Роберт Кормер - После Шоколадной Войны
Бантинг стоял с бодрым высокомерием, что было отличительным признаком «годовалого», что так ненавидел Оби. Большинство учившихся в этой школе уже второй год были именно такими. Они теряли робость новичков и вместе с тем еще не приобретали хладнокровия старших. Им была присуща самоуверенность, и вера в то, что школа, как и весь этот мир, существует для каждого отдельно. В их правилах было тут же занять освобождающееся место. Например, в данный момент в глазах у Бантинга сиял триумф. Он зло ухмылялся, наверное, чувствуя превосходство над Оби. В ответ легкая улыбка Оби заставляла полагать, что при необходимости тот сможет общаться с ним. Но, не смотря на сладость присутствия Лауры в его жизни, он иногда ощущал вспышки ревности. Скорее не ревности, а чего-то еще. Ревновать Лауру к «годовалому»? Ради Бога. Ненависть — может быть, но не к самому Бантингу. Возобновление его ненависти к Арчи… а было ли это ненавистью, вообще? Он не был уверен, и вообще не был уверен ни в чем, что касалось бы Арчи.
— Посмотрим, что у нас на повестке дня, — выдал Бантинг. — Каждый, кто подписался, затем сдержал свое слово, или уклонился. Большинство из вас знают, что все это значит. Хотя и не от кого вам ждать другого дерьма…
— Бантинг, Бантинг, — развел руками Арчи, словно отец, бранящий непослушного сына.
— Что случилось? — удивился тот.
— Твой язык.
— Что язык? — Бантинг не только удивился, но и забеспокоился.
— Используемые тобою слова.
— Что слова? — его голос повысился еще на пол октавы.
Арчи не ответил, выражая Бантингу свое полное презрение.
— Ты имел в виду «дерьмо»? — недоверчиво спросил Бантинг.
Арчи кивнул.
— Ты не соблюдаешь правил, используешь похабный язык. Ни-ни. Табу.
Неохотно соглашаясь, Оби качнул головой: «Это Арчи. Оставь его». Конечно же, не было никаких правил, связанных с языком. То, что так интриговало у Арчи, так это невозможность знать, что произойдет в ближайший момент. Оби расслабился, приготовившись к ожиданию наслаждения игрой, которую затеял с Бантингом Арчи. Он также знал, что сам неизбежно был втянут в эту игру, и что со стороны Арчи его могли ожидать неприятности.
— Ты думаешь, что есть правила, касающиеся ругани? — спросил Бантинг, его доверие начало быстро таять.
— Вот именно, Бантинг. Правило, которое обязывает не прибегать к похабному языку, не ругаться на собраниях «Виджилса», не упоминать имя Господа всуе, — в голосе Арчи сквозило издевательство. Он тряс головой, симулируя разочарование. — Эй, Оби, как долго действует у нас это правило?
— Шесть дней, — автоматически ответил Оби.
— Смотри, Бантинг. Ты — парень амбициозный, хочешь сделать карьеру в «Виджилсе», но ты уже упустил новое правило.
Еще двое других «годовалых» сидели неподвижно. Одним из них был рослый худощавый парень с выпученными глазами, его звали Харлей, и угрюмый увалень по имени Корначио, с усыпанным прыщами лицом. Они никогда раньше не видели, как на самом деле действует Арчи, и, очевидно, тоже почувствовали угрозу. Ветераны «Виджилса» с удовольствием наблюдали за продолжением спектакля, осознавая вместе с Оби очередную внезапную импровизацию Арчи.
— Объясните Бантингу, зачем мы иногда можем принять новое правило, Картер.
Картер это ненавидел. Будучи президентом «Виджилса», он обычно не участвовал в таких играх, но всегда поддерживал правила, держа в руке молоток, ударяя им по деревянному ящику, используемому вместо стола, обозначая точки над «и» после каждой команды Арчи. Картер не одобрял психологических игр. Он предпочитал все, что можно было попробовать на ощупь, кулаками. Его трагедия заключалась в том, что в этом учебном году Брат Лайн запретил бокс. Картер возглавлял боксерскую команду, а также и футбольную. Боксерская команда была распущена, а футбольный сезон давно прошел, на этот день он уже не являлся ее капитаном, и был известен в школе лишь как президент пресловутого «Вижидса». И, как президент, он был вынужден играть с Арчи в его игры, будучи его черным ящиком со словами.
— Мы утвердили это правило, потому что нужно очистить атмосферу, — начал Картер, слова выходили легко и в большом количестве. И то, что он был боксером, не значило, что он глуп. — Невозможно удалить всю эту дрянь, выбрасываемую из выхлопных труб машин. Но, наконец, мы можем держать воздух свободным от всякой нецензурной брани.
Арчи улыбнулся ему в угоду, и Картер возненавидел себя, когда осознал, что попал в очередную его ловушку.
— И каждый, кто ругается, будет платить штраф. Правильно, Оби?
— Нарушивший правила… — начал Оби, он не спешил, ему нужно было взвесить каждую возможность и каждое слово. — …будет стоять голым на автобусной остановке в центре города у Монументального Парка в течение часа, — он кривлялся зная, что внезапная суровость на лице Арчи может быть мерзким наказанием.
— Правильно, — сказал Арчи и посмотрел на Оби с отвращением. — Допустим, Бантинг, это достаточно мягкое наказание. И это, потому что на самом деле что-либо более суровое мы прибережем для другого проступка, а это будет приятным сюрпризом для того, кто ругнется в следующий раз.
Бантинг кивнул, смутился, сконфузился, взвесив все, что случилось — то, как быстро он из провокатора он превратился в жертву, вместе с тем осознавая силу Арчи и его непредсказуемость. Какая-то малая часть его мозга также зафиксировала враждебность, развивающуюся между Арчи и Оби, но он отложил это на другой случай.
— Ладно, — сказал Арчи, — на этот раз мы прощаем твой проступок, Бантинг. Но в следующий раз ты за это ответишь, — его глаза пробежались по собравшимся. — И это касается каждого. Не будем сквернословить на собраниях «Виджилса», — и он снова повернулся к Бантингу. — Зачитай, пожалуйста, свой доклад.
Больше не ожидая никаких замечаний, Бантинг расправил плечи, но на этот раз он уже аккуратно подбирал слова.
— Как я сказал, это должно выглядеть так, словно ничего страшного не происходит. Никто не теряет бдительности. Желающие могут где-нибудь собраться и прочее. Кто-то пойдет на пляж Хемптон, кто-то — на мыс, еще кто-нибудь может съездить в Бостон. Но мы должны каждого предупредить: «Если остаешься в городе, то не попадайся на глаза. Мы ни за кем не следим, и нас не интересует, кто и что делает. Главное, не пойти в школу, спрятаться…» — Бантинг не мог удержаться от того, чтобы не заглянуть в тетрадку, зная, что это может задеть Оби. — Мы ожидаем тех, кто отстал, но около девяноста процентов мы сможем организовать.
— Мне не нужны отстающие, — сказал Арчи жестко, командуя: «Это Арчи, это он правит школой». — Мне нужны все сто процентов.
Бантинг кивнул. И кивнул каждый сидящий в зале.
Последнее задание было не столько заданием, сколько очередным представлением Арчи, снова ломающим скучную рутину, всегда царившую в школе в этом нечеловеческом промежутке времени между весенними и летними каникулами, когда дни были бесконечными и бесцельными, когда даже учителя путались в вялой скуке застрявших часовых стрелок. Выпускники теряли интерес к школе. Теперь они смотрели в будущее, потому что большинство из них почти уже были приняты в какой-нибудь колледж. Те, кто был моложе, уже знали, что, сдав экзамены, они автоматически переходят в следующий класс, и что даже до экзаменов они неофициально считались уже в следующем классе. Даже без вины виноватые новички устали от роли самых младших, и у них уже накопилось достаточно энергии, чтобы стать «годовалыми» и встретить новую порцию новичков следующей осенью. Но на самом деле школа не была такой уж мирной и расслабленной как выглядела — просто вся эта школьная неугомонность затаилась в самых темных ее закутках.
Понимая все это, Арчи отдавал себе отчет, зная, что в акции такого рода могут быть использованы только «годовалые» (хотя и они могли остаться в стороне), он решил, что лучшим приветствием будет всеобщий день прогула школы, который не будет оформлен с помощью тонкого шантажа Брата Лайна. Наоборот, этот день будет ядовитым укусом Арчи Костелло. Все учащиеся «Тринити», а это почти четыреста человек, могли бы просто встать и уйти с уроков посреди указанного дня. Они могли бы исчезнуть, и никто бы их не нашел. И тогда братья начали бы отчаянно обзванивать всех — отсутствие учащегося всегда проверялось по телефону. Они всегда старались узнать, где сегодня Джими или Джой, почему Кевин или кто-либо еще ушел сегодня из школы. И эта схема имела двойное влияние: в школе и дома у учащегося. И теперь Арчи был на шаг впереди. Он изучил наперед дату визита епископа в «Тринити». Традиционный ежегодный визит всегда начинался с большой мессы и проповеди в школьном зале, который на время превращался в часовню для такого мероприятия. В этом году в зале никого не будет.
Картер был в шоке при одной только мысли об унижении епископа, так как эта акция могла иметь серьезные последствия, но об этом он ничего не сказал. Как и все остальные, он научился не возражать порядку Арчи. И идя у него на поводу, почувствовал беспомощность, ему хотелось еще немного смелости, чтобы начать протестовать. Смелости у него было достаточно на футбольном поле или на боксерском ринге. Но там все было иначе. А в эти дни он чувствовал себя одиноко, словно был изгоем в этой школе. Каждый думал, что он был лишь костями и мускулами, но, несмотря на это, такая шутка была бы для него ощутимой, и он понимал, что визит епископа мог принести немало бед, и не хотел в этом участвовать — только не перед самыми экзаменами, после которых он избавится от Арчи Костелло раз и навсегда.
