Когда приходит Рождество - Клейвен Эндрю
Мия была незамужней женщиной с седыми волосами – такая маленькая, худая и тихая. Ее тевтонская строгость и точность смягчались огромными запасами материнской нежности, а также тонким чувством юмора – она могла поддразнить, но делала это мягко. Я не мог дать ей любовь, которую она заслуживала, ведь она не была моей матерью. И вот я сдерживал свои чувства, надеясь, что однажды мама придет и поймет, что вообще-то она действительно хочет заботиться обо мне.
Но у меня была только Мия, преданная мне няня. И я мог этого тогда не знать, не ценить, но забота, доброта и даже ее любовь были единственной пищей для моего детского сердца.
Так, я вообще-то говорил про Рождество. У нас дома это событие выглядело довольно жалко. Родители не отличались религиозностью, так что в этом не было ничего особенного, никакого скрытого смысла. В основном все просто сводилось к замысловатым украшениям, и почему-то все было белым-бело. Вечерами устраивались модные вечеринки, на которые меня никогда не звали. Разумеется, подарками меня просто заваливали, но зачем они мне? У меня же и так все было. По правде говоря, самое раннее мое воспоминание – это как я сижу в своей комнате, смотрю какую-то рождественскую передачу и мечтаю оказаться там, в телевизоре, вокруг меня декорации в викторианском стиле, а я пою рождественский гимн под искусственным снегопадом. Я хотел быть членом той семьи, чтобы вместе с ними стоять в разноцветных свитерах и вязаных шапках и петь песни.
Однажды на Рождество мои родители получили приглашение от каких-то друзей из Англии. Это были, насколько я понял, важные люди. Настоящие аристократы с титулами и всякое такое. Один из них даже был кем-то из королевской семьи.
Моя мама была очаровательной и элегантной женщиной, но внутри она скрывала девочку со Среднего Запада, которая принадлежит среднему классу. Она всегда была немного карьеристкой, ослепленной светом высшего общества. Так что для нее это приглашение было сродни приглашению на небеса. И она очень не хотела, чтобы я путался под ногами.
Поэтому меня отправили на каникулы к Мие и ее семье. “Разве не здорово?” – говорила мама.
И знаете что? Правда было здорово! Думаю, я никогда раньше так не веселился.
Мия жила недалеко от города – всего полчаса езды. Дома там были небольшие, но весьма приличные. Газон пострижен. Окна помыты. Там селились люди, которые вцепились в свой средний класс и ни при каких обстоятельствах не собирались его отпускать.
Мия жила в маленьком двухэтажном доме с серой черепицей. Он стоял на небольшом клочке травы рядом с другими такими же домами. Она жила со своей семьей – все они были беженцами из старого коммунистического мира. Ее старшая сестра, Клара, работала помощницей в местной больнице. Она была суетлива, не без своих причуд, но сердце у нее было доброе. Младший брат, Альберт, был крепким, практичным и надежным парнем. Он работал охранником в административном здании в городе. А еще он был вдовцом. Как я понял, его жена умерла до того, как они приехали в США. Но у него осталась дочь, она жила с ними. Шарлотта.
Не будет преувеличением, если я скажу, что никогда не видел никого прекраснее Шарлотты ни до, ни после нашей встречи. Стройная блондинка с идеальными чертами лица и бездонными голубыми глазами, она была похожа на китайские фарфоровые статуэтки, которые собирали Мия и Клара. Они стояли у них по всему дому. Думаю, вы видели такие штуки – эти ангельские баварские детишки, которые одеты в ледерхозе и дирндль. Вот Шарлотта была похожа на них.
Но я не считаю, что влюбился в нее с первого взгляда именно по этой причине. Не только поэтому.
Просто она во многом была похожа на Мию – вообще, она была в точности как она, вот только я не скрывал от нее свои чувства, ведь она проводила время рядом со мной не для того, чтобы заменить мне мать, как Мия. Кроме того, она была ее уменьшенной копией: серьезная, аккуратненькая домохозяйка, которая вечно чем-то занята и делает все с таким же перфекционизмом, с таким же материнским теплом и нежностью во взгляде, и уголок губ так же изгибается в поддразнивающей улыбке – все как у Мии. Я полюбил ее почти сразу же, как увидел.
Когда я приехал, мне поручили помогать Альберту. Мы вместе затащили елку в дом, повесили на нее гирлянду и дешевые украшения. Мы собрали игрушечную железную дорогу на ломберном столике в гостиной, запустили паровоз, который все кружил вокруг пластиковой немецкой деревушки, что мы поставили возле путей, а затем украсили все пенопластовым снегом. А еще мы таскали дрова в дом, и Альберт учил меня разжигать огонь в камине.
В это время Мия, Клара и Шарлотта были на кухне – они готовили рождественское печенье и запекали ягненка с картошкой. Шарлотта выглядела просто изумительно в своем безупречном фартучке, а запах-то какой был… Божественный! И музыка просто божественная. Она мне очень нравилась. У них был портативный проигрыватель дисков, подключенный к паре никудышных колонок, из которых лилась попсовая, сентиментальная рождественская музыка в исполнении эстрадных певцов последнего поколения. Мне каждая песня казалась по-своему очаровательной!
Но больше всего меня поражало то, каким ощутимым было тепло этой семьи. Мои родители вечно торопились и важничали. Они всегда были такими утонченными, сдержанными и почтительными. Мы вежливо разговаривали. Кивали друг другу с вялой, холодной улыбкой. Но здесь, в доме Мии, можно было подразнить друг друга, пошутить, а то и даже повздорить. И при этом здесь царило веселье! Дамы обращались с нами, джентльменами, так, словно мы были чем-то средним между рабами и королями. С одной стороны, они постоянно раздавали нам поручения, отправляли нас по разным делам – еще раз сбегать в магазин, потому что они что-то там забыли купить. Но, с другой стороны, они так для нас старались! То и дело принесут нам что-нибудь перекусить или попить. Мы сидим за столом, как короли, а они накрывают. И как только мы поедим, они приказывают нам сидеть и отдыхать, пока сами убирают со стола и моют посуду.
Альберт относился к командирским замашкам дам и их заботе с терпеливой доброжелательностью. И, судя по блеску в его глазах, считал себя самым счастливым человеком на свете. Было совершенно ясно, что его любят. А Шарлотта так вообще его идеализировала. Что бы она ни делала, она хотела показать это папе. “Смотри, что я сделала, пап!” А если нужно было поставить перед ним тарелку или стакан, она умоляла тетушек, чтобы они разрешили это сделать ей – и только ей!
Каждый вечер после ужина Альберт устраивался в своем роскошном кресле возле камина в гостиной. Он курил трубку, читал газету и иногда попивал пиво. А когда нам с Шарлоттой пора было ложиться спать, мы приходили, усаживались на полу возле него, по-индийски скрестив ноги, он откладывал свою газету, делал музыку, которая играла непрерывно, потише и рассказывал нам истории. Я помню, что они были хорошие, хотя это единственное, на что я мог обратить свое внимание, чтобы не отвлекаться на красоту Шарлотты – ее по-настоящему идеальное лицо было обращено к отцу, и оно светилось от почти религиозной преданности. На ее чуть румяные щеки ложился свет от огня в камине, а голубые глаза искрились. Я просто не мог на нее не поглядывать!
Но все-таки одну историю Альберта я помню. По правде говоря, я помню ее слово в слово. Кажется, он рассказал ее в канун Рождества. Да-да, точно, мы ведь еще в церковь ходили перед ужином. Тогда я впервые побывал в церкви и почувствовал благоговение и всю серьезность торжества. Помню, когда мы с Шарлоттой уселись на полу возле Альберта, он наклонился к нам, прям так и наклонился со своей трубкой, держа ее за ухом, чтобы дым не попал нам в лицо; наклонился он с таким серьезным выражением, хотя его глаза улыбались, и сказал с сильным немецким акцентом: “Ну что ж, lieblinge [1], как вы знаете, уже канун Рождества, и мы просто не можем обойтись без истории о призраках. Что думаете? Мы очень сильно испугаемся?”
