Андреас Вильгельм - Проект "Вавилон"
Президент тоже выглянул наружу. Дождь спускался по стеклу золотистыми полосами, в нем отражался свет люстр и свечей в запах; сад же был погружен во мрак.
— …Да, да, я слушал вашу речь, — продолжил белобородый мужчина, — меня поразила ваша откровенность. Скажите, пожалуйста, как остальные восприняли это?
— Мне не хотелось бы обидеть вас, но мне кажется, что в мыслях вы далеко отсюда. Я с удовольствием побеседовал бы с вами чуть позже, господин граф.
— Да, вы правы. Благодарю вас за понимание. Я подойду к вам чуть позже, если вы не возражаете.
— Разумеется. А я пока пообщаюсь с другими гостями. Не стесняйтесь, просто дайте мне знак, когда будете готовы.
— Непременно. Еще раз большое спасибо, господин президент.
Как только президент отошел от своего собеседника, двое его спутников снова появились, и все трое, не договариваясь, подошли к окну и уставились во мрак.
Пастух щелкнул зажигалкой и начал осматривать пол в пещере в поисках чего-нибудь горючего. В конце концов ему удалось поджечь связку сухих веток и превратить ее в факел. В свете огня он обнаружил одно из своих животных. Овца, съежившись, стояла в нише стены и испуганно смотрела на огонь. Пастух, вытянув руки, направился к ней, произнося успокаивающие слова. Овца попятилась, но у Жака было достаточно опыта в подобных вещах, и он хорошо знал, как можно успокоить испуганное животное. Он продолжал медленно двигаться к овце и уговаривать ее. Потом Жак осторожно достал из кармана куртки пучок завядшей травы. Эти растения помогали животным избавиться от расстройства желудка и улучшали пищеварение. Овцы всегда с жадностью набрасывались на эту траву, где бы ни нашли ее. А так как в этих краях она не росла, то пастух всегда имел с собой пару связок про запас. Как и следовало ожидать, овца начала заинтересованно принюхиваться, и пастух смог приблизиться еще на пару шагов. В конце концов он подошел к ней так близко, что овца смогла не только нюхать, но и жевать. Жак замер и начал с любопытством оглядываться по сторонам. Здесь пещера была чуть ниже человеческого роста, но, судя по эху, уходила в глубь скалы на приличное расстояние. Вполне возможно, что дальше она была более просторной. Однако у Жака не было ни малейшего желания проверять это. Определенно здесь не было диких животных — волков или медведей, которых ему следовало остерегаться, но идея отправиться во тьму, вооружившись простеньким факелом, не привлекала Жака.
Пол пещеры был очень гладким, и только кое-где встречались осколки горной породы, осыпавшейся за сотни, а может, и тысячи лет с потолка. Пастух наклонился: пол выглядел так, словно кто-то специально выровнял и вычистил его. А стены? Они были слишком гладкими, чтобы иметь естественное происхождение. Осматривая стены, Жак невольно испугался: на расстоянии вытянутой руки от него скала была покрыта надписями! Значит, он действительно был не первым человеком, кто нашел это убежище. Неужели это были наскальные рисунки первобытного человека, какие уже находили в других районах Франции — Ласко[1] и Шове?[2] Жак несколько раз читал о таких находках в газетах, и это очень интересовало его. Потому что когда-нибудь он и сам хотел бы сделать подобное открытие и стать знаменитым. Неподалеку от этих мест, где-то в районе Перниньяи,[3] ученые откопали человека каменного века. Пастух сделал шаг в сторону и осветил другую часть стены. Это не было похоже на наскальные рисунки Ласко. На стене не было ни изображений лошадей или оленей, ни отпечатков рук или простых точек. Там были слова! Во всяком случае, это были символы и буквы неизвестного ему языка. Нет, это не древние надписи, разочарованно подумал Жак. Может, это была парочка заблудившихся туристов, которые оставили след о себе? Расписанной оказалась не одна стена. Жак прошел вдоль скалы и удивился тому, что кто-то приложил так много усилий, чтобы написать все это. И чем глубже он уходил, тем больше надписей появлялось на стенах, пещера была исписана сверху донизу! Пастух обнаружил размашистые фразы, короткие словосочетания и даже отрывки больших текстов. Должно быть, здесь заблудилась целая группа туристов: во-первых, на стенах было невероятное количество надписей, а во-вторых, встречались разные виды и типы знаков, как будто туристы были из разных стран.
Самодельный факел вспыхнул в последний раз и потух. Пастух оказался в кромешной тьме. Он начал сердито искать свою зажигалку, как вдруг заметил голубое сияние. Сначала он удивился: откуда здесь мог быть лунный свет, если снаружи только начало смеркаться, да и небо затянуто густыми дождевыми тучами? Но потом Жак понял, что свет идет не от входа в пещеру, а изнутри. И, по мере того как глаза привыкали к темноте, Жак начинал видеть все больше деталей. Проход расширялся и заворачивал за угол, где сияние становилось особенно ярким.
Любопытство охватило его, и пастух отважился пойти дальше, словно ведомый этим магическим мерцающим голубым светом.
Праздник во дворце Де Молир достиг высшей точки, когда открыли буфет. Присутствующие вмиг забыли о хорошем воспитании и наперегонки стали наполнять свои тарелки. И, несмотря на то что большинство старалось держаться так, как того требовали и повод, и элегантные платья, лишь единицам удалось выйти из этой ситуации достойно. Кто-то все-таки пролил на себя соус, кто-то уронил нож или вилку, а некоторым вообще пришлось вернуть свои тарелки назад, потому что на них образовалось несочетаемое ассорти. И только три человека у окна не принимали участия в этой возне у буфета. Они неподвижно стояли на своих местах и все так же смотрели в сад отсутствующим взглядом. Остальные гости прекратили обсуждать странных незнакомцев только благодаря крабовому салату и бутербродам с икрой.
Поэтому никто, кроме свиты графа, не услышал, как он тихо произнес:
— Это так далеко.
В пещере раздался пронзительный крик. В считанные секунды пастух выбежал наружу. Его глаза были широко раскрыты, руки крепко сжимали голову. Он в бешенстве рвал на себе волосы и расцарапал ногтями кожу головы до такой степени, что кровь ручьями стекала по лицу. Потом пастух сорвался с крутого обрыва и, пытаясь ухватиться за камни, откалывал, падая, своим телом куски горной породы. На некоторое время это притормаживало его, но уже спустя пару секунд он снова несся в пропасть вместе с камнями и обломками до тех пор, пока наконец не остановился вместе с этой лавиной из глины и камней на плоской поверхности. Одежда Жака была изодрана в клочья, из многочисленных ран сочилась кровь, одна рука была сломана, осколки ребра впились в легкое, и все лицо было залито кровью из рваной раны на голове. Но, несмотря на все это, Жак не остановился ни на секунду. С безумным воем он поднялся и, спотыкаясь, пошел в лес на дрожащих ногах.
Глава 2
21 апреля, Музей этнографии, Гамбург.
Питер Лавелл сидел в своем кабинете и правил план расстановки экспонатов, выбранных для предстоящей специализированной выставки «5000 лет письменности». Профессор дополнял экспозицию некоторыми египетскими досками, которые совершенно определенно находились в запасниках. Эти образцы однозначно говорили об особенностях иероглифов, если использовать оптику, или прочитать их задом наперед, или поместить в необычном порядке. Конечно, каталожные номера профессор не знал наизусть, но он делал пометки на листе и небольшие, достаточно подробные наброски. Вдруг в дверь постучали.
В комнату вошел Карстен Томмас. Этому молодому человеку было около тридцати. Он приехал в Гамбург всего два года назад, но еще со студенческих лет увлекался статьями и лекциями профессора Лавелла. Сразу после учебы в Марбурге он отправился на несколько лет на полевые работы в Эфиопию и Турцию, после чего перебрался в университет, чтобы быть как можно ближе к профессору. С этой же целью он стал членом ученого совета музея. Профессор Лавелл поражал Карстена не только своим широким кругозором, но и пониманием взаимосвязанности всего происходящего, что специалисты подобного уровня демонстрируют не так часто. Вместе с тем ему пришлось смириться и с некоторой замкнутостью профессора, и с его циничным взглядом на многие вещи, что проявлялось не только на лекциях, но и в дискуссиях и даже частных беседах. Эта характерная черта Лавелла зачастую настраивала окружающих против него, а его подчас слишком смелые тезисы провоцировали критические замечания ученых коллег. Но юный историк и антрополог не раз замечал, что коренной англичанин Лавелл, которого даже самая жесткая критика не выводила из равновесия, в конце концов оказывался прав. Даже если некоторые предположения сперва казались дерзкими или невозможными, после рассмотрения вопроса с другой точки зрения от негативного отношения оппонентов не оставалось и следа. А если кто-нибудь из них и продолжал злиться, то только от обиды, потому что сам не смог додуматься до такой очевидной вещи.
