Александр Гера - Набат-3
За что?
В президентской приемной, где еще совсем недавно он чувствовал себя хозяином, Судских попросили обождать. Один из помощников доложил о задержании дежурному генералу, знакомому по прежним дежурствам, и тот, не взглянув на Судских, отправился докладывать президенту. Но раньше-то этот генерал не относился к дежурным! Раньше этим занимались только высшие офицеры из органов и УСИ. Странно… Смена караула? Президент и прежде морщился при виде людей из разведки, выражая тем недоверие, и форму воспринимал только на cyгyбo военных.
Но прием Судских он оказан на удивление особый, радушный и приятельский, совсем сбив с толку опального генерала.
— О! Наконец-то! — с разведенными в стороны руками вышел навстречу президент. — Игорь Петрович, где вы запропастились? Всех на ноги подняли!
Приобняв Судских за плечи, будто накидывая простыню пли шубу, он повлек его в кабинет. Такая заботливость озадачивала сильнее прежней нарочитости. А это почему? Раньше ему не оказывали дружеского проявления чувств.
— Все обошлось? — спросил президент уже в кабинете, будто заведомо знал, чему подвергался Судских, выйдя из подземелий.
— Как-то все несуразно, — хмуро отвечал Судских. — Пацан из милиции угрожал оружием, забрал мой мобильник, меня спешно везут сюда… Не пойму: я арестован? — с вызовом спросил он, пытаясь по лицу президента определить истину, отделить показное.
Президента он не застал врасплох:
— Игорь Петрович, вам ли не знать, как у нас обычное оперативное распоряжение превращают в пожарный приказ. За этих балбесов прошу извинить, за чрезмерное усердие накажу, чтобы служебное рвение проявляли где положено.
Президент, как всегда в беседе с ним, говорил учтиво, хотя многие выслушивали от него отборную солдатскую матерщину. Он не стеснялся распекать подчиненных в ефрейторской манере, без скидок на возраст, заслуги, и никто не возмущался. Огрехи были, конечно, всегда, но не в такой же манере высказывать возмущение. А помалкивали без протеста потому, что давным-давно знали о грубых замашках президента, когда он не был еще таковым и грубость считалась неким имиджем: вот, мол, какой хозяин нужен стране — жесткий, но правильный, такой станет держать в узде и распоясавшихся демократов, и думское плебейское отродье, и кондовых коммуняк.
С Судских президент всегда сохранял выдержку и учтивость.
— Стаканчик чайку? — заботливо предложил президент.
— Спасибо, не откажусь. Сомлел от усталости, — без улыбки отвечал Судских. — Только сначала хотелось бы со своими связаться, переживают.
Легкая пауза, секундное замешательство, отмашка.
— Звоните с моего пульта, — сказал президент, одновременно нажимая кнопку вызова дежурного.
Вошел прежний генерал, из армейских.
— С Игорем Петровичем плохо обошлись, — жестко выговаривал президент. — Мою просьбу тотчас разыскать Игоря Петровича превратили в арест. Виновных наказать вплоть до разжалования.
Связываясь с Бехтеренко, Судских ощущал стыд. Заглушая его, он наигранно-бодро говорил в микрофон:
— Святослав Павлович, привет с того света.
Мать честная! Игорь Петрович, вы где?
— У президента, — кратко ответил Судских. — Вернусь — поговорим. Привет всем.
И сразу дал о отбой. Нечего рассусоливать — жив и жив.
Президент караулил его или Судских обостренно полагал так после всех наземных событий?
Далеко не грубый руководитель, как его пытались представить некогда, он разбирался в людях и умел выявить их основное качество, стержень натуры. Уловил он и скрытую спесивость, и властолюбие, чуял начетчиков и фанфаронов, терпеть не мог лжецов. С момента их давнего знакомства они испытывали друг к другу притяжение, но постоянно держались на расстоянии дуэльного выстрела. Однажды Судских подумал: не свои ли потаенные амбиции скрывает от него президент на почтительном расстоянии? А скрывает потому, что видит в нем соперника? Приход его к власти был покрыт непроницаемой тайной. Судачили много, намекали на неких олигархов, но толком никто ни одного имени не назвал. Президент оставался темной лошадкой, норов не выказывал, а присутствие этого норова Ощущали все.
— Не томите, Игорь Петрович, рассказывайте, как там, много ли алмазов пламенных в лабазах каменных?
И опять Судских удивился столь грубой постановке вопроса. Ведь только что мир висел на волоске, многомиллионный город мог познать ужасы «грибного супчика», а минула гроза — и первый вопрос: а кепочка где?
— Что центр Москвы вот-вот провалится, все подземные коммуникации дышат на ладан — видел, а лабазов не нашел.
Кто толкнул его под локоть, кто не пожелал, чтобы он не рассказал о виденном? О книгах, об этих самых алмазах пламенных. Что именно остановило его?
— Игорь Петрович, Воливач приказал долго жить. Так вышло в ваше отсутствие, — короткими фразами говорил президент, в упор глядя на Судских. — При нем обнаружили скрупулезный список неких драгоценностей, золота, антиквариата и древностей. Сумма описи громадная. Указаны там и столь долго разыскиваемые книги. Я полагаю, они в подземельях, и вы не могли не найти их.
— Почему именно под Москвой эти ценности и почему именно я не мог не разыскать их? — О Воливаче Судских ничего не спросил, хотя новость ошарашила его.
— Почему? Сеть такая уверенность. Чутье у меня. А для России они бы сейчас очень пригодились.
— России всегда чего-то не хватает, как бы устало отвел глаза Судских. — Не видел я богатств. — Открыто посмотрел он в глаза президенту, и тот не поверил ему, прищурился, погасил доброжелательную улыбку.
— А если мне доподлинно известно, что генерал Судских видел эти богатства?
Судских словно током шарахнуло.
«А почему я не думаю, что не только я отмечен Богом?»
Президент будто ничего не заметил. Передохнул и заговорил вновь в другом ключе — нейтрально-вежливом:
— Ладно, Игорь Петрович. Нет — и ладно. Давайте поговорим в сослагательном наклонении. Скажите, если бы вы нашли сокровища, что-помешало бы вам отдать их в казну государства?
Судских понимал, что любой ответ в сослагательном наклонении все равно остается прямым ответом, но лукавить не хотел. После прочтения «Тишайшего свода» и нем перевернулось что-то, и найденные сокровища остались неразгаданной тайной, которую можно донести до людей через многие годы. Внутренний голос заговорил в нем строго и уверенно, будто стал он исповедовать религию, где лгать запрещено:
— Потому что время не приспело, иначе их разбазарят, как многое другое. Пока нет людей, готовых распорядиться ими с пользой для потомков.
— Ты что несешь? — сорвался с вежливого тона президент. — Страна задыхается от долгов, люди не получают зарплаты, дети недоедают, у матерей нет лекарств! Об этом ты знаешь?
— Знаю. — не смутился Судских. — Давая присягу на верность стране, вы на этот клад надеялись?
— Я на верных помощников надеялся! Они клялись в верности, а я на каждом шагу вижу измену, пустобрехство и стяжательство. Работать не с кем!
Вряд ли кто клялся вам. Показалось это. Россия не армия, ей не прикажешь «лечь-отжаться», — занесло и Судских, сказалось напряжение долгих часов.
— Прикажу, Судских, — огрубел голос президента. — Хватит миндальничать, последний раз спрашиваю: где сокровища?
— Нет и не будет, — холодно ответил Судских и видел, каких трудов стоило сдержаться президенту.
— Свободен, — сквозь зубы процедил он.
Судских встал и, отвесив поклон, направился к двери.
— Приказ об отстранении будет сегодня, — услышал он вслед и обернулся:
— Одумайтесь. Не рубите сплеча.
— А у меня правило: замахнулся — бой.
Лицо у президента злое, упрямое. Многие принимали это упрямство за непреклонность и желали видеть главу страны именно таким. Когда кто-либо пытался говорить о скрываемом самодурстве, предупреждал о последствиях, таким отвечали из ближайшего окружения: ничего, стерпится, Россия кнут любит. И давненько ей кнута надо, а то и топора, петуха красного, зажрались людишки, обленились и праздности. На это и замахнулся упрямый Овен. Весы рассудительного генерала спровоцировали.
Нет, пожалуй, не в подземельях, не за чтением «Тишайшего свода» началась перемена в Судских. Позже. Когда увидел он величавый собор, который восстал как символ веры, как и положено ему, прочно, устремленно ввысь, и увидел в том знак Всевышнего — так повелел распорядиться он сокровищами.
Еще не пришло время вернуть людям святая святых.
«Так почему тогда растерял я сверхъестественные способности? — будто за соломинку хватался Судских, цеплялась его слабенькая неуверенность, а твердый внутренний голос отмалчивался, не помогал, и, покидая Кремль, сам себе генерал казался капризным и заносчивым юнцом. — Я переутомился».
