Ларри Бейнхарт - Библиотекарь или как украсть президентское кресло
— Я там не на полную ставку, — продолжила Элайна. — Два-три часа по вечерам.
— Это замечательно, но что вы хотели от меня?
— Я… я соврала… нет, я не соврала! Просто Мистер Хаузер (это тот самый ушедший на пенсию преподаватель, у которого она снимала комнату), ещё когда я была на пособии, ну то есть ещё когда я получала пособие и искала работу, мистер Хаузер заставил меня говорить, что я всё ещё работаю, потому что так у меня было больше шансов найти работу, а потом он сказал, что если я не найду работу, он вышвырнет меня на улицу, и я буду бездомной, а я совсем не хотела быть бездомной.
— Ну, знаешь, если разобраться, это и не ложь вовсе, всё нормально. Ты — хороший человек, Элайна.
— Помогите мне.
— Как я могу тебе помочь?
— Вы должны… у меня депрессия. Мне нужно пару дней отдохнуть.
— И…? — недоуменно протянул я, не понимая, какое это имеет отношение ко мне.
— Я очень не хочу потерять эту работу, и я подумала, что если найду кого-нибудь, кто бы мог меня заменить, всё будет нормально и меня не уволят за то, что я не приду.
— Ну позвони и скажи, что ты заболела.
Она замотала головой, в глазах застыл ужас. Какая впечатлительная барышня! Я достал список сотрудников и стал думать, кто бы хотел поработать несколько часов дополнительно. Вернее сказать, я стал думать, кому их них это нужнее, потому что деньги были нужны всем. Я назвал несколько имён и тут заметил, что она отрицательно покачивает головой, не очень явно, но тем не менее ясно, чтобы дать мне понять, что я её неправильно понял.
— Что не так, Элайна?
— А не могли бы вы сами? — вымолвила девушка и покраснела.
— Ой, не уверен. У меня тут есть несколько….
— Я действительно очень боюсь потерять эту работу. Я поговорила об этом с мистером Стоуи, и он спросил меня, кого я могу прислать вместо себя, и я сказала про мисс Локисборг, он не возражал, потому что она — главный библиотекарь, но… но…
— Что «но»?
— Она отказалась. Она даже рассердилась на меня.
— Сочувствую.
— И я подумала… Вы ведь глава всей библиотеки и… — тут она жестом показала, что моя должность выше, чем должность Инги. — И я знаю, что вы прекрасно знаете дело, так что если бы туда поехали вы, хозяин бы не рассердился. Я вас очень прошу.
Конечно же, если бы это был рядовой случай, я бы отказался, но как можно было отказать лепесткам, которые вы сами смяли и швырнули в глину, и которые пытаются из этой глины выбраться?
Вечером, ровно в 6:30, я оказался на коневодческой ферме Стоуи, где старик и жил. Её он на участки не разделил — 230 акров прекрасных земель. Вам будет несложно представить себе это место, если вы когда-нибудь бывали в Англии и путешествовали по богатым замкам с вырытыми прудами и насыпными холмами, то есть совершенно в соответствии с пасторальными картинками, столь любимыми такими ландшафтными дизайнерами как Кейпэбилити Браун, с лужайками, где травка словно бы подстрижена овцами, с изгородями из прочного камня, что водится в округе, и старыми деревьями, горделиво возвышающимися то тут то там, а под этими деревьями нет ничего, кроме великолепно ухоженного газона.
Я настоял на том, чтобы Элайна предварительно позвонила, так что был уверен, что по меньшей мере меня ждут.
Это была действующая коневодческая ферма. Самих лошадей я видел только из окна моего четырнадцатилетнего «Сааба», но и того, что я увидел, хватило, чтобы понять — передо мной прекрасно ухоженные и дорогие животные, ступающие по не менее дорогой и ухоженной земле.
Человек в униформе открыл мне дверь, и я подумал, что это, наверное, швейцар, но поскольку я в первый раз очутился в доме со швейцаром, я был не уверен и решил не спрашивать — вдруг он окажется сыном хозяина, решившим вдруг одеться как-то необычно. Я назвался и он пригласил меня войти. Сравните филе миньон и Биг Мак, вот приблизительно настолько отличался дом Стоуи от МакДомов Стоуи. Они были просто малоинтересными домами в непрестижных кварталах, и даже доскональное описание и перечисление всех лестниц, всех картин, всех начищенных до зеркального блеска поверхностей, всех ковров и мебели не способно хоть чуть-чуть поколебать эту истину.
Что до библиотеки, то она была превосходной, прекрасная литературная составляющая этого дома-мечты. Наша-то библиотека закрывалась всё раньше и раньше, мы уже не работали по субботам и по праздникам, а книги хранили на простых стальных полках, привинченных к голым стенам, которые мерцали в дрожащем свете флуоресцентных ламп. Здесь же были полки красного дерева, мягкий жёлтый свет и удобная добротная мебель.
Стоуи показался мне старым и немножко с придурью.
— А где мисс Локисборг?
— Она не смогла. Но я глава библиотеки и мисс Уистхэувэн решила, что я вас не разочарую.
— А, ну да, да, расскажите потом мисс Локисборг, от чего она отказалась. Расскажите, расскажите. Вы знаете, в чём заключается ваша работа?
— Ну да, в общем-то. Но расскажите, пожалуйста, если вы считаете это нужным.
— Не буду. Наёмные работники должны знать, как выполнить ту работу, на которую их наняли. Вся моя обслуга знает своё дело, а если не знает, оказывается на улице. И вы окажетесь, если сделаете что-то неправильно.
За вход в библиотеку не надо платить. Когда за окном дождь, в библиотеке всегда чисто и сухо. Здесь можно найти множество самых разных идей и самой разной информации. Но туда приходят и психи, и юродивые, и люди, чьи головы заняты покупками, и те, чьи головы переполнены интригами. И это происходит даже в университетских библиотеках, которые находятся за постами охраны, и вход в которые ограничен. Ведь, в конце концов, только немногие из преподавателей или студентов читают книги, стоящие в дальних углах. Со временем я привык к этому, приучил себя думать об этих людях, как о безвредных существах, и никогда не обижаться на них, я обнаружил, что сподручнее всего делать так, как они хотят, если, конечно же, их действия ничему и никому не могут навредить. Стоуи показался мне одним из этих господ, и я решил обращаться с ним, как с ему подобными, то есть просто кивнул в ответ на его слова, но кивнул легко, так, чтобы это не выглядело будто я обиделся или желал выказать снисхождение.
— Здесь много тайн, — улыбнулся Стоуи, — страшных тайн.
— О, несомненно.
— Подпишите, — попросил он и протянул мне бумагу. Я обратил внимание, что стол, на котором лежала бумага, был начищен до такого блеска, что в нём отражался и потолок, и люстры, и старик Стоуи, и даже моя рука. Это отражение напоминало нелепых гномиков, барахтающихся в речном иле.
Бумага оказалась подпиской о неразглашении. Это была обычная типовая форма, в которой организация или богач, нанимающие сотрудника, сообщают ему, что если он сболтнёт лишнее, они разорят его дотла, сдерут с него последнюю рубашку, выгонят его из его же собственного дома, снимут колёса с его же машины и отберут все деньги, что он скопил себе на безбедную старость. Конечно же, я подписал, какие у него могут быть тайны, которые мне вдруг бы понадобилось или захотелось обнародовать? В конце концов, я тут только на два дня, пока Элайна отдыхает или ходит по врачам, ну или чем она там занимается.
— Вам нравится поэзия? — в этот момент я шарил по карманам в поисках ручки.
— Да, конечно.
— Нет, я говорю о настоящей поэзии. С рифмой. И со смыслом.
— Такую как, например,
Говори про джин и пиво,
В лагере сопя лениво,[2] —
процитировал я, покосившись на полку, где горделиво возвышались двадцать шесть кожаных томиков Редьярда Киплинга — полное собрание сочинений, между прочим.
Это стихотворение о судьбе индийского мальчика, который прислуживал британским солдатам и был им настолько верен, что даже принял пулю, предназначенную для его хозяина, стихотворение написано как раз от лица этого солдата. Это стихотворение — панегирик империализму и в нём много бытового расизма из серии: «Многих белых он белее»…
Но при всём при этом Киплинг очень талантливый писатель, редко какой писатель может сравниться с ним, у него есть прекрасные описания, бытовая речь очень удачно вплетена в канву повествования, его стихи пронизаны гуманностью, они похожи на поход прекрасно вымуштрованной конницы, его рифмы не кажутся вымученными, наоборот, его рифмы зачастую настолько удачны, что сказать то же самое как-то по-другому попросту невозможно.
Я ночь ту помнить буду,
Когда в сторонке я свалился грудой —
Вместо пряжки на пупе свинцовый блин;
Я от жажды уж взбесился…
Первым кто искать пустился?
Ну конечно, хитрый, хриплый Ганга Дин!
Он взял меня за шкирку,
И в животе заткнул тряпичкой дырку,
И в рот плеснул полпинты мутной жижи из ложбин;
Свербело, пахло пылью.
Но из всего, что пил я,
Ценнее та водица, что налил мне Ганга Дин.
Киплинг писал и про приключения мальчишек, и про империализм, и мне в мои десять-одиннадцать лет он очень нравился, я даже заучивал его стихи наизусть. Мне всегда казалось, что в ребяческой страсти к ковбойским кричалкам-сопелкам, к лихаческому бахвальству, к людям, исследующим Индию, к мушкетёрам Его королевского величества и, конечно же, к солдатам Её королевского величества есть что-то благородное.
