Уоррен Мерфи - Смертельный ход
Он бросил взгляд на заключение аналитиков.
– Так я и знал! Проклятый педераст. Вот черт!
Он снова запечатал конверт, предварительно положив туда текст и фото.
Погиб оперативный сотрудник. Неприятности в Брюстер-Форуме. Фото гомосексуалиста.
Да или нет, подумал он. Римо Уильямс. Дестроер. Да или нет? Решение нужно принимать самому, самому же придется в случае чего и отвечать.
В памяти снова возник Питер Маккарти, последние восемь лет работавший на организацию, о существовании которой он и не подозревал. Теперь он мертв, и его семья обречена нести бремя позора и стыда за человека, умершего от передозировки наркотиков. Сограждане Маккарти никогда не узнают, что он был убит при исполнении служебных обязанностей. Да никого это и не волнует. Можно ли допускать, чтобы люди погибали так бесславно?
Снова к столу. Опять нажата та же кнопка.
– Да, сэр. Несколько рановато для звонка, а?
– А для меня – поздно. Сообщите рыбнику, что нам нужно еще абалона.
– По-моему, в морозильнике еще немного осталось.
– Можете его съесть, если хотите. Закажите еще, вот все, что от вас требуется.
– Как прикажете, доктор Смит.
– Разумеется.
Харолд В. Смит вновь развернулся вместе с креслом к заливу за окном. Абалон. Рыба. Если знать, что это означает на самом деле, можно возненавидеть даже ее запах.
Глава вторая
Его звали Римо. Спортзал, где он находился, был погружен во тьму, если не считать тончайших лучиков света, проникавших сквозь закрашенные черной краской высокие, от пола до потолка, окна. Когда рабочие нанесли на стекла первый слой этой быстровысыхающей краски, она моментально покрылась пузырьками, немедленно лопнувшими. Через эти микроотверстия и проникали лучики. Впрочем, светлее от этого в спортзале не становилось.
Зал этот, бывшая арена одного из любительских бейсбольных клубов Сан-Франциско, был спроектирован и построен с таким расчетом, чтобы во второй половине дня его заливали лучи склоняющегося над Тихим океаном солнца. Поэтому владелец зала не скрывал своего удивления, когда новый арендатор поставил непременное условие: затемнить все окна. Второе условие тоже показалось владельцу не совсем обычным: не совать в спортзал нос, когда там будут проходить занятия. Но предложенная сумма моментально рассеяла и удивление, и сомнения хозяина. Окна были закрашены уже на следующий день, а сам он заявил: Я соваться не буду, особенно при такой плате. Да и чем незаконным можно заниматься в спортзале? Хе-хе!
Но однажды он все-таки спрятался на небольшом балкончике в зале и стал ждать. Открылась и закрылась дверь. Кто-то вошел. Через час дверь снова открылась и закрылась. Кто-то вышел. Странным было то, что владелец зала в течение часа, как ни старался, не услышал ни звука. Ни скрипа досок пола, ни дыхания, ничего, кроме стука собственного сердца, и звука дважды открывшейся и закрывшейся двери. Странно, поскольку зал был естественным усилителем звука, местом, где не существовало такой вещи, как шепот.
Человек по имени Римо сразу понял, что наверху кто-то сидит, поскольку в тот день он активно работал над слухом и зрением. Обычно для такого рода тренировок подходили звуки, издаваемые водопроводными трубами или насекомыми. В тот день с балкончика доносилось тяжелое неровное дыхание – похрапывающие звуки, какие издают толстяки в процессе ввода в организм кислорода. Так что в тот день Римо смог поработать заодно и над бесшумным передвижением в темноте. Все равно это был день спада, разделяющий бесчисленные периоды состояния повышенной готовности.
Но сегодня был день пикового физического состояния, и Римо тщательно запер все двери, ведущие в зал, и дверь на балкон. Уже три месяца он находился в готовности номер один, с того самого часа, когда в его гостиничный номер доставили пакет с материалами исследований. Никаких инструкций. Только пакет. На этот раз – Брюстер-Форум, что-то вроде «мозгового центра». Там назревали какие-то неприятности. Но до сих пор Римо так и не получил ни дополнительной информации, ни распоряжений.
Римо начинало казаться, что там, наверху, начальство не полностью контролирует ситуацию. Вся его подготовка, все, чему его учили, все говорило о том, что нельзя из недели в неделю быть в состоянии полной готовности. Идти к нему надо постепенно, его планируют заранее: чтобы достичь пика, нужно очень много работать. Если его поддерживать в течение многих дней кряду, то уровень физической активности начинает снижаться.
Уже три месяца Римо находился в стадии высшей готовности, а посему его глаза уже не так быстро адаптировались к темноте спортзала. Пока это происходило быстрее, чем у обычного человека, и легче, чем у тех, кто от природы хорошо видит в темноте. Но Римо чувствовал, что он не в той форме, в которой по идее должен быть, в которой его учили быть.
В спортзале неистребимо воняло грязными носками. У сухого воздуха был привкус старых словарей, давным-давно валяющихся на чердаке. Пылинки плясали в тонких лучиках солнечного света, проникавших сквозь дырочки в черной краске оконных стекол. Из дальнего угла, где с потолка свисали подгнившие гимнастические канаты, доносилось жужжание мухи.
Римо равномерно дышал, расслабляя саму суть своего существа, чтобы снизить частоту пульса и распространить по всему телу то, что, как он знал по опыту, является состоянием внутреннего покоя. Того покоя, о котором европейцы и, особенно, американцы европейского происхождения давно позабыли, а может быть – никогда его и не знали. Из такого покоя и проистекает сила и мощь человека – те качества, которые он постепенно отдавал на откуп машинам, делающим все быстрее и лучше. Машины довели живущего в индустриальном обществе до такого состояния, что он уже не мог использовать больше семи процентов своих физических возможностей, тогда как при более примитивных формах общественного устройства этот показатель достигает девяти.
В состоянии повышенной готовности Римо, официально казненный восемь лет назад на электрическом стуле за преступление, которого не совершал, и возрожденный для работы на официально несуществующую организацию, мог использовать до половины потенциальных возможностей своего организма.
Точнее – от сорока пяти до сорока восьми процентов, что его учитель-кореец называл «моментом скорее темноты, нежели просветления». На языке сидящего наверху начальства эта поэтическая фраза звучала по-другому: «Максимальная оперативная эффективность – 46,5 плюс-минус 1.5%».
Римо ощущал, что изо дня в день, по мере того, как снижался уровень его готовности, все гуще и гуще становилась темнота спортзала. Смех, да и только! Столько усилий, столько денег потрачено, столько преодолено препятствий еще в период становления организации, а теперь эти двое там, наверху, единственные официальные лица, знающие чем они занимаются на самом деле, быстрыми темпами ведут его к деградации. Гораздо быстрее, чем, например, водка или пиво, но совсем не так приятно.
Организация называлась КЮРЕ. Ее не было в правительственном бюджете, о ней не упоминалось в официальных отчетах. Просто сдающий полномочия президент устно уведомлял о ее существовании своего преемника.
Уходящий президент показал телефон повышенной секретности, по которому можно связаться с руководителем КЮРЕ, а потом, когда они сидели на заднем сидении лимузина, направляющегося на процедуру торжественного введения в должность, и раздавали улыбки окружающим, доверительно сказал:
– Слушайте, вы особо не переживайте насчет той группы, о которой я вам вчера рассказал. Они все делают втихую, и только двое знают, чем на самом деле занимаются.
Ничего особенного и не происходит. Просто время от времени очередной падкий на деньги прокурор попадает на крючок журналистам, случайно получившим на него компромат. Или во время судебного разбирательства появляются новые улики, и судья доводит до конца процесс, застрявший было на месте. Или кто-то, от кого этого меньше всего ожидали, по собственной инициативе дает важные свидетельские показания, крайне необходимые обвинению. В общем, это только слабый катализатор, позволяющий закону делать свое дело чуть быстрее и чуть эффективнее.
– Не нравится мне это, – тихо ответил вновь избранный президент, сверкая в толпу своей знаменитой пластиковой улыбкой. – Если народ узнает, что правительство нарушает тот самый акт, на основании которого оно и существует, останется только признать, что наша форма управления государством недейственна.
– Ну, в таком разе я ничего не говорил. А вы ничего не слышали.
– Конечно, нет.
– Так в чем проблема?
– Просто мне это не нравится, и все. Как можно остановить эту штуку?
– Один телефонный звонок, и они уходят в тень.
– Я так понимаю, что этот звонок включит механизм их уничтожения.
– Думаю, что так. У них в этой штуке больше предохранительных клапанов, чем в самогонном аппарате. Есть только два варианта: оставить их в покое или закрыть. И это все.
