Сиссель-Йо Газан - Перо динозавра
Эволюционное учение полностью порывало с доктриной о том, что Земля и все живое на ней были созданы одномоментно по единому божественному замыслу, и для многих это оказалось слишком. Как им было смириться с тем, что развитие происходило само по себе, без божественного участия, по собственным законам?
Сон продолжался. Солнце высоко стояло над Зольнхофеном. После короткого совещания, определившего задачи на предстоящий день, и чашки черного, как смерть, кофе все принялись за работу. Анна трудилась на пологом склоне позади остальной группы, но ей стоило лишь поднять голову, чтобы увидеть, где остальные и что они делают. Литографический зольнхофенский известняк ширился под Анной как огромная табличка. Она скребла, сметала несколько слоев, осторожно убирала кистью песок и землю, возилась с камнем; в процессе работы она сняла куртку и закатала рукава. Одинокий порыв ветра налетел с юга, и Анне пришлось закрыть глаза, чтобы их не запорошило песком. Когда она открыла их снова и посмотрела вниз, она увидела окаменелость. Ветер смахнул все лишние слои, и хотя осталось убрать еще два слоя, прежде чем она обнажится полностью, ошибки быть не могло. Перед ней, купаясь в желтом свете солнца, лежала Archeopteryx lithographica, одна из самых ценных мировых окаменелостей, о которой она столько всего знала из книг. Чуть меньше современной курицы, с одним красиво изогнутым крылом. Анна сразу поняла, что именно она нашла, и здесь сон, конечно, грешил против истины. Она знала эту птичку по сотням рисунков, она совсем недавно работала в Зале позвоночных Зоологического музея с копией именно берлинского экземпляра, которую одному из датских палеонтологов любезнейше разрешили сделать во время поездки в Германию. Ей было прекрасно известно это маховое перо, идеальное и распущенное, на темном фоне оно выглядело как пластинка, это относительно большое хвостовое перо, уникальное идеальное расположение задних и передних конечностей и безупречный наклон черепа, все то, что отличало этот экземпляр от уже известного: в 1861 году был найден так называемый лондонский экземпляр, позже проданный лондонскому Музею естествознания за семьсот фунтов. Но Анна нашла самую красивую и самую важную из всех десяти окаменелостей, которые миру еще предстоит найти. Берлинский экземпляр.
Она хотела было уже завопить от радости и позвать фон Мользена, который стоял чуть поодаль, задумчиво отставив руку с трубкой, но удержалась: сперва нужно было выработать правильную стратегию поведения. Анна должна подозвать руководителя экспедиции так, чтобы было понятно — она нашла что-то экстраординарное, но в то же время ей следовало быть растерянной, чтобы у фон Мользена не сложилось впечатления, будто она знает, что именно нашла. Иначе он точно заподозрил бы неладное.
Фон Мользен немедленно обернулся на ее зов и охотно направился к ней. Подойдя, он опустился на колени и долго пристально изучал показавшуюся окаменелость. Он осторожно убрал с известняка оставшиеся слои, после чего благоговейно опустил пальцы на совершенное тело маленькой птицы. Анна знала, что ее находке сто пятьдесят миллионов лет.
— Молодец, девочка, — что-то особенное было во взгляде фон Мользена, когда он посмотрел на нее. Она заметила, что один его глаз почти сиреневый. Он был потрясен ее находкой.
— Мам?
Фон Мользен положил на землю дымящуюся трубку, вынул свое увеличительное стекло, и именно теперь, когда Анне ни за что не хотелось, чтобы этот сон заканчивался, он потихоньку начал растворяться.
— Мама, я хочу к тебе, — попросил детский голос. Анна сжала кулаки и проснулась в своей копенгагенской квартире.
В спальне царил полумрак, Лили стояла на полу возле кровати в пижамке и с полным подгузником, который Анна Белла подтянула чуть выше, забирая ребенка к себе в постель. Девочка прижалась к ее груди. Еще не было шести. Бледный утренний свет просачивался в комнату, но еще не меньше получаса все кошки всё еще будут серыми. Свежее постельное белье поскрипывало на кровати. Между окном и закрытой дверью в гостиную стоял Фридеман фон Мользен. Она не видела его лица, но узнала широкополую фетровую шляпу, которую он надевал, когда солнце начинало палить совсем немилосердно. Сердце Анны тяжело колотилось о грудную клетку, ей хотелось, чтобы он исчез. Сон был очень правдоподобным, и фон Мользен стоял теперь как живой в углу ее спальни и молча рассматривал Анну.
Нужно просто подождать, подумала она, скоро рассветет и он исчезнет.
Она знала, что ей иногда являлись призраки, прекрасно знала. И все-таки в этом сером утреннем свете он казался не менее настоящим, чем высокий комод с другой стороны двери, или зеленая ваза, стоящая сверху, или очертания лилий, которые она купила и поставила в воду накануне.
Некоторое время спустя, вспомнив то утро, она поняла, почему ей явился фон Мользен.
Он был предвестником.
Глава 2
Наступило утро понедельника восьмого октября. Кафедра биологии располагалась в здании в форме буквы «Н», зажатом между Зоологическим музеем и Институтом Августа Крога в Университетском парке на Эстебро. Основной корпус, узкий желтый пятиэтажный прямоугольник, выходил на улицу Ягтвай и в мощеный двор. Анна Белла припарковала велосипед перед входом в двенадцатый корпус, на третьем этаже которого находилось отделение клеточной биологии и сравнительной зоологии. Утро выдалось ужасным. Анна отвела Лили в детский сад, но там Лили не захотела ее отпускать и очень долго плакала. Они стояли в раздевалке, и Анна видела через стеклянную дверь, как в группе остальные дети ищут свои подушечки и готовятся к утреннему собранию. Лили же никуда не собиралась. Она вцепилась в Анну и заливала ей куртку соплями и слезами.
В конце концов одна из воспитательниц вышла ей помочь. Лили заплакала еще громче, и Анна почувствовала, как отчаяние потихоньку начинает пробирать ее до нутра. Она посмотрела на воспитательницу умоляюще, и та осторожно подняла Лили, чтобы Анна смогла стянуть с нее комбинезон.
Анну постоянно мучили угрызения совести. Почти все время Лили проводила у своей бабушки Сесилье, мамы Анны. Сесилье сама предложила помощь полгода назад, когда написание диплома стало отнимать у Анны все время.
— Ты не можешь уходить домой в четыре часа, чтобы забрать ребенка из сада, если ты хочешь защититься в срок, — сказала она.
На том и порешили. Лили любит бабушку, говорила себе Анна, почему бы и нет? Вполне естественно, что она поживет пока у Сесилье.
Последние несколько месяцев Анна действительно работала практически круглосуточно, и теперь, когда диплом наконец-то был сдан, ей все еще оставалось подготовиться к защите и следующему за ней экзамену. И как бы Анна ни скучала по дочери, как бы прекрасно она ни осознавала, что мама помогает ей уже сверх всякой меры, но в том уравнении, в которое превратилась сейчас ее жизнь, для Лили места не было. И потом, Лили прекрасно жилось у бабушки.
— Прекрати, Лили, — сказала она. — Мне нужно идти. Тебя заберет бабушка, ты переночуешь сегодня у нее. Да отпусти ты меня! — ей пришлось вырваться из рук дочери.
— Идите-идите, — сказала воспитательница. — Я сама.
Закрывая на заднем дворе у здания кафедры замок своего велосипеда, Анна заметила Ханне Моритцен в окне ее кабинета на первом этаже. Анна пыталась поймать ее взгляд, но Ханне сидела, склонившись над письменным столом, и не поднимала глаз.
Паразитологу Ханне Моритцен было теперь под пятьдесят, четыре года назад она преподавала на летних курсах в Брорфельде, где и познакомилась с Анной. Однажды ночью они обе не могли заснуть и случайно встретились на большой кухне при столовой, относившейся к кафедральной террестриальной лаборатории. Ханне заварила ромашковый чай, и между ними завязалась беседа. Сначала они говорили на профессиональные темы, но Анна быстро поняла, что Ханне, в отличие от других знакомых профессоров, не очень-то заинтересована в разговорах о работе. Вместо этого они обсудили некоторые книги и фильмы, и Анна поняла, что Ханне ей нравится. К тому времени, как начало светать, они обе отчаялись заснуть хоть ненадолго, и пришедшие на работу сонные кухонные дежурные застали их за игрой в карты.
С тех пор они несколько раз натыкались друг на друга на факультете, здоровались, обменивались общими фразами и пару раз обедали вдвоем. Ханне отличалась целеустремленностью и спокойствием, и Анна восхищалась сочетанием этих качеств. Прошло уже немало времени с тех пор, как они обедали вместе в последний раз. Как только она защитится, она сразу примется наверстывать упущенное. Будет больше времени проводить с Лили, встретится с Ханне Моритцен, вспомнит о себе, в конце концов.
Ханне наконец-то подняла взгляд, улыбнулась и помахала Анне рукой. Анна кивнула в ответ и вошла через вращающуюся дверь в двенадцатый корпус.
