Вольфганг Хольбайн - От часа тьмы до рассвета
Я отказывался верить Карлу. Он все еще, дрожа, сидел на полу, перепуганный и заплаканный, как маленькая, беспомощная девочка, даже хуже: темная, сырая полоса, которую я только теперь заметил, пролегла от его промежности прямо до колен, а это означало, что он от страха буквально наделал в штаны. Его дрожащая от страха, перепачканная кровью фигура внушала мне не меньшее отвращение, чем вид самого Эда.
— А это был голос мальчика или девочки? — спросила Юдифь, которая только теперь немного овладела собой, хотя я, держа ее одной рукой, чувствовал, что она все еще дрожит, хотя и не так сильно, как упитанный хозяин гостиницы. Она все еще избегала смотреть в сторону Эда.
Карл беспомощно помотал головой. От страха и отчаяния он плакал, и по его щекам текли слезы, оставляя бледные бороздки на испачканном кровью лице.
— Я не знаю, пожалуйста… пожалуйста, не оставляйте меня больше одного. Он наверняка снова придет… Этот голос, он был очень чистый и… и злобный. Ни разу за свою жизнь я не слышал ничего, что звучало бы более злобно, а видит Бог, я немало пережил. — На несколько мгновений он замолчал, уставившись в пустоту за спиной Юдифи, как будто вспоминая о тех несчастьях и ударах судьбы, которые когда-либо сваливались на него. Наконец он приподнял плечи и произнес: — Если это был мальчик, то еще до переходного возраста.
— А это не мог быть кто-то из нас? — Боковым зрением я увидел, как пораженно Элен смотрит на хозяина гостиницы, и немного удивился, что мне понадобилось высказать такой явный намек, чтобы ткнуть ее носом в тот факт, что, возможно, это сам Карл убил Эда.
Когда она вошла на кухню и обменялась первыми фразами с Карлом, я голову даю на отсечение, что она именно так оценила ситуацию. Мое подозрение немного ослабло из-за явно потрясенного, достойного сочувствия состояния этого престарелого хиппи. (Я наконец прямо-таки принудил себя почувствовать сострадание к нему и, прежде всего, к Эду: если я буду и дальше допускать мысли и чувства, подобные тем, которые вертелись у меня в голове и от которых мне самому становилось стыдно до корней волос, то в конце концов дойду до того состояния, когда сам не смогу переносить свое отражение в зеркале.) И хотя я в последнее время то и дело так высоко оценивал свое знание людей, что даже взял на себя смелость анализировать психологическое состояние Элен, это не меняло того факта, что в реальной жизни я оставался эмоциональным простофилей, полным неудачником в вопросах взаимопонимания и интуитивного взаимопроникновения. Вообще-то, скорее всего, это и было одной из причин, по которой я, несмотря на свой далеко не юный возраст, все еще оставался холостяком и ни разу даже в предположительной форме не думал о том, чтобы создать семью и родить детей, пока не услышал об абсурдных завещательных условиях профессора Зэнгера. И как я мог правильно понять такое сложное существо, как эта рыжеволосая врачиха, когда я сам совершенно не в состоянии был понять себя все последнее время?
— Ну можно ли предположить, что кто-то из нас так переменил свой голос, чтобы произвести впечатление ребенка? — пояснил я свой вопрос.
— Нет, такой голос невозможно подделать, — Карл решительно помотал головой. — Я же говорю вам, это был ребенок, — всхлипывающим голосом, но очень настойчиво проговорил он.
— А может быть, нам стоит поискать Марию? — спросила Юдифь, чтобы как-то отвлечься. — А что, если с ней что-то случилось и ей нужна наша помощь?
— Если с ней что-то случилось, то ей больше не понадобится наша помощь, — сухо возразила Элен и нервным жестом убрала со лба прядь волос. — Во всяком случае, до сих пор каждый раз так и было.
Она сделала короткую паузу, обводя пронзительным взглядом каждого из нас по очереди.
— А может быть, она тоже нас сейчас ищет?
Здесь что-то нечисто, подумал я про себя. Сама невозмутимость, сама деловитость — это все было лишь наносным, внешним, лишь частью безупречного фасада. Дважды за эту ночь мы были свидетелями того, как легко она могла снова спрятаться за эту стену, а также как легко было сломать ее, если только нажимать на нужные камушки. То обстоятельство, что даже эта опытная, прошедшая сквозь огонь и воду врач испытывала приступы паники, с которыми отчаянно боролась, успокаивало меня. Я даже немного гордился, что в противоположность ей, невозмутимой, хладнокровной и твердой, мой самоконтроль — по крайней мере, в чисто внешних проявлениях — не был до сих пор так существенно потерян. А, кроме того, это обстоятельство делало ее как-то немного человечнее.
А еще подозрительнее.
Я украдкой окинул рыжеволосую медичку подозрительным взглядом. А что, если преступник не один? Нет, я тут же попытался отговорить от этой мысли сам себя. Это немыслимо! Тогда Элен и Карл должны были быть заодно. Этот толстый, длинноволосый увалень и надменная красавица — хладнокровная команда киллеров, безумные Бонни и Клайд из крепости Грайсфельдена? Скорее солнце взойдет на западе, нежели эти двое начнут сотрудничать.
Или она одна это сделала. Элен была единственной в этой комнате, одежда которой не была запачкана кровью, что, на первый взгляд, сразу снимало с нее подозрение, но если подумать, оказывалось, что именно это и делает ее подозреваемой. Она хирург. Если кто-то из нас и мог так мастерски перерезать Эду горло, не запачкавшись при этом ни единой капелькой крови, то это она, так как именно она могла точно знать, когда и в каком направлении брызнет кровь.
А как насчет Юдифи, моей миленькой, маленькой пышечки, которая в эти минуты казалась такой слабой и так трогательно прижималась ко мне в поисках защиты? Могла ли она быть убийцей? А что, если к этому ее вынудили не отвращение и страх, если она отворачивалась в сторону и избегала смотреть в направлении Эда лишь потому, что не хотела смотреть на дело своих рук? А что, если она боялась выдать себя, боялась, что при взгляде на недвижное тело Эда в ее глазах блеснет тень удовлетворения? Действительно ли ее футболка была запачкана ее собственной кровью? Могла ли так сильно кровоточить такая крошечная ранка? А что, если все то время, пока я был без сознания, она вовсе не сидела, придавленная остовом кровати, что, если она вообще некоторое время не находилась в подвале. Может, она вообще не была придавлена, а просто забралась в трещину и только для виду звала на помощь, чтобы обеспечить себе железное алиби?
«Паранойя» — пронеслось у меня в голове, когда я вспомнил граничащую с истерикой панику, охватившую Юдифь, когда я разгребал штукатурку и строительный мусор, чтобы освободить ее ноги. Мои мысли были абсолютно параноидными. Юдифь — хладнокровная убийца с прекрасно продуманным с психологической точки зрения планом в голове? Это просто невозможно! Она должна быть более чем гениальной актрисой и уж как минимум такой же больной, как и я, раз я допустил такую невероятную возможность хотя бы на какой-то короткий миг. Я погладил ее по спине, как бы извиняясь за свои невысказанные безумные мысли. Ничто подобное просто не вязалось с ней. С Юдифью, с которой я познакомился, да и ни с кем в мире, в ком осталась хотя бы крохотная частичка человечности.
А что здесь вообще было человечного, возражал упрямый голос, возникший из моего подсознания. Кроме того, я знал ее лишь со вчерашнего вечера. Что я вообще о ней знаю?
Карл. Это мог быть только он, и никто кроме него. Я досадовал на себя за то, что я вообще рассматривал другие возможности, что могло довести меня до еще большего безумия. Его страх производил впечатление подлинного, его состояние было достойно сострадания, но это ничего не меняло в той однозначной ситуации, в которой я его здесь обнаружил. Очевидно, непосредственно во время или сразу после своего ужасного преступления он буквально написал в штаны, ну а кто поймет, что творится в душе убийцы?
Я, во всяком случае, в этом не специалист. Именно поэтому мне следует немедленно прекратить размышления о том, кто имел возможность и мотив убить Стефана и Эда. В конце концов, это мог бы быть любой из нас, и любому из нас светило в одиночку получить огромное миллионное наследство, если он переживет эту ночь. Кроме Карла, что в некотором роде снимало с него вину.
— Мария угрожала Эду, — тем временем задумчиво и решительно проговорила Элен.
Я был так погружен в свои собственные мысли, что вообще не понял сказанных ею слов, но, казалось, никто даже не заметил, что я не слушал.
— Вы все это слышали. И, честно говоря, мне кажется, что она немного не в себе, а вам нет?
Так же, как и тебе, подумал я про себя и почти прикусил язык, чтобы не высказать это замечание. Было не только бесполезно сеять вражду, но и довольно опасно. Каждый мог оказаться убийцей, а каждый, кто скажет что-то не то, мог оказаться и следующей жертвой. Кроме того, нам следует держаться вместе, пока мы окончательно не выясним, против кого нам следует направить нашу энергию.
