Дин Кунц - Дом ужасов
Что-то постучало в сетчатый экран в окне над кухонным столом.
Эллен повернулась, посмотрела вверх. Поначалу ничего не увидела. Только темноту.
Тук-тук-тук.
— Кто там? — испуганно спросила она, сердце учащенно забилось.
Молния исчертила небо ослепительно яркими венами и артериями. В пульсирующем свете Эллен увидела больших белых бабочек, бьющихся об экран.
— Господи, — выдохнула она. — Всего лишь бабочки.
Она содрогнулась, отвернулась от окна, выпила бурбона.
Она не могла жить в таком напряжении. Во всяком случае, так долго. Она не могла жить в постоянном страхе. Ей не оставалось ничего другого, как что-то с этим сделать.
Убить ребенка.
В плетеной кроватке младенец вновь вскрикнул; коротко, резко, словно гавкнула собака.
Далекий раскат грома вроде бы ответил ребенку; небесный грохот на мгновение заглушил усиливающийся голос ветра и отразился от металлических стен трейлера.
Ночные бабочки продолжали биться о сетчатый экран: тук-тук-тук.
Эллен быстро допила оставшийся бурбон и добавила в стакан еще пару унций.
Она с трудом могла поверить, что действительно находится в таком жалком жилище, тоскующая и несчастная; казалось, все это дурной сон. Лишь четырнадцать месяцев тому назад она начала новую жизнь, полная радужных надежд, за которыми, как выяснилось, не стояло ничего, кроме наивного оптимизма. Мир, который она себе построила, превратился в руины так внезапно и столь быстро, что Эллен до сих пор не могла прийти в себя.
За шесть недель до своего девятнадцатого дня рождения она покинула отчий дом. Выскользнула из него ночью, не потрудившись сообщить об отъезде, не решившись объявить об этом матери. Оставила Джине короткую злую записку и сбежала с мужчиной, в которого влюбилась.
Ничего не знающая и не умеющая девушка из маленького городка, жаждущая удрать из-под родительского гнета, не могла устоять перед Конрадом Стрейкером. Высоким, стройным, с густыми, иссиня-черными волосами, аристократическим лицом: высокие скулы, патрицианский нос, сильный подбородок плюс ярко-синие глаза, да еще и двигался он с грацией танцора.
Но больше всего Эллен поразила даже не внешность Конрада, а его обходительность, обаяние. Как он говорил! В его устах даже запредельная лесть звучала так искренне, что ему хотелось поверить.
Да и сама идея убежать с участником ярмарочного шоу казалась такой романтичной. Они будут колесить по стране. И за год она увидит больше, чем могла бы увидеть за всю свою жизнь, если б осталась дома. И никакой тебе скуки! Только дни, наполненные весельем, музыкой, светом. И мир карни, так разительно отличающийся от рутины ее маленького городка в сельской глубинке штата Иллинойс. В этом мире не могло быть бесконечного списка правил, отступление от которых жестоко каралось.
Она и Конрад поженились в лучших традициях карнавального шоу. Церемония заключалась в Дом, что после завершения рабочего дня и закрытия ярмарочного городка они вдвоем прокатились на карусели в присутствии остальных участников ярмарочного шоу. И этот ритуал, по мнению карни, освятил и скрепил их союз точно так же, как и венчание в церкви.
Став миссис Конрад Стрейкер, Эллен не сомневалась, что впереди ее ждет только хорошее. И ошиблась.
До того, как сбежать с Конрадом, она знала его только две недели. Слишком поздно выяснилось, что за этот короткий промежуток времени она познакомилась лишь с его хорошей стороной. И только после свадьбы узнала, что он частенько пребывает в отвратительном настроении, жизнь с ним — не сахар, да еще он дает волю рукам. Иногда он бывал таким же обаятельным, как в те недели, когда ухаживал за ней, но обаяние на удивление резко могло смениться злобой. И в первый год их совместной жизни периоды мрачного настроения повторялись все чаще. Голос сочился сарказмом, лицо напоминало грозовую тучу, и он использовал любой повод, чтобы причинить Эллен боль. Обожал отвешивать ей оплеухи, бить, щипать. В самом начале их совместной жизни, до того, как Эллен забеременела, даже несколько раз ударил кулаком в живот. Узнав, что у них будет ребенок, Конрад стал сдерживать силу ударов, но руки пускал в ход по-прежнему.
На сроке в два месяца Эллен уже отчаянно хотелось вернуться домой к родителям. Но когда она представляла себе, какие ее ждут унижения, как ей придется вымаливать у Джины еще один шанс, какой самодовольной усмешкой встретит ее мать, становилось понятным, что нет у нее никакой возможности покинуть Стрейкера.
Потому что идти ей было некуда.
По мере того, как младенец рос у нее в животе, она убедила себя, что его рождение окажет на Конрада благотворное влияние. Он любил детей: глядя на то, как он возится с отпрысками других карни, двух мнений тут быть не могло. Опять же, перспектива самому стать отцом зачаровывала его. Вот Эллен и думала, что в присутствии малыша Конрад станет мягче, его характер изменится к лучшему.
Но шестью неделями раньше, когда ребенок Г родился, эта надежда рухнула. Эллен не поехала в больницу. В мире карни действовали свои законы. Она родила дома, в трейлере, с помощью повитухи-карни. Роды прошли относительно легко. Угрозы ее здоровью не возникло. Все обошлось без осложнений. За исключением... Младенца.
Она содрогнулась от отвращения, подумав о младенце, и вновь взялась за стакан. И, словно почувствовав, что она думает о нем, младенец в очередной раз подал голос.
— Заткнись! — крикнула она, зажав уши руками. — Заткнись, заткнись!
Куда там.
Кроватка тряслась и раскачивалась, потому что младенец извивался и сучил ножками от злобы. В Эллен допила налитый в стакан бурбон, нервно облизала губы и опять почувствовала прилив пьяной храбрости. Вылезла из-за столика. Покачиваясь, стояла в крошечной кухне. Гром гремел все чаще, накладываясь на музыку ярмарочного шоу, заглушая ее. Она двинулась к детской кроватке, остановилась у изножия. Включила лампу. Мягкий янтарный свет заполнил трейлер, разогнав тени по углам.
Младенец перестал дергаться. Уставился на нее, глаза сверкали ненавистью.
Ей стало дурно.
«Убей его», — сказала она себе.
Но злобный взгляд младенца гипнотизировал, Эллен не могла отвести глаза, не могла шевельнуться, у нее возникло ощущение, что она обратилась в камень.
Молния осветила окно, первые большие капли дождя упали на крышу трейлера вместе с докатившимся раскатом грома.
Она в ужасе смотрела на своего ребенка, капли холодного пота выступили на лбу. Младенец не был нормальным, о нормальности вообще не могло быть и речи. Для его отклонений от нормы еще даже не нашли медицинского термина. Собственно, его нельзя было называть ребенком. Он был не человеческим младенцем, а неким существом, не уродом, а представителем разумной цивилизации, кардинально отличающейся от человеческой.
Он был отвратительным.
— Господи, — язык Эллен заплетался. — Господи, ну почему я? Что я сделала, чтобы заслужить такое?
Большие, зеленые, нечеловеческие глаза чудовища по-прежнему злобно сверлили мать взглядом.
Эллен хотела отвернуться от него. Хотела выбежать из трейлера, в грохочущую грозу, в темноту. Хотела вырваться из этого кошмара, начать жизнь с чистого листа.
Существо дернулось, его ноздри шевельнулись, словно у волка или собаки, Эллен буквально услышала, как громко оно втягивает воздух, словно выделяя ее запах из других запахов трейлера.
«Убей его!»
В Библии сказано: «Не убий!» Убийство — грех. Если бы она задушила младенца, то попала бы в ад. Вереница жутких образов пролетела перед ее мысленным взором, образов ада, которые мать рисовала ей по ходу тысяч лекций об ужасных последствиях греха: улыбающиеся демоны сдирали плоть с костей живых, кричащих женщин, их кожистые черные губы пятнала человеческая кровь; жаркое пламя пожирало тела грешников; бледные черви кормились мясом мертвецов, пребывающих в сознании; агонизирующие люди корчились в озерах невероятно вонючей грязи. Эллен давно уже не ходила в церковь, более того, сердцем уже не была католичкой. Но годы ежедневных посещений мессы и вечерней молитвы, девятнадцать лет безумных проповедей Джины и суровых наказаний не могли так легко забыться. Эллен все еще верила в Бога, небеса и ад. Библейские заповеди не потеряли для нее прежней важности. «Не убий».
Но, конечно же, спорила она с собой, эта заповедь не прилагалась к животным. Нам разрешалось убивать животных, убийство животных не было смертным грехом. И эта тварь в детской кроватке была всего лишь животным, чудовищем, монстром. Не человеческим младенцем. А потому его убийством она не могла обречь свою бессмертную душу на вечные муки.
С другой стороны, откуда такая уверенность, что это не человеческий младенец? Родился-то он от мужчины и женщины. И разве можно найти более фундаментальный критерий принадлежности к человечеству? Ребенок был мутантом, но человеческим мутантом.
