Фредерик Форсайт - Долг
Верзила ступил на крыльцо и постучал. В дверях, при тусклом свете керосиновой лампы, показалась невысокая средних лет женщина в переднике. Тракторист заговорил с ней, показывая на нас. Она в ответ кивнула. Тогда, жестом подозвав нас поближе, он взгромоздился на трактор и уехал.
Пока они разговаривали, я оглядывался вокруг. Двор фермы почти ничем не отличался от многих других, виденных мною прежде. Коровник, конюшня, загон для волов, деревянный желоб у водокачки, большая куча компоста, на которой копошились куры. Все постройки потемнели от времени, вид у них был неказистый, допотопный, но именно такие вот фермы, очень распространенные во Франции, издавна составляли основу сельского хозяйства страны.
Где-то рядом раздавались мерные удары топора. Слышно было, как тяжело разлетаются деревянные чурки: кто-то заготавливал дрова на зиму. Хозяйка поманила нас в дом.
Внутри, возможно, были гостиная и комната отдыха, но нас проводили прямо на кухню. Здесь, должно быть, и протекала семейная жизнь. Посредине выложенного каменными плитами помещения стоял обеденный стол; на нем горела керосиновая лампа. У очага примостились два расшатанных кресла. Судя по ручному насосу у раковины, вода подавалась из источника. Я поставил чемодан на пол.
Наша хозяйка оказалась красивой женщиной. Круглая, краснощекая, с серебристыми волосами, уложенными на затылке в тугой узел, в длинном сером платье с белоснежным передником – она встретила нас очень радушно. Ее лицо все время озарялось приветливой улыбкой. Она представилась нам как мадам Прис, но с нашими именами совладать не сумела. Объяснялись мы по-прежнему без слов, одними жестами. Однако, после всего случившегося с нами, были рады любому гостеприимству.
Мадам Прис предложила Бернадетте подняться наверх, взглянуть на комнату и привести себя в порядок. Для меня подобная прихоть, вероятно, считалась излишеством. Бернадетта, взяв чемодан, ушла вместе с хозяйкой. Я же решил подышать вечерней прохладой и подошел к окну. Оно выходило на задний двор. Около деревянного навеса, в зарослях травы, стояла повозка. Дрова кололи за забором. Мне было видно, как размеренно поднимался и опускался топор.
Через десять минут, умывшись холодной водой, спустилась освеженная Бернадетта. Хозяйка поливала ей в фарфоровый тазик из каменного кувшина, а после выплеснула воду из окна верхнего этажа прямо во двор. Я вопросительно посмотрел на жену.
– Комната чудесная, – сказала она.
Мадам Прис вся расцвела, глядя на нас. Слов она, конечно, не понимала, но в голосе жены уловила одобрение.
– Я надеюсь, – продолжила Бернадетта, все еще сохраняя на лице ослепительную улыбку, – что никаких букашек-таракашек тут не водится.
Я тоже очень этого боялся. Укусы насекомых жена переносила мучительно – на ее нежной кельтской коже всегда оставались огромные волдыри, которые долго не проходили. Мадам Прис, усадив нас на продавленные кресла, принялась хлопотать у плиты. Я понял, что сильно проголодался, когда уловил какие-то вкусные запахи.
Минут через десять нас позвали к столу. Внушительных размеров супница стояла в центре, хозяйка предложила мне воспользоваться половником. Я разлил по фарфоровым чашкам густой бульон, заправленный овощами, в основном картофелем, – на редкость сытный и вкусный. Мы с Бернадеттой охотно уничтожили по три порции, заедая суп душистыми ломтями мягкого белого хлеба. Сама мадам Прис не садилась ужинать и только приговаривала: «Servez-vous, monsieur, servez-vous»,[8] – пока мы с завидным аппетитом поглощали еду.
Не прошло и пяти минут, как удары топора прекратились, и через несколько секунд дверь с черного хода распахнулась, чтобы пропустить в кухню самого хозяина. Я поднялся ему навстречу, мадам Прис начала было объяснять что-то, но он не проявил к непрошенным гостям ни малейшего интереса, и мне пришлось снова усесться.
Это был рослый, мощного сложения человек лет шестидесяти – настоящий великан. Коротко остриженная голова его доставала до самой притолоки. Я заметил, что у него крохотные, как пуговицы, уши. Передвигался по комнате он неуклюже, сутулился. Природа наделила его необыкновенной физической силой, но, как вскоре можно было убедиться, обделила умом. Он оглядел нас равнодушными, по-детски чистыми голубыми глазами и неторопливо уселся на свое место, не сказав ни единого слова.
Жена подала ему полную до краев чашку с супом. Он взял ее немытыми, темными от въевшейся грязи руками, придвинул к себе и принялся громко хлебать, бесцеремонно отламывая от лежащей рядом ковриги громадные куски. Мадам Прис села за стол и ободряюще нам улыбнулась.
Мы снова принялись за ужин. Супруги сидели молча, но я видел, как мадам Прис иногда бросала на мужа ласково-снисходительные взгляды, которые он совершенно не замечал.
Молчание становилось все более тягостным, и мы с Бернадеттой попробовали завести разговор между собой.
– Надеюсь, что машина завтра будет готова, – сказал я. – Если поломка серьезная, придется ехать в город за нужными деталями или вызывать сюда ремонтную бригаду.
Страшно даже подумать, во что это может нам обойтись – кошельки туристов после войны толщиной не отличались.
– Какой город отсюда поблизости? – спросила Бернадетта, проглотив очередную ложку супа.
– Бержерак, кажется, – вспомнил я название на карте.
– И сколько до него?
– Километров шестьдесят, наверное.
Разговор иссяк, больше говорить было не о чем, и вновь повисло молчание, которое длилось около минуты. Вдруг незнакомый голос отчетливо произнес по-английски:
– Сорок четыре.
Мы были ошеломлены. Я взглянул на мадам Прис. Она счастливо улыбнулась и продолжала ужинать. Бернадетта незаметно кивнула в сторону фермера. Я обернулся к нему. Он все еше жадно ел суп с хлебом.
– Извините, что вы сказали? – спросил я.
Он сделал вид, что не слышал моего вопроса, быстро расправляясь с едой. Секунд через двадцать он четко произнес по-английски:
– Сорок четыре. До Бержерака. Сорок четыре километра.
Он даже не взглянул на нас, снова принявшись за суп. Я посмотрел на мадам Прис, она в ответ радостно взглянула на нас, словно хотела сказать: «О да, у моего мужа большие способности к языкам».
Мы с Бернадеттой так изумились, что отложили ложки.
– Так вы говорите по-английски? – поинтересовался я.
Не прошло и полминуты, как он кивнул.
– Вы родом из Англии?
Пауза затянулась секунд на пятьдесят.
– Из Уэльса, – ответил хозяин и снова откусил громадный кусок хлеба.
Должен предупредить, что если приводить здесь наш разговор так, как он происходил, терпение читателя скоро лопнет. Наша беседа тянулась целую вечность, так как за каждым моим вопросом следовала невероятно долгая пауза. Я было подумал, что мой собеседник туговат на ухо, но ошибся – слышал он отлично. Предполагая, что он, как шахматист, взвешивает каждый свой ответ и осторожничает, я тоже ошибся. Хитрости он был лишен начисто. Сам мыслительный процесс давался ему с большим трудом. Понять вопрос, подыскать ответ, произнести его вслух – на это уходили целые минуты.
Беседа наша длилась почти два часа. Я бы непременно сдался, так как это было невероятно утомительно, но уж очень хотелось выяснить, как уроженец Уэльса стал французским фермером. Не сразу, по крупицам удалось восстановить всю его историю – и, право же, она оказалась трогательной.
Настоящая его фамилия была не Прис, а Прайс – Эван Прайс, а французы переделали ее на свой лад. Родился он в Южном Уэльсе, в долине Рондда. Сорок лет назад, во время первой мировой войны, он состоял рядовым уэльского полка. Участвуя во втором сражении на Марне, был тяжело ранен и находился в британском военном госпитале, когда объявили перемирие. Но прежде чем англичане ушли с континента, его перевели во французский госпиталь.
Там Прайса выходила юная сестра милосердия, сразу же проникшаяся к нему нежными чувствами. Они поженились и переехали на юг, где у ее родителей была небольшая ферма. Прайс так и не вернулся в Уэльс. После смерти родителей жена оказалась единственной наследницей, и он стал хозяином этого дома.
Мадам Прис радостно улыбалась, вслушиваясь в это затянувшееся повествование, когда ей удавалось понять какое-то слово. В 1918 году тоненькая и темноглазая, она представилась мне похожей на аккуратного хлопотливого воробушка, чирикающего за работой.
Бернадетта тоже была тронута историей о маленькой француженке, выхаживающей огромного, беспомощного несмышленыша, ставшего вскоре ее мужем. Она наклонилась в сторону Прайса:
– Какая славная история, мистер Прайс.
Тот не проявлял никакого интереса.
– А мы из Ирландии, – сказал я, чтобы поддержать разговор.
Пока Прайс молчал, жена подала ему третью порцию супа.
