Итан Блэк - Мертвые незнакомцы
– Какая скука, – говорит Воорт.
– Теперь для меня скука – цель жизни. – Мичум осушает стакан.
– Я помню, каким ты был гордым, когда поступил в Вест-Пойнт.
– И глупым. Но пора рассказать, зачем я тебя позвал.
Мичум достает из бумажника сложенную салфетку. Воорту видны надписи, сделанные маркером, но что именно написано, разобрать невозможно.
– Мне нужна помощь, – говорит Мичум. Его рука дрожит.
– Я помогу, – отвечает Воорт.
– Ты не хочешь сначала выслушать?
– Нет. Я хочу, чтобы ты знал: я все сделаю, что бы это ни было.
На напряженном лице старого друга проступает улыбка.
– Знаешь, Воорт, прошло столько лет, но я по-прежнему уверен, что, если не считать родственников, ты единственный, кому я могу доверять. Ты и родные. И все. Когда погибли твои родители, ты – еще ребенок – стал главой семьи. В пятнадцать лет ты стал хозяином дома, и дядюшки приходили к тебе за советом, а не наоборот, и…
Его взгляд застывает, сосредоточившись на двери за спиной Воорта.
Воорт сразу же вскакивает, даже не успев увидеть, кто там. Он разворачивается и кидается к двери.
– Нет! – Голос Мичума теряется в общем гуле. Смех, гул футбольных болельщиков, из музыкального автомата гремит возрожденный хит Тони Беннетта «Сан-Франциско»; чтобы тебя услышали, приходится кричать.
Воорт замечает, что из ресторана поспешно выбирается человек в коричневой кожаной куртке.
Лица не видно, но со спины у мужчины быстрая походка коренного нью-йоркца – или просто спешащего человека. Воорт вспоминает, что не видел такой куртки в большом резном зеркале над головой Мичума, хотя мог и не заметить, если она лежала в одной из кабин или висела на крючке под другими пальто.
Воорт выходит на Хадсон-стрит – идущий на север широкий проспект, сохранивший дух старого Нью-Йорка. Дома – трех- или четырехэтажные особняки – меньше, чем здания Верхнего Манхэттена. Заведения некрупные, но роскошные: дорогой винный магазин с решетками и ставнями на окнах; марокканский ресторан всего на десять столиков; ателье портного, работающего здесь уже двадцать пять лет. Никаких сетевых гигантов, всяких там «Эй-энд-пи», «Барнс-энд-Ноубл» или «Макдоналдсов».
«Он прячется у дверей вон того закрытого винного магазина, вытаскивает сотовый телефон».
Когда-то, когда на месте проспекта рос лес – не так уж давно, всего триста пятьдесят лет назад, – Воорты следили за порядком на улицах голландской колонии Новый Амстердам всего в нескольких милях от этого места (тогда это называлось ночным дозором). Потом – при британцах – они работали колониальными констеблями. И позже поколения американских граждан Воортов гордо проезжали по улицам растущего города: конная полиция, участковые копы с дубинками, патрульные в полицейских машинах, сержанты, лейтенанты, детективы в штатском.
«Он что-то настойчиво говорит по телефону. Указывает на таверну».
Осень в Нью-Йорке – время разочарования природы. Клены облетели, канавы забиты сухими листьями. С Гудзона дует резкий ветер, пахнет морем, нефтяной пленкой, тайком сваленным мусором. В темном небе нависающие кучевые облака несутся через ночную дымку токсичных выбросов мегаполиса.
– Курт!
Воорт с криком устремляется к человеку в кожаной куртке, не обращая внимания на обернувшегося случайного прохожего. На лице кривая ухмылка, словно он пьян, хотя выпил всего одну кружку пива. Мужчина захлопывает телефон, услышав нарочито громкий голос Воорта:
– Ведь это ты, Курт! Я так и подумал! – Воорт останавливается возле мужчины. – Ой, – ухмыляется он. – Я обознался. Принял тебя за однокашника.
Он вглядывается в узкое лицо, выражающее в равной мере удивление и осторожность: в конце концов Воорт загораживает дорогу от дверей закрытого магазина обратно на улицу. Мозг полицейского быстро, автоматически фиксирует: «Белый, лысоватый, под пятьдесят, из-под куртки виден фланелевый воротничок. На загорелой шее бледные пятна, как от шрамов. Проверить обувь. При слежке носят на резиновой подошве».
Мужчина старается осторожно обойти Воорта.
– У меня, наверное, лицо такое.
«Говорит без акцента».
– Все принимают меня за своего кузена Макса.
Он выбирается на тротуар и сразу двигается прочь.
«На нем кроссовки „Рибок“».
Воорт тащится следом, как надоедливый пьяница, бормоча:
– Вылитый Курт. Прям одно лицо. Близнецы, честное слово.
– Ладно, пустяки. – Это означает вежливое «проваливай».
– Я не видел, чтобы ты там ел, а если любишь гамбургеры, то это лучшее местечко в округе. И жареный лук превосходный.
– Я должен был кое с кем встретиться, – говорит мужчина, – но она не пришла.
– Продинамила?
– Угу. – Мужчине явно не по себе. Учитывая обстоятельства, это совершенно нормально. – Продинамила.
– Слушай! Как раз перед тем, как ты вошел, у бара стояла одна такая, – говорит Воорт. – Я так и думал, ждет кого-то. Шикарная блондинка, волосы до задницы. В белом манто. Я думал, актриса, что ли? Ты везунчик, если это твоя.
На этот раз Кожаная Куртка замедляет шаг, взгляд карих глаз останавливается на лице Воорта и задерживается на лишнюю долю секунды. Он всем своим видом выражает желание поскорее уйти, но для Воорта этот еле заметный проблеск интереса решает вопрос.
– Мне никогда так не везло на женщин, – говорит мужчина. – Извините.
Он делает шаг к обочине, высматривает на улице такси, оборачивается и замечает внимательный взгляд Воорта.
Подъезжает такси, и Воорт ждет, пока Кожаная Куртка уедет.
Когда он возвращается в ресторан, за их столом никого нет.
Черт.
Через минуту Мичум появляется со стороны туалета.
– Не надо было идти за ним, Воорт.
– Кто это? Мичум вздыхает.
– Никогда его не видел – и это правда. Просто лучше бы тебе ни за кем не идти. В следующий раз это мог быть кто-то, кого я знаю.
– Уходим отсюда, – командует Воорт и поднимает руку, подзывая официантку.
– И ты пойдешь домой, дружище. Забудь, что я звонил.
– Поздно.
Мичум качает головой, достает из бумажника деньги.
– Знаешь, в чем моя проблема? Я слишком драматизирую. Я слушал себя, и это звучало как лепет истеричной девчонки. Знаешь что, – говорит он сердечно, – я позвоню тебе через пару дней. Пройдемся по старым местечкам. В «Артуро» по-прежнему готовят лучшую пиццу?
Воорт сжимает запястье Мичума, не давая положить банкноту на стол.
– Мы идем в «Колльерс», – говорит он, – и там ты закончишь рассказывать то, что начал.
– Эй, герр Гитлер, не закипай. Я считал, ты сможешь помочь мне и никто не узнает. Я передумал.
Воорт не двигается.
– В «Колльерс», – повторяет он.
Мичум усмехается:
– Воорт, это потрясающе. Я пропадал много лет. Напиваюсь. Болтаю, как идиот, а ты вместо того, чтобы посмеяться, принимаешь меня всерьез. Кстати говоря, знаешь, откуда взялось слово «идиот»? Оно древнегреческое. И означает «тот, кто не интересуется политикой».
– Мичум, у того типа был сотовый. Если я следил за каким-то человеком и тот с кем-то встречался, я вызывал подкрепление. Так мы могли бы наблюдать за обоими объектами, когда они разделятся.
– Объекты, – усмехается Мичум, пытаясь превратить все в шутку. – Ну ты даешь. Объекты.
Через зеркальное стекло таверны «Белая лошадь» Воорт видит, как подъезжает такси, из которого выходят двое.
– Если я уйду отсюда без тебя, – продолжает Воорт, – то позвоню твоим родным, в армию, найду эту твою рекрутинговую фирму. Я не отстану. Моя общественная жизнь последнее время забуксовала. Нужно чем-то заняться.
– С каких это пор у тебя нелады с общественной жизнью? Это то, что разладилось два месяца назад?
Один из людей на улице одет в серое шерстяное пальто и держит черный портфель. На другом – с виду лет на десять младше, возможно, чуть за двадцать – куртка и черная вязаная шапка. Оба внимательно разглядывают ресторан.
– Я, конечно, знал, что ты придурок, – обреченно вздыхает Мичум. – Но забыл, до какой степени.
– Так-то лучше. Пошли.
Через зеркальное стекло Воорт видит, как двое мужчин идут к входу в таверну.
– Вы не допили виски, – говорит Мичуму официантка, подошедшая, когда он положил деньги на стол. Пытается удержать его здесь? Смотрит она скорее кокетливо, чем неодобрительно. – Не понравилось?
– Я всегда заказываю лишнее, – отвечает Мичум.
– Может быть, вам надо поесть? – Официантка подходит поближе. – Если любите острое, то возьмите фаршированную пикшу – не пожалеете. – Она призывно улыбается Мичуму.
Тут в таверну входят те двое. Направляются к длинной деревянной стойке бара.
– Мы спешим, – вмешивается Воорт.
«Все спешат, – читается в раздраженном взгляде официантки. – Почему это твоя спешка важнее моей?»
