Все лгут - Гребе Камилла
– Наверное потому, что боятся их.
Винсент опустился на корточки и принялся гладить таксу.
– А чего они боятся?
Внезапно я разразилась смехом. Он просто пузырился внутри, и сдержать его было невозможно. Я смеялась до слез.
– Спасибо, любимый мой малыш. Спасибо, что заставил маму улыбнуться.
10
Наутро после обыска мне позвонил человек, который представился как Франц Келлер и назвался адвокатом Самира. Он пояснил, что виделся с Самиром, присутствовал на вчерашнем допросе и добавил, что, «учитывая обстоятельства», тот держался неплохо. Адвокат сообщил, что на то время, пока Самир находится в заключении, он возьмет на себя роль связующего звена между нами.
«А нужно ли это? – подумала тогда я. – Самир ведь завтра-послезавтра вернется домой. У них есть право удерживать его не более трех суток при наличии таких шатких оснований». Мы еще немного поговорили, условившись, что созвонимся на следующий день. Я записала его номер, и мы распрощались.
Однако на следующий день беседы с Францем Келлером не состоялось. Утром меня вызвали на очередной допрос, так что, оставив Винсента у мамы, я поехала в участок, где меня ожидали Анн-Бритт и Гуннар.
Полиция конфисковала машину Самира для проведения какого-то криминалистического исследования, но мою они забирать не стали. Сперва я не поняла, почему, но потом вспомнила, что в тот вечер уезжала в Ставснес на своей машине, и когда пропала Ясмин, та стояла припаркованной у гавани.
Сотрудники, проводившие обыск в нашем доме, не стали переворачивать все вверх дном, как в американских фильмах, но тем не менее было очевидно, что кто-то просматривал наши вещи: белье и фотоальбомы, мусор и содержимое холодильника. Свитеры Самира оказались не в том ящике, из кабинета исчезла папка с документами, как и его компьютер, и камера.
«Неужто это никогда не закончится?» – подумала я, не подозревая, что все только начиналось.
Когда я приехала в участок, Гуннар поджидал у пункта пропуска на входе. Пожав мне руку, он оглядел меня с ног до головы.
– Как вы держитесь?
Я пожала плечами, не зная, что ответить. Неужто ему было не ясно, как мне тяжело? Я старалась не копаться в этом глубоко, так было проще.
Допросная комната выглядела аскетично. Четыре стула стояли вокруг стола с белой ламинированной поверхностью. С потолка свисал микрофон, а на столе стояло записывающее устройство.
– Кофе? – предложил Гуннар.
Я молча кивнула, разглядывая стены. Сидя здесь, я испытывала совершенно иные ощущения, нежели дома, у нас в кухне. Вновь впадая в ступор от осознания серьезности ситуации, я почувствовала озноб.
Пару минут спустя вернулся Гуннар, держа в каждой руке по чашке кофе. Сразу следом за ним явилась Анн-Бритт. Под мышкой она несла толстую картонную папку. Я тут же занервничала. Сама мысль о том, что у них есть такое обширное досье на Самира, испугала меня. Однако вполне могло оказаться, что Анн-Бритт для того ее и принесла, чтобы оказать на меня воздействие.
Гуннар начал допрос, проинформировав о причине моего появления в участке, и наговорил на диктофон массу формальностей вроде даты и полного имени. Потом слово взяла Анн-Бритт:
– Мария, у нас есть свидетели, которые утверждают, что Ясмин могла подвергаться насилию. Несколько раз ее видели с синяками. Что вы можете об этом сказать?
Я была удивлена, хотя к этому вопросу мне стоило быть готовой. И я рассказала, спокойно, насколько это было в моих силах, о синяке у нее под глазом и о рассеченной губе, по поводу которой ей пришлось несколько недель назад обращаться в отделение неотложной помощи.
– Почему вы раньше об этом не упоминали?
– Не думала, что это важно, – солгала я.
Пауза.
– Самир бил Ясмин?
– Никогда.
– Как он оценивал ее стиль жизни?
– Что вы имеете в виду?
Анн-Бритт сдвинула очки повыше на переносице и провела рукой по серо-стальным волосам.
– Как он относился к тому, что у Ясмин был парень-швед? К тому, что она вела половую жизнь, посещала вечеринки и употребляла алкоголь?
Я онемела.
– Никак, – смогла я выговорить, когда шок прошел. – У него не было предубеждений на этот счет. Он только хотел, чтобы она успевала в школе.
Затем все продолжалось в том же духе. Анн-Бритт сыпала бесчисленными вопросами о прошлом Самира. Был ли он религиозен? Посещал ли он когда-либо мечеть? Много ли он общался с родней из Марокко, предлагал ли он когда-либо Ясмин переехать туда? Высказывался ли он по поводу одежды Ясмин? Может быть, он хотел, чтобы она ходила с покрытой головой?
А я… я пыталась не реагировать на провокации, чтобы не закричать на нее, что Самир невиновен. Что они все – расисты или, по меньшей мере, ограниченные оппортунисты, которые с готовностью взяли «арабский след» потому лишь, что эта тема была раскручена в СМИ, а родителям Самира выпало родиться в арабской стране.
– Он француз, – повторила я. – Ему нет дела до ислама, он не интересуется религией. Он любит Ясмин и уже терял ребенка. Он бы скорее сам умер, чем причинил ей вред.
Слезы стояли в горле комом, а сердце билось, словно маленькая испуганная пташка.
– У него на книжной полке стоял Коран, – заметила Анн-Бритт.
– Это ничего не значит. У вас есть дома Библия? У каждого она есть, это же общеобразовательный момент. Но это вовсе не означает, что каждый из нас религиозен.
– Не имеет никакого значения, что стоит у меня на книжной полке или лежит на тумбочке, – отозвалась Анн-Бритт, немного помолчав. – Но Коран стоит на полке далеко не у каждого.
– Ну да, – согласилась я. – А если человек – мусульманин?
– Мне показалось, вы утверждали, что Самир не религиозен? – торжествуя, проговорила она, словно только что поймала меня на лжи.
Я закрыла лицо руками.
– Так и есть. Он – интеллектуал, – прошептала я. – Он интересуется своим культурным наследием.
Я встретилась взглядом с Анн-Бритт. Тот был таким жестким, таким холодным. Ничем не выдавала она своих чувств, если вообще что-то чувствовала, в чем я начала сомневаться. С Гуннаром все было иначе – в его глазах я различала неподдельное сочувствие. Он выглядел печальным и подавленным.
Анн-Бритт тем временем раскрыла папку и принялась листать содержимое. Вытащив фото, она выложила его на стол. Я узнала куртку Ясмин.
– Я уже это видела, – сказала я.
– На куртке мы обнаружили следы крови. Анализ ДНК подтвердил, что кровь принадлежит Ясмин, как и образцы, обнаруженные на утесе.
Под ложечкой у меня засосало от дурноты. Я ничего не сказала, просто кивнула.
Анн-Бритт достала следующее фото – сапоги Ясмин, стоявшие на краю утеса Кунгсклиппан.
– Следы крови Ясмин были обнаружены также на сапогах, – продолжала Анн-Бритт. – А на прощальной записке мы нашли отпечатки пальцев Ясмин и Самира.
– Но в этом нет ничего странного, она ведь могла взять дома любую чертову бумажку. Конечно, там повсюду наши отпечатки!
– Мы обнаружили еще кое-что. Письмо от кузена Мухаммеда.
Она положила на стол фотостатную копию письма, написанного от руки по-французски. Рядом легло другое изображение – фотография нескольких молодых людей. Внизу, под фото, были краткие подписи на арабском – вероятно, имена.
– И?
– Мы перевели письмо. Мухаммед пытался убедить Самира, чтобы тот выдал Ясмин замуж в Марокко. На фотографии – предполагаемые кандидаты в мужья.
Я разглядывала затейливый почерк с завитушками.
– Это все равно ничего не доказывает. Даже если Мухаммед решил, что нашел для Ясмин подходящего жениха, это не означает, что Самир хотел выдать ее замуж. Кстати, вы говорили с самим Мухаммедом?
– Разумеется, мы с ним говорили, – ответила Анн-Бритт.
– И что же он сказал?
– Я не могу вдаваться в подробности. Но с вами мы хотим поговорить о другом.
Анн-Бритт откинулась на спинку стула и покосилась на Гуннара. Затем, словно следуя безмолвному уговору, слово взял он – впервые за все время допроса: