиринты под развалинами старой туберкулезной больницы, чтобы принести в жертву Сатане. Просто всегда легче поверить в страшилище, чем признать, что в мире столько скверных людей.
Но если Алан не врал и Розмари последние шесть лет жила в Уиллоубруке, в безопасности, окруженная заботой, почему она пропала? Как ей удалось улизнуть от врачей и санитаров, которые должны были присматривать за ней? Неужели Сейдж обнаружила, что сестра все еще жива, только для того, чтобы снова потерять ее? Сейдж уже потеряла достаточно любимых людей.
Нашарив в кармане куртки автобусный жетон, она крепко сжала его в кулаке и направилась к выходу номер восемь, куда с минуты на минуту должен был подойти автобус до Уиллоубрука. Если остановить грохот в голове и бурчание в желудке, то, возможно, получилось бы мыслить здраво. Сейчас важнее всего придумать лучший способ найти Розмари. Не злиться на подруг и на своего парня — ладно-ладно, бывшего парня, — не жалеть себя, не переживать насчет какого-то якобы массового убийцы. Нужно сохранять самообладание, чтобы сосредоточиться на будущих действиях в Уиллоубруке. Хорошо бы поисковая группа позволила ей подключиться. Конечно, в последний раз Сейдж видела Розмари шесть лет назад, но уж свою сестру по-прежнему знает лучше, чем кто-либо другой. Розмари ужасали всякие глупости и отвлеченные образы, которых больше никто не видел и не понимал; вполне возможно, что кто-то или что-то в Уиллоубруке напугало ее, и она спряталась. Может быть, поняв, что Сейдж ищет ее, услышав свое имя, она выйдет — если прячется, конечно. Сейдж знала только, что будет звать сестру, пока не охрипнет и сломленный отчаянием голос не перестанет выкрикивать три слога ее имени; пока не обшарит каждый угол и каждую щель и не перевернет последний булыжник.
На углу возле станции на замусоренном тротуаре сидел, сжавшись под одеялом, бездомный в потрепанной армейской куртке и поношенной бейсболке «Янки», из-под которой свисали длинные сальные волосы. Рядом с ним стояла картонная табличка с надписью: «Инвалид, ветеран Вьетнама. Пожалуйста, помогите». Взглянув на Сейдж печальными карими глазами, похожими на влажные стеклянные шарики, утонувшие в бородатом лице, он протянул пустую жестянку из-под супа:
— Не пожалеете пару монет раненому ветерану?
В голове у Сейдж зазвучал голос Алана, запрещающий давать деньги бездомным, которые все спустят на спиртное и наркотики, особенно этим «детоубийцам» — вьетнамским воякам. Но она рассудила, что бездомным тоже нужно есть и что несправедливо судить всех ветеранов по отдельным личностям, поэтому предпочла вообразить, что мелочь, которую она отдаст попрошайке, будет истрачена на чизбургер из «Макдоналдса» или яблочный пирог. Сунув в рот сигарету, она нашарила в кармане мелочь, оставшуюся после покупки автобусных жетонов, и бросила ее в жестянку ветерана. Мало, конечно, но все-таки помощь.
— Благослови вас Господь, мисс, — сказал он, обнажив в улыбке ряд кривых зубов.
Кивнув, она двинулась дальше, ежась от холода. Ко всему прочему пошел снег, а на ней была короткая замшевая куртка, вельветовая мини-юбка и деревянные сабо на босу ногу. Не слишком удачный выбор одежды для нынешнего дня, но Сейдж не думала о погоде. К тому же она сказала Алану, что идет с подругами в торговый центр. Конечно, будь отчим повнимательнее, заметил бы, что она не накрасилась и не приняла душ. Все знали: она скорее умрет, чем появится на людях с немытой головой и без макияжа. По крайней мере, это знали все близкие люди. Пожалуй, следовало бы радоваться, что он ничего не заметил: заподозрив, куда она собралась, он мог бы попытаться остановить ее. А может, и нет. Трудно сказать. Его мало что волновало, кроме охоты, бутылки виски и спорта по телевизору. А уж она, Сейдж, и подавно: пусть тусит хоть всю ночь, лишь бы домой ее не доставляли копы. Алан проявлял к ней интерес только тогда, когда она непосредственно осложняла ему жизнь, как в прошлом октябре, когда директор школы застукал ее за курением в женском туалете и отчиму пришлось уехать с работы на свалке Фреш-Киллз, чтобы забрать ее. Тогда он орал и вопил, грозился запереть ее в спальне на неделю, или месяц, или сколько ей там понадобится времени, чтобы она усвоила урок. Конечно, это была только угроза. А приведение этой угрозы в исполнение было слишком хлопотным делом.
