Татьяна Степанова - Драконы ночи
Грохот и лязг полночного трамвая.
Маруся невольно вздрогнула. Поежилась. Из окна дует, закрыть его, что ли?
«Бродяга к Байкалу подходит, рыбацкую лодку берет», – пьяные на улице надсаживают глотку нестройно, вразнобой.
А из радиоприемника – «Взошла звезда Авроры в небесах…».
Маруся облокотилась на подоконник, пригорюнилась. Ночь опустилась на город. Над старыми крышами в облаках плыла луна. Она заглядывала в комнату. Музыка в стареньком приемнике набирала силу. В ней отчетливо зазвучали тревожные ноты. Как будто кто-то пробирался через дремучий лес. Крался по следу, все время держась в тени, в чаще, избегая полян и открытых прогалин. Как будто кто-то хотел остаться до поры до времени незамеченным, слившись в единое с тьмой, скрывшись от всевидящей майской луны.
«Летят, летят драконы темной ночи…»
Возле дома, где жили ЦИРКОВЫЕ, торчал покосившийся тусклый фонарь. У его основания расплылось пятно света, похожее на протухший желток.
Маруся вдруг отчетливо вспомнила этих самых цирковых – нет, не самого Валенти и его ассистентку, а ее сына Марата, своего ровесника, и его пятилетнюю сестренку по имени Май. Ее звали Май, потому что она родилась 1 мая, и сегодня как раз должен был быть ее день рождения. И они бы с Маратом праздновали его, быть может, даже пригласили бы и ее, Марусю, если бы не…
Дети Май и Марат пропали в декабре. Маруся помнила, как однажды, во время урока в школе, в класс пришел милиционер, вызвал учительницу. И потом на перемене в коридоре тоже была милиция, и учителя были все какие-то странные, точно в воду опущенные. И к дому Мордашовых тоже приезжали милиционеры и следователь. Долго беседовали с артистом Валенти и Мордашовой. А соседки на кухне лишь об этом и говорили. И весь город об этом только и говорил. Были организованы поиски детей. Собирали даже партактив и комсомольцев, привлекали рабочих с завода, военных, пожарных, артистов цирка, чтобы все приняли участие в проческе окрестностей. Искали целых две недели – в городе, в лесу, в реке. Однако безрезультатно.
Говорили, что дети, скорее всего, пошли на реку кататься на льду и, возможно, провалились в незамерзшую полынью. Кагулов, как и все его сослуживцы, принимавший участие в поисках, приезжал грязный, усталый. Потом он сказал, что надежды найти детей живыми больше нет.
Маруся хотела спросить его: раз Май и Марат исчезли так же необъяснимо и внезапно, как и семья инженера, то, может быть, их тоже загнали за этот самый непонятный «Можай». Но она не спросила тогда ничего. Ей было жаль цирковых. В номере Валенти они не участвовали, но в цирке Маруся их видела. Май – хорошенькая, как куколка, кудрявая, в розовом платье, восседала в первом ряду, болтала ногами в детских гамашах. Марат стоял в проходе. Как и его отчим Валенти, он был весь из себя заграничный – подтянут, причесан на косой пробор, прилизан по-взрослому волосок к волоску. Дома же на улице Ворошилова он отчаянно гонял на велосипеде. А по вечерам, когда не было представлений, сидел на подоконнике и терзал немецкую губную гармошку, наигрывая вот эту мелодию…
Нет, конечно же, не эту, а совсем другую. Эта льется из радиоприемника. А бархатный голос артиста Качалова в унисон ей декламирует:
Взошла звезда Авроры в небесах,
Ее завидя, духи впопыхах
Спешат домой скорее на кладбище…
Маруся укоризненно покачала головой: ну вот, конечно же, это глупая сказка для совсем уж несмышленышей отсталых – кладбище, духи, мертвецы. А между тем любой школьник Страны Советов знает, что ничего этого на свете не бывает. Нет, кладбище-то, конечно, имеется, но оно далеко, на самой окраине города. А всего остального, этого самого потустороннего, нет, есть лишь реальное и настоящее – например, челюскинцы или же танк «Т-34».
В конце улицы засветились фары машины. Ближе, ближе… Скользнули по комнате, отразились в зеркале. Бежевая цирковая «эмка» подъехала к дому напротив. Из нее вышли Валенти и Мордашова. «Значит, представление в цирке уже закончилось», – отметила Маруся. Она помнила, как сокрушались соседки: «Надо же, какая доля у них, цирковых, жестокая. У них дети пропали, горе такое, беда, а им обоим на манеж выходить. А что сделаешь, билеты проданы, публика ждет. Но все же как-то не по-людски это. Хоть бы отпуск какой им там, в цирке, обоим дали, бог с ними и с билетами-то, с представлением».
Маруся наблюдала из окна, как Валенти отпустил машину, поднялся на крыльцо, начал открывать замок. Конечно, тут, на улице Ворошилова, он не такой шикарный, как на арене, без фрака, без крахмальной манишки. Но костюм на нем отличный – синий в полоску. И шляпа такая, какой ни у кого в городе не сыщешь. Сколько ему лет, интересно, старый он уже, наверное. Ася же Мордашова вообще красавица. Правда, взгляд у нее какой-то неприятный. И ведет она себя после пропажи детей странно. Как она сегодня на демонстрации на того капитана-то глянула, точно он не человек, а змея ядовитая.
Мордашова стояла у крыльца и смотрела в темноту.
– Симон, – окликнула она Валенти.
– Заходи, – он открыл дверь.
– Симон… Подойди ко мне скорее, вон там…
– Дорогая, там никого нет, – тон у Валенти был властный. – Ступай домой.
Маруся видела, как Мордашова медленно поднимается по ступенькам, то и дело оглядываясь через плечо. Дверь, обитая дерматином, захлопнулась. Звякнул засов.
А в двери Марусиной комнаты заскрипел ключ. Мать вошла, бросила сумочку на постель. По виду – чем-то сильно раздосадованная и совсем не веселая. Точно и не из гостей вернулась. И ко всему еще одна, без Кагулова.
– Чегой-то у тебя радио орет на всю ивановскую? – она кивнула на радиоприемник. – И почему ты до сих пор не спишь?
– Из Москвы передают, интересно очень. – Маруся решила не лезть на рожон.
Мать прислушалась, вздохнула под голос артиста Качалова, под музыку Мендельсона – тяжко так, по-бабьи. Потом выключила приемник, подошла к Марусе, потрепала ее по голове. Маруся ощутила запах вина. Мать глянула на шифоньер посреди комнаты, уперлась в него обеими руками и начала с усилием возвращать на обычное место – к стене. Поймав взгляд Маруси, сказала: «Он не придет, его срочно на работу вызвали». И Маруся поняла, что этой ночью они обойдутся без Кагулова.
Мать ушла на кухню вскипятить чайник. Наверху у Маслаченок давно уже выключили патефон и начали укладываться. И тут на темной улице Ворошилова послышался шум мощного мотора. Маруся тут же высунулась посмотреть, кто же на этот раз пожаловал.
На углу возле деревянного дома, похожего на барак, остановилась черная машина. Из нее вышли четверо в военной форме. Среди них удивленная Маруся увидела Кагулова. Как же так, мать сказала, что его вызвали на работу, а он тут как тут. А в деревянном доме, похожем на барак, жила Елизавета Осиповна Бауман. Она преподавала в школе, где училась Маруся, рисование и черчение. Преподавала недавно – всего какой-то год. Елизавета Осиповна была не местная, а приезжая. Вроде как из самого Ленинграда. Еще про нее говорили, что она «сосланная» и вроде бы родственница того самого знаменитого Баумана, героя революции, про которого даже в школе по истории проходят. Но этого Маруся уж совсем никак не могла понять. Раз она родственница героя революции, то за что же ее сослали? Она и об этом пыталась спросить у матери, но та сразу оборвала ее: «Отстань, не твоего ума это дело».
Военные начали громко стучать в дверь. А Кагулов ждал у машины, курил. Огонек сигареты освещал его лицо.
Мать вернулась с чайником.
– Не спишь? Ну что там опять? – Она выглянула, увидела.
Военные как раз выводили Елизавету Осиповну. Та шла в вязаной кофте внакидку, прижимая к груди какой-то узел, явно собранный впопыхах. Кагулов осмотрел ее с ног до головы и распахнул дверь машины.
Мать резко захлопнула окно. Задернула занавеску. Поднесла руку ко лбу, словно у нее вдруг голова закружилась.
– Ма, а что такое драконы ночи? – спросила Маруся.
– Чего?
– Драконы ночи, я по радио слышала.
– Ну, наверное, это такие существа. Злые, очень злые, Маруська… Марш в кровать, первый час.
Маруся опустилась на свой матрасик, постеленный на сундуке. День 1 Мая, который она ждала с таким нетерпением, начался неплохо – демонстрация, портрет Сталина, гвоздика из крашеной бумаги. Музыка – марши, марши, потом этот вот симфонический оркестр по радио. А вот как же он кончился? Или это еще не конец?
Ей что-то снилось. И сон был неприятный. Как будто что-то тяжело легло на грудь и начало давить, давить, грозя раздавить совсем – в лепешку, в плевок. А в уши визгливой нотой вливался, ввинчивался какой-то мотивчик, какая-то назойливая, знакомая мелодия. Маруся пробудилась. У нее затекла и онемела спина – сундук ведь не кровать и не тахта. Она села, хотела взбить подушку. И тут вдруг услышала тот же самый звук наяву – тихий перелив губной гармошки, точно свист, точно чей-то призыв. Он шел снаружи, с улицы. И все это было за задернутой занавеской.
