Е. Нельсон - Второй дубль
— Ну Влада, отстань. Я тебе говорю, не надо.
— Ну ладно, не хочешь — и не будем.
Вечером, когда Данилка уже спал, они сидели на кухне.
— Мам, ну давай, за тебя, — произнесла дочка.
Две женщины, мать и дочь, так редко видевшиеся, так редко откровенничающие друг с другом… Казалось бы, им так много нужно друг другу рассказать, но речь шла лишь о поверхностных вещах, не касавшихся ничего личного.
Влада втащила на кухню чемодан и начала вынимать подарки. Белый брючный костюм, о котором Вера давно мечтала и о котором упомянула, когда дочка спросила, что она хочет получить на день рождения. Влада продолжала вынимать из чемодана духи, туфли, дорогие крема. Вере, которая обычно каждый раз находила что‑то, что можно было бы покритиковать, на этот раз все понравилось.
— Мам, завтра наденешь этот костюм в ресторан. А с утра пойдешь в парикмахерскую, сделаем тебе прическу.
— Да ну тебя! Ты что это придумала? Настроения у меня нет в ресторан идти.
— Мам, ты что, совсем затворницей хочешь стать?
— Вот выдумала! Да я буду там как дурочка сидеть.
— Ну хватит говорить ерунду. Ты и так никуда не выходишь, разве что в магазин. Никитины тебя приглашают в гости — ты не ходишь. Коллеги на дачу зовут — ты отказываешься. Как это понимать? Пятьдесят лет только раз в жизни, надо это как следует отметить.
Вера не стала дальше спорить, зная, что Владу все равно не переубедишь.
— С днем рождения! — первое, что Вера услышала на следующее утро. Внук забежал в ее спальню и вручил красиво упакованный подарок.
— Спасибо, Данечка. — Надорвав упаковку, она вытащила большой альбом, в котором были фотографии и стихи.
— Я потом почитаю, — сказала она и отложила альбом в сторону.
Дочка ничего не сказала, зная, что мать просто стесняется показывать эмоции.
— Мам, нам пора. К парикмахеру, — ответила Влада на безмолвный вопрос в глазах матери.
— Мам, а ты еще ого‑го! — воскликнула дочка выходящей от парикмахера Вере. — Цвет — просто супер, — одобрила Влада каштановые локоны. — И прическа отличная, тебе очень идет.
Вера чувствовала себя необычно с этой прической, ее наполнило ощущение новизны.
Они погуляли немного по Невскому, съездили на Горьковскую в планетарий и зоопарк, где Влада плакала, смотря на животных, метавшихся по клеткам.
Веру всегда ставила в тупик эта чрезмерная восприимчивость дочки в отношении больных животных, стариков и ее нечувствительность, даже черствость по отношению к своим родственникам, друзьям.
Владка (по‑другому она дочку никогда не называла) жила во Франции с сыном и мужем. У дочери это был второй брак. Уехав из дома совсем молоденькой студенткой по обмену, Влада решила не возвращаться на родину и строить свое счастье в другой стране. Благодаря превосходному знанию языков она устроилась на практику в крупную адвокатскую фирму, a через несколько лет уже имела свой бизнес, дом, машину последней модели. От первого брака, тоже французского, у нее был сын Данька.
Судя по всему, во втором браке у нее была еще и любовь. Влада встретила Генри на одной из конференций. Она, как всегда, не углублялась в детали: француз по происхождению, миллионер, работает с недвижимостью. Конечно, Вере было интересно узнать немного подробнее об отчиме Данила, но, зная, что дочка многого не расскажет, больше ничего не спрашивала.
Около пяти вечера они втроем пошли в ресторан, где Влада заказала столик. Людей было мало, это Вере понравилось. Все‑таки непривычно она себя чувствовала в белом костюме, с новой прической, такой разрядившейся дамочкой из высшего общества.
И Влада, и Данил выглядели шикарно: она — в маленьком черном платье, а мальчик — в светло‑сером костюме с красной рубашкой, настоящий светский львенок.
В ресторане Вера стеснялась. Она привыкла есть одной вилкой, без ножа, и, видя, как красиво едят дочка с внуком, смущалась.
— Мам, прекрати. Ешь как привыкла. Будь сама собой, — успокоила Влада мать.
Одни за другим стали подходить посетители. Из другого зала послышались музыка и смех. Слышно было, как произносят тосты.
— У кого‑то, наверное, фуршет, — предположила дочка. — Жалко, что ты никого не захотела приглашать, веселее бы было. Мама, надо уметь наслаждаться жизнью.
— А нам и так хорошо, да, Данил? — обратилась Вера к внуку. Тот кивнул.
— Извините, что я беспокою… — раздался вдруг мужской голос. — Я вот тут все смотрел на вас… Вера?
Вера обомлела. Она узнала его. Узнала в ту же самую минуту, как он подошел к их столику. Она ничего не смогла вымолвить в ответ, только кивнула…
Воспоминания вихрем проносились в ее голове, мелькая картинками из давнего прошлого. Вот они взбираются по скале, вот они стоят у костра, он греет ей руки, обнимает, шепча: «Моя девочка»…
— Вера, вот так встреча! Вы меня узнали? — донеслось до нее как из тумана.
— Я преподавал в училище, где училась Вера… Тимофеевна, — обратился незнакомец к Владе. — А вы, наверное, дочка? Владимир Георгиевич, — представившись, пожилой мужчина протянул руку поочередно Владиславе и Данилу.
— Владислава. А это внук Веры Тимофеевны, Данил. Он по‑русски понимает, но почти на нем не говорит.
— Иностранец?
— Да, француз.
— Здорово. Я тоже за границей жил, работал там, сейчас вот вернулся на родину, думаю здесь поработать.
— Владимир Георгиевич! — раздалось из соседнего зала. — Владимир Георгиевич, мы вас ждем, сейчас Сергей будет тост говорить.
— Сегодня здесь праздник у моих друзей. Вера Тимофеевна, а можно телефончик ваш записать? Я тут буду довольно долгое время, хотелось бы вас еще увидеть.
— Нету у меня телефона, — вдруг выдавила она из себя.
— Да мне не обязательно сотовый, вы мне свой домашний дайте.
— У меня его нет, — сказала как отрезала Вера.
И Владимир Георгиевич, и дочка посмотрели на нее с удивлением. В глазах мужчины читалась обида.
— Ну, жалко, — сказал Владимир Георгиевич. — Мне, к сожалению, надо идти к друзьям. Было очень приятно познакомиться, Владислава, Данил. Вера, прощайте, — сказал он, и его голос был мягким‑мягким.
— Прощайте, — сдавленным голосом просипела она. И, подняв на него глаза, встретила такой знакомый, такой теплый взгляд синих глаз. Когда‑то черные, как смоль, волосы поседели, морщинки бороздили щеки и прятались в уголках глаз, но вот взгляд… Этот взгляд не изменился. От этого взгляда ей захотелось бежать прочь и одновременно припасть к нему, спрятаться в его руках.
Влада видела, что мать очень взбудоражена, и решила подождать, пока та упокоится. Она стала разговаривать о чем‑то с сыном. Через пару минут не выдержала.
— Мам, ты зачем соврала насчет телефона? Он же хотел тебя снова увидеть.
— Ну вот еще, нужен он мне больно, — сказала Вера насупившись.
— Ну чего ты боишься?
Влада завелась и хотела прочитать ей лекцию, но Вера оборвала:
— Хватит, давай заплатим и пойдем. Лучше дома допразднуем. Ты же знаешь, я рестораны не люблю. Непривычная я к этому делу.
— Хорошо, мам, как хочешь. Пока несут счет, я отлучусь в туалет.
— Где ты там застряла? — почти набросилась Вера на дочку, когда та возвратилась к столику. Она и не подозревала, что в холле дочка столкнулась с Владимиром Георгиевичем и что предметом их разговора была она, Вера.
Уже дома, когда они вдвоем сидели на кухне за чашкой чая и бокалом вина, дочь спросила:
— Мам, ну зачем ты его так отшила? Почему ты не дала ему свой номер?
Вера, разгоревшись то ли от чая, то ли от вина, выпалила:
— Да, не дала. Да зачем он мне сдался?
— Мам, я же все знаю о том, кем он для тебя был. Ты же его любила.
— Так то давно было. И откуда ты, интересно, это знаешь?
— Знаю, дневник твой читала, когда подростком была.
— А то ты там что‑то понимала.
— Конечно, понимала. А если не понимала, то запомнила, о чем ты писала, а когда старше стала, все по полочкам разложила. Это же твой учитель. Ты ж любила его, любила всю свою жизнь, все это время.
— Я и папашу твоего любила.
— Не думаю. Во всяком случае, не так, как этого. Я же помню, когда у меня было горе на почве любви, а ты сказала, что нечего, мол, плакать, все пройдет, ты тоже любила, это ты его имела в виду?
— Не помню, что я что‑то подобное говорила.
— Да все ты помнишь, только боишься самой себе признаться.
Вера молчала, уставившись в темное окно.
— Мам, ну так это же хорошо. Это Бог тебе послал его снова, спустя годы, понимаешь? Жизнь твоя проходит. Да и не жизнь это, а так, существование. Ты сидишь дома и ничего не хочешь. Не хочешь встречаться с людьми, не хочешь куда‑то выходить. Ты винишь меня в том, что я уехала, бросив тебя одну, но и к нам ты ехать не хочешь. Ты могла бы многого достичь в жизни. А ты? Чего ты достигла? Ты говоришь, что тебе было тяжело с маленьким ребенком, и это, конечно же, так, но другие ведь могли.
