Анна Старобинец - Переходный возраст
“Странностей, – грустно подумала Марина, – сколько угодно “странностей”. Не тебе же о них рассказывать, безмозглая ты лягушка”.
– Не замечала.
Марина поднялась.
– И между прочим, его ужасающая физическая форма, – школьный психолог вдруг резко привстала и совершила в сторону удаляющейся родительницы странное движение рукой – словно собиралась ухватить ее за подол пальто, но в последний момент передумала, – это не просто обмен веществ… У человека все взаимосвязано, да! – и психика… и душа…
Марина осторожно прикрыла за собой дверь.
“…И тело – да – и тело – да – и тело”, – застучало у нее в голове в такт шагам.
***Когда же все это началось? Действительно два года назад? Три?
Чем больше она об этом думала, тем больше ей казалось, что не два и даже не три, а четыре года назад, после той злополучной, растянувшейся на месяц болезни, – уже тогда что-то нарушилось и в душе, и в теле ее сына.
Сначала совсем немного… Сначала в нем просто появилась какая-то задумчивость, отрешенность, что ли. Он практически перестал гулять. Приходил из школы и сидел все время дома, рисовал, писал что-то в своей тетрадочке. Иногда – все реже и реже – за ним заходили мальчики из соседних домов, с которыми он раньше дружил. Были веселые, запыхавшиеся. Нетерпеливо давили грязными пальцами на кнопку звонка. Приносили с собой новенький, хрустящей бежевой кожей обтянутый мяч. Говорили:
– Здрасте, тетя Марина! А вот можно, Макс с нами погуляет?
– Конечно, можно, если он захочет.
Но он не хотел. По-взрослому вежливо и уверенно отказывался, фальшиво улыбался. Настороженно ждал, когда за ними закроется дверь.
На их девятый день рождения гости пришли только к Вике. Максим отказался сидеть с ними за праздничным столом, унес свою долю угощения в детскую и весь вечер провел там один.
Потом… Что было потом? Когда все стало действительно очень серьезно? Когда ему было десять?
ДЕСЯТЬ
Когда ему было десять (он тогда учился в четвертом классе), Марину вызвала в школу классная руководительница. Она сказала, что Максим регулярно отнимает и съедает завтраки своего одноклассника Леши Гвоздева (Марина как-то видела его – щуплого болезненного мальчика с нежно-голубыми венками, просвечивающими сквозь кожу лица) – глазированные сырки и булочки с маслом, которые тот приносит с собой из дому. Это стало известно только вчера – какая-то девочка увидела и пожаловалась. Сам Гвоздев не решался рассказать об этом ни учителям, ни родителям: Максим обещал, что, если что-нибудь выяснится, он задушит его и зароет в лесу.
– Зароет в… лесу? – тихо переспросила Марина.
– Вот именно. В лесу, – с непроницаемым лицом повторила классная руководительница. – Хотите знать, что было потом?
Марина попыталась представить себе Максима, обеими руками сжимающего тонкую цыплячью шею Леши Гвоздева. Вылезающие из орбит, налившиеся кровью глаза Леши Гвоздева, ужас на посиневшем лице…
– Потом я попросила вашего сына остаться после уроков и спросила его, как же можно так поступать. Знаете, что он ответил?
Марина отрицательно покачала головой.
– Он ответил: “Мне все можно”. – “Это почему?” – поинтересовалась я. И он мне сказал – знаете, что он мне сказал?
– Что?
– Он сказал: “Мне все можно, потому что я королева”.
– Королева? – изумилась Марина. – Может быть, все же король?
– Нет. Королева. – Классная руководительница посмотрела на нее, как на душевнобольную. – А вы думаете, если бы он сказал “король”, это бы все прояснило?
Потом, когда Марина, нервно расхаживая по комнате и периодически срываясь на крик, спрашивала сына, что все это значит (“Разве я тебя мало кормлю?”, “Может, Леша тебя чем-то обидел?”, “Ты действительно грозился его задушить?”, “И что за королева? Ты слышишь меня, при чем здесь королева?”), он только молчал. Угрюмо глядел в пол и молчал – как всегда молчат дети, когда они напуганы или не знают, как оправдываться; возможно, им кажется, что молчание делает их невидимыми, несуществующими…
Кончилось тем, что Марина обещала лишить его в ближайшую неделю сладкого (возможно, не самое строгое наказание, но сладости были единственным, что ее сын – уже тогда слишком полный для своего возраста – любил и ценил).
– Не надо, – тихо сказал Максим и впервые за весь разговор поднял на нее глаза. Очень злые, холодные глаза.
И Марине так захотелось убрать, смягчить этот неприятный чужой взгляд, что она ответила:
– Хорошо. Только обещай мне, что ничего подобного больше не повторится.
– Ничего подобного больше не повторится, – эхом отозвался Максим.
Больше на него действительно никогда не жаловались ни одноклассники, ни учителя. (Правда, потом была еще история с книжкой… Когда из школьной библиотеки позвонили и сообщили, что Максим долго не возвращает им книгу, и Максим сказал ей, что потерял. И она сказала: “Ну, ничего” – и заплатила в библиотеке штраф, а через пару дней нашла обложку от этой книги и некоторые страницы, разодранные и помятые, в мусорном ведре и сделала вид, что ничего не заметила… Но это ведь ерунда.)
“Да, кажется, тогда все и началось по-настоящему, – подумала Марина, открывая входную дверь и вдыхая привычный, затхлый домашний запах. – Странности”.
ДВЕНАДЦАТЬ
В прихожей ее встретила дочь. Она была худенькая и вертлявая – всем своим видом являла странный контраст близнецу-брату. Вика молча поцеловала мать в щеку, подождала, пока та повесит пальто и наденет тапочки, и хвостиком последовала за ней на кухню.
– Мама, я не хочу жить с Максом в одной комнате, – сказала Вика.
– Почему?
– Он не моется. У нас в комнате плохо пахнет. И еще… по его кровати кто-то ползает. Насекомые.
– Не выдумывай.
– Да нет же, правда, ползают! Я несколько раз видела. Однажды я даже видела, как они ползали прямо по нему, когда он спал. Пожалуйста, можно я буду жить с тобой?
– Но… Вика, ты же знаешь. У меня в комнате иногда ночует дядя Витя.
– Ну пожалуйста! Дядя Витя – он ведь теперь очень-очень редко приходит!
“…И скоро совсем перестанет приходить”, – подумала Марина, равнодушно вспоминая усталое, хмурое, так и не успевшее стать родным лицо. Два года назад, когда внешне все было еще хорошо, он уже почти переехал к ним. Но все изменилось.
Теперь он приходит очень-очень редко, это правда (а кроме него у них вообще никто не бывает). Он приходит поздно, когда дети уже спят, а уйти старается как можно раньше – и она знает почему. В узком коридорчике, ведущем в ванную, в маленькой опрятной кухне он боится столкнуться с ее сыном. С жирным, потным, покрытым коркой угрей существом. Он не хочет браться за те же дверные ручки, к которым прикасались эти липкие руки, или сидеть на стуле, нагретом этой распухшей задницей. Он не хочет вспоминать, как близок был когда-то к тому, чтобы заменить этому уродцу отца.
Он все еще приходит иногда – пассивно позволяя чувству долга, или жалости, или просто привычке привести себя в неуютное чужое место. Поздно вечером он ложится в ее постель, и, приподнимаясь на локте, чтобы выключить свет, она порой ловит на себе его взгляд. Изучающий, брезгливый, удивленный взгляд постороннего, напряженно пытающегося понять, как могла женщина, лежащая рядом с ним, породить на свет такого отвратительного монстра.
Иногда она сама этому удивляется. Иногда она сама хочет уйти и никогда больше не возвращаться сюда. Но она мать. Мать. Это приговор…
– Пожалуйста, можно? – снова спросила Вика.
– Хорошо. Я освобожу тебе полки в шкафу.
Переходный возраст. Просто переходный возраст, – уговаривала себя Марина, копаясь в мятом барахле, рассеянно осматривая и рассовывая по пакетам старые, в катышках, свитера и платья. – В этом возрасте часто нарушается обмен веществ. Отсюда и лишний вес, и угри…” Марина вдруг вспомнила ласкового, болтливого, шустрого мальчика, каким он когда-то был, и на секунду застыла, выронив из рук пакет, – так ярко и так остро было это воспоминание… Переходный возраст – он многое объясняет.
Но как объяснить эту странную, маниакальную боязнь свежего воздуха (зимой он вообще не разрешает проветривать квартиру), эту жуткую потребность в постоянной духоте? И как объяснить то, что он делает…
ест
что он делает с мухами? Сначала ей рассказала Вика, а потом она и сама видела, как он ищет на подоконнике и за батареей дохлых мух, складывает их на бумажку и
ест
уносит в детскую комнату.
Объясняется ли все это переходным возрастом?
***Проводив детей в школу, она, как обычно, проветривала квартиру. Зашла в комнату сына (Максим теперь был единственным хозяином детской – Вика там больше не появлялась), настежь распахнула окно и направилась к выходу. Но, проходя мимо незастеленной кровати, вспомнила вдруг слова дочери: по его кровати кто-то ползает. Насекомые. Она подошла ближе, осторожно поворошила серое замусоленное одеяло. Вроде бы никого нет. Нафантазировала.
